Натан Уоллес

  Все было хорошо, пока Андреаса не укусила змея. Тогда руководство компании пригласило на роль ведущего «звезду» - Максима Бертольда, чья холеная рожа по четвергам волновала воображение поклонниц  «Окружающего мира».
  В отличие от скромного археолога Анди, Бертольд имел докторскую степень по истории и несколько псевдонаучных трудов, в которых фантазия автора конкурировала с его же ограниченностью. Улыбчивый сорокалетний красавец, истинный ариец, джентльмен, когда это необходимо, и конченый засранец, как только собеседник поворачивался к нему спиной. Его не уважали ученые и не любили коллеги. Андреас попал на телевидение случайно, Макс же рвался туда, топча всё на своем пути. Костер тщеславия без пауз жег его душонку, и, добившись успеха, он требовал все, что, по его мнению, полагалось звезде экрана. Работал он только на крупных каналах, снимал исключительно «авторские» программы, хотя чаще всего его авторство сводилось к зазубриванию хороших текстов. Тем не менее, его рейтинги росли, и акционеры проголосовали «за». Бертольд согласился, но только потому, что терпеть не мог Анди. Он решил доказать, что сможет заменить кого угодно, даже его.
  Анди обещал нам, что обязательно вернется, как только левая сторона тела начнет его слушаться. Он лежал в клинике и писал нам о новых идеях и планах. Мы читали и ждали. И пытались работать с Максимом. Он не привык к нашему напряженному графику, к бесконечным перелетам, к съемкам в «живую». Он не любил маленькие отели и ночевки в трейлерах. Мы же не привыкли к наглым замашкам, к постоянным жалобам и капризам. Мы привыкли уважать консультантов, ценить авторов, мириться с присутствием гримеров, слушаться осветителей и режиссера. Мы привыкли работать с Анди. Он находил выход из любой ситуации, споры приносили идеи, а не обиды, а его юмор и жизнерадостность всегда поддерживали нас в трудных ситуациях. Андреас видел потенциал любого материала, предугадывал и ловил витки сюжета. Однажды, во время съемок на пляже, проходившая мимо девушка стянула нижнюю часть купальника и показала камере свой голый зад. Анди потребовал не вырезать этот кадр. Упитанную попу мы прикрыли символическими квадратиками, а текст он придумал такой: «Это лишь малая часть того, что покажет путешественникам наша прекрасная страна…» Акционеры нас слегка пожурили, но им нравился стиль Анди. Максим же однажды назвал Аляску канадской провинцией. Возможно, он оговорился.
- Да-да, - громко подтвердил сценарист, - Канада купила ее у Казахстана в тысяча девятьсот сорок пятом году.
- За тридцать серебряников, - дополнил консультант.
Мы не скрывали своего отношения к Максу, и он развернулся на полную катушку. «Можно не светить мне в глаза?» «Что с моими волосами?» «Мне обязательно стоять по колено в воде?» «Этот текст писал дегенерат!» «Вы думаете, что знаете историю лучше, чем я?» «Я не могу это выговорить!» «Здесь слишком ветрено. И пыльно. Да, ветрено и пыльно!» Это далеко не все, что нам приходилось выслушивать в течение бесконечно долгих съемочных часов. В итоге мы сумели разузнать о его гонорарах. Они вдвое превышали заработки Анди, и конфронтация достигла кульминации. Макс подлил масла в огонь, в течение одного дня обозвав гримера «толстой курицей», а оператора Яромира – «цыганским чехом». Мария тут же прозвала его «тупым сукиным сыном», а Яро написал на личном трейлере Макса - «Штурмбанфюрер».
  Через месяц, когда оба прозвища благополучно прижились, мы снимали в Северной Америке. Настроение было хуже некуда. Директор канала позвонил и рассказал нам, что Анди проиграл скользкой гадине, отравившей его тело и наше существование. Мы давно не питали особых иллюзий, но все же верили. Нам хотелось, чтобы он был здесь, чтобы лично выбирал место для съемок, чтобы занудствовал, заставляя правильно выговаривать название маленькой бойкой реки. Максим старался вовсю, ухудшая и без того нездоровую обстановку. После двухчасовых препираний и склок мы все же согласовали место итоговой сцены. Получасовой фильм рассказывал о гибели одного из индейских племен, их предали и заманили в ловушку. У индейцев не было лодок, чтобы уплыть, и сил, чтобы сражаться. Белые солдаты и охотники устроили резню на берегу речки, не жалея ни детей, ни стариков. Для затасканной истории требовался слезливый финальный аккорд, автор нафантазировал несколько вариантов, но нам они не понравились. В итоге ему удалось раскопать местную легенду, которая устроила всех, даже Макса.
  Приняв напыщенную, полную торжественного пафоса позу, штурмбанфюрер рассказывал о трагических событиях, произошедших на этом берегу. По преданию одна из женщин, перед тем, как умереть, опустила колыбель с ребенком вводу. Река подхватила ее и понесла вниз по течению.
«И тогда, - Макс указал на середину реки, - один из охотников прицелился…»
Он замолчал, раздраженно мотнул лакированной головой, и отрывисто бросил: - Еще раз!
«И тогда, один из охотников прицелился и…»
Снова тишина. Режиссер устало вздохнул.
- И выстрелил, - подсказал сценарист, - колыбель перевернулась. История сохранила имя охотника – Натан Уоллес.
«И тогда, один из охотников прицелился и…»
Тишина.
- И промахнулся! – подсказал Яро.
Мы рассмеялись. Максим молчал, тупо глядя на реку.
- Что тут сложного, Бертольд? – тихо спросил режиссер, - Что сложного в том, чтобы выучить текст?
Всякому терпению приходит конец, и наш тихий баварец, потерявший сегодня друга, не выдержал.
- Что тут сложного, я тебя спрашиваю, тупой сукин сын?! – заорал он.
Мария и Яромир зааплодировали.
Максим повернулся к нам. Из его голубых глаз катились слезы. Целые ручьи слез.
- Не смейтесь, - тихо сказал он и по-детски шмыгнул носом, - я не могу ничего с собой поделать. Что тут смешного? Это же ужасно, понимаете? Натан Уоллес…Давайте прервемся.
Он спрятался в трейлере и не показывался больше часа. Мы не стали снимать концовку. Ограничились кадрами реки и голосом диктора, прочитавшего текст.
  Через полгода акционеры поняли свою ошибку. Бертольд вернулся на большие каналы, а к нам пришел старый знакомый, ранее неоднократно участвовавший в съемках и друживший с Андреасом. Все эти шесть месяцев мы по-прежнему оплакивали Анди и терпели Максима. Мы ни о чем не договаривались, но больше никто не называл его «штурмбанфюрером» или «тупым сукиным сыном». Даже когда очень хотелось.