Я его полюбила с первого взгляда. Вот так просто. Глянула. И полюбила.
Это случилось 1 сентября 1989 года. В тот день мне было девять. И мама долго-долго завязывала ленты на толстых, как сардельки, и длинных, как пожарный шланг, ненавистных косах. Девчонкам достаточно было пару раз провести «массажкой» по голове - и прическа готова. А для меня каждое утро начиналось с бесконечной пытки изготовления этих самых толстых, как сардельки, и длинных, как пожарный шланг, кос.
День был солнечный. Но я не была уверенна в том, что счастливый. Ещё бы! Первый день в новой школе. До слез не хотелось расставаться с прежними друзьями, - теми, кто оставался на прежнем месте. Но такова жизнь у домочадцев военных – сегодня здесь, а завтра там. С приказами не поспоришь. Я это понимала. И не роптала.
Маме зло объясняла, что плачу потому, что ужасно больно расческа дергает за спутанные кудри. Мама верила. Они такие доверчивые, наши мамы.
Нервничая и переживая, я переступила порог нового класса. И увидела Его, - метр с кепкой в прыжке, круглая физиономия в ямочках, вихрастый чуб надо лбом и два глаза, цвета густого молочного шоколада. Все тревоги и сожаления сразу испарились, как туман при солнечном свете. Словно их смыло чем-то теплым-теплым, живительным, как первый весенний дождь.
Мальчишка оказался далеко не ангелом. Вовсе не ангелом. Бесенком он оказался.
Учительница шипела на него всю линейку. И, надо сказать, - за дело шипела. Он ходил колесом, ни секунды не стоял на месте и творил вредные пакости в масштабах, в которых только позволяло расстояние, фантазия и возраст.
Ромка. Ромка-Ромашка. Самый вредный мальчишка из класса…
Его отец мотал третий срок. Мой отец имел несколько медалей «за отвагу», успешно продвигаясь по службе. Его мать «ходила по ночам в рестораны», моя – защищала диссертацию. Ромку-Ромашку едва не оставили на второй год. Я брала все первые места на городских олимпиадах. Его с шестого класса поставили на учет в милицию. Я была самой примерной ученицей в классе. Словом, между нами была пропасть, которую я не умела, не хотела видеть.
Я любила моего Ромашку всей детской неискушенной, не знающей мира, душой. Я понимала, что он такой, потому что мир – такой. Что сам Ромашка, - он хороший. Но не может быть у плохого человека такой улыбки, таких ямочек. Таких ясных, как звезды, темных глаз. Он не злой, а просто выпендривается. Хочет понравиться мальчишкам, которые старше. Которые одним своим появлением наводят тучи на двор.
Мечтала, что когда вырасту, непременно сделаю его счастливым. Он больше не будет собирать бычки по туалетам, разливать в использованные презервативы воду и хлопать ими об стенку. Не будет нюхать «клей-момент», затуманивая взгляд и глупо хихикая.
Мы возьмемся за руки, сядем рядом на лавочку, близко-близко. И будет разговаривать. О звездах. О прочитанных книгах. О том, есть ли жизнь на Марсе. И какая эта жизнь на земле. Да мало ли о чем мы можем поговорить? Он поймет, что я его люблю. И ближе нас никого не будет на всем белом свете.
Шли годы. Я взрослела. И после очередного лета предвкушала, что переступлю порог класса, и утону в сладком цвете его глаз. В своих мечтаниях я видела его Питер Пэном, Томом Сойером, капитаном Бладом, Скарамушем, благородным Атосом, Жоффреем де Пейраком, Реттом Батлером – словом, тем из никогда не живших героев, кем пленялась на данный момент моя глупая голова. Мечтала, и не видела я, как гаснут огоньки в некогда светящемся взгляде. Что шоколадные очи больше не сияют, а горят, - жадным, алчным, злым волчьим огоньком.
Я любила его восемь лет подряд. Я жила и взрослела с этой любовью. Ромка! Ромка-Ромашка…
***
Шел 1997 год. Вместе с подружками мы пошли на дискотеку. И все случилось, как мечталось. Он подошел ко мне и пригласил на медленный танец. И его руки, глаза и губы, были рядом. Близко – ближе не куда. Я ждала этого долгих восемь лет. И я чувствовала все, о чем пишется во многих женских романах – наяву. Упоение и счастье, после которых, кажется, жить дальше не за чем. Потому что самое главное в жизни, ты уже видел.
Мы вместе ушли с танцевальной площадки. В неизъяснимо прекрасную, весеннюю, звездную ночь…
***
Меня и подругу насиловали долго. Так ломать в мелкое крошево душу и кости могут только тупоголовые подростки – бессмысленно, неуклюже, неумело, с бездушным – не жестоким даже! – равнодушием. Без желания причинять боль, свойственного настоящим садистам, просто безответственно относясь к чужим страданиям. Эгоистично заботясь лишь о своем удовольствии.
Ритка пыталась давить на жалость, потом материлась, потом рыдала от боли, и снова просила – уже гораздо жалобнее. У меня голоса не было. И страха - не было. Ничего не было. Одновременно унизительно было бессмысленно сопротивляться и покорно терпеть. В отчаянии я подняла голову и смотрела на звезды, пытаясь представить, что на земле, рядом с этими уродами осталось только тело. И ничего не могла поделать с тем фактом, что в грязи вместе с телом тонет и душа.
Когда я выбиралась из кустов, растрепанная, окровавленная я истерично хохотала.
Парни замерли в недоумении, испуганно переглядываясь:
- Эй! Ты чего? – имел наглость «побеспокоиться» кто-то из них.
Мне было над чем смеяться. Самая жуткая ирония – боги выполнили мое заветное желание. Ромка-Ромашка был самым первым мужчиной в моей жизни. И именно он продолжал держать меня, пока по его «следам» шли другие.
И мы были так близко, как я когда-то мечтала.
***
Не смотря на то, что родители настаивали, чтобы пришить ребятам статью (отец, занявший в милицейских органах не последний пост, вкатал бы «героям» по самое не балуйся), я наотрез отказалось писать заявление. Так что все кончилось относительно мирными разборками, в результате которых вся местная шпана обходила по большой дуге не только меня, но и Ритку. Снимая кепки и шаркая перед нами ножками.
Мы виделись с Ромкой ещё один раз:
- Ты – хорошая. Спасибо за то, что…
- Не надо, - поморщилась я.
- Ты прости. Я не хотел, - сказал он, запинаясь. - У меня же тогда просто выбора не было. Я им должен был. Серьезно должен. Такие долги просто так не списывают. Они сказали, либо денег гони, либо телок, либо прирежем. Я ж не знал, что у тебя отец мент. Если бы знал тогда, я бы никогда! А денег у меня не было, откуда бы они у меня были? Ну, че ты на меня уставилась то!? Ведь не сдохла же оттого, что тебя отымели?! Я тоже жить хочу. Понимаешь?! – глаза у него были все такие же карие. Шоколадные. Говорят, настоящий шоколад - он горький. - Ну, что ты все молчишь? Это, того …прости меня, ладно?
Наверное, я все-таки простила. Наверное. Но дело не в этом. Ты же убил во мне женщину. Женщину, которую я для тебя хранила. Только для тебя. Одного. Понимаешь?
А теперь её нет А тебе даже не жалко.
Эх, ты! Ромка, Ромка.
Ромашка…
