Полицайка

(Рассказ Нины Фёдоровны Полетаевой)



Как-то однажды летом поехали мы  с отцом его сестру проведать, тётку мою, Галю. Я ещё девчонкой была - двенадцать лет. Двое суток поездом ехали, потом со станции автобусом. Тётка в селе жила. Большое такое село, красивое. Двое ребят у неё было: Зина, ровесница моя, и Серёжка, года на два помладше. Ну, подружились мы, крепко подружились. И на речку вместе, и в лес, и в огороде тётке помогать. Вот как-то плещемся в речке. Визг, писк, вся ребятня сельская там. Жарко…

Вдруг слух прошёл, кто и принёс этот слух, не помню... Мороженое в магазин привезли! А редко привозили, всё же не город. Ну, всех словно сдуло! Бегом, кто к мамке за деньгами, кто очередь занимать. Мы с сестрой  тоже побежали к магазину, а Серёжку к тётке Гале отправили, денег-то нет! Очередь заняли, стоим, волнуемся, ну, как денег не дадут? Или мороженого не хватит? А магазин особенный был, сельский. В одном отделе продукты продают: хлеб там, селёдку, крупу, а в другом – обувку, ткани, игрушки детские. Ну, тогда всего-то вдосталь не было, за всем очередь выстраивалась. Гомоним мы, а продавщица, тётка Мария, возится и возится, не продаёт мороженое… Потом повернулась, да как прикрикнет на нас:
- Ну-ка, цыц все! А то не буду продавать!

Ну, попритихли чуток.  А потом снова: а какое мороженое? В вафельные стаканчики будут накладывать или в бумажные? Вафельные вкусные! А. если в бумажные, то палочку дадут, лопаточку такую…

А мы с Зиной всё оглядываемся – где наш Серёга? Зина уже хотела сама сбегать, недалёко дом-то. Вдруг дверь магазина открывается, и Серёжка забегает. В руках сетка «авоська», в сетке бутыль пустая болтается, в кулаке деньги зажимает. Показал нам – во! Три рубля тётка Галя дала! Правда, велела ещё масла купить растительного, да хлеба три буханки. Хлеб-то тоже привезли. С мороженым вместе и привезли. Поэтому и взрослые в магазине тоже были, в основном, тётки наши,  сельские.

А тётка Мария уже открывает цилиндр такой металлический, на длинное ведро похожий. И стаканчики на прилавок кладёт. Вафельные! Опять все загомонили, задвигались. Только она было первое мороженое продала, как в магазин ещё одна женщина вошла. Обычная такая. Юбка, кофточка, платочком повязана. Как все. Только все притихли почему-то, даже малышня. Ну, она в хвост очереди встала.  Тут тётка Мария посмотрела на неё и говорит:
- Вы тоже мороженое брать будете? Нет? Давайте я вас отпущу…
Ни по имени не назвала, никак.  А ведь здесь все всех знали, кто чей, кто кому кем будет.
Ну, взяла тётка эта что-то: хлеб там, соль, крупу какую-то  и вышла.
Как вышла она, одна женщина из очереди и говорит, усмехается:
- Что, Мария, пожалела?
- Да, ну, прямо, пожалела… - это тётка Мария говорит. – Чище воздух, а то мозолила бы глаза-то…

Купили мы всё, идём домой, сетку вдвоём по очереди тащим, меняемся. А мороженое снизу подтекает…  Тонкое дно у стаканчиков. Вот снизу лизнёшь, сверху…. А вкусно! И чего я про эту тётку спросила? Вроде, почему мороженое не покупает, некому что ли? А Зина сделала страшные глаза, говорит:
- Это ж полицайка…  Она у немцев в войну работала. А муж её полицаем был. Партизана сам убил… Сбежал с немцами, а её и не взял. Все знают.
И Серёжка подключился, тоже своё добавил:
- У неё никого нет, только куры, да коза… Она на базар в город ездит, продаёт яйца и молоко, а деньги копит…  Жадная. У-у, полицайка!

Мы потом специально ходили, они мне домик  её показали. Ничего особенного, дом как дом, небольшой, старый. Если не знать, подумаешь, что обычный человек живёт…

В другой раз я приехала в село лет двадцать спустя.  Так случилось, что переехали мы с родителями на другой конец страны, далековато было по гостям-то разъезжать. И у меня, и у Зины, и у Серёжки уже дети были. Только Сергей с семьёй не здесь жил, а неподалёку, в городе. Село изменилось, конечно, новые дома появились, ещё зеленее оно стало, ещё красивее. Как-то идём с Зиной и с ребятами нашими, а они мороженое запросили. Ну, зашли в магазин.  Теперь-то мороженое каждый день было, и какое хочешь. И в брикетах, и в стаканчиках. И уже упакованное. В городе хладокомбинат построили, вот там Серёжка наш и работал. Да и магазинов стало поболее. Всё отдельно: булочная, продукты, одежда с обувью. Большое село. Разрослось.

И что-то вспомнилось мне… Про полицайку-то. Спросила.
- Померла, - говорит Зина, - уж лет десять как… Старая была. Да и не полицайка она вовсе. А как раз наоборот…
- Как это? – спрашиваю.
- Да, вот так… - задумчиво говорит Зина. – Не знали мы, несли абы что… А она молчала. Гордая. Ей плохо на базаре стало. Ну, «Скорую» вызвали, отвезли в больницу. Там и померла. А документы-то нужны на похороны. Из сельсовета кто-то, да наш участковый с соседями пошли в дом. Понятые ж нужны. Открыли ящик в комоде, а там… Шкатулка, а в ней медали партизанские, её и мужа. Удостоверения к ним. И орден Красной Звезды. Мужа орден, посмертный. Похоронка ещё на мужа. Что погиб в Польше где-то…  Ну, вот. А потом журналист приехал. Немолодой такой дядька. Ходил всё, расспрашивал. Ещё же оставались те, кто партизанил. Да и сейчас ещё есть, но меньше… Старые уже. Он и в архивах сидел в городе.  Ну. а потом, когда отмечали годовщину освобождения нашего села, митинг был…  На площади у сельсовета обелиск открыли всем погибшим партизанам. И её фамилия, и мужа там есть, золотом…

Митрофанова она была, Анна Афанасьевна… И в газете местной вышел очерк  журналиста этого. Оказывается она, Анна-то Афанасьевна из состоятельной  семьи. Отец её инженером был, по электричеству что-то. Мать рано умерла. Вот он девочке няньку нанимал, потом гувернантку, учителей домашних. А гувернантка из немок была.  Анна и научилась по-немецки, хорошо немецкий понимала. Особенно разговорную речь. Потом она гимназию окончила. А тут и революция.  Отец стал на большевиков работать, заводы поднимать какие-то. А её устроил работать машинисткой, тоже куда-то на завод, документы печатать.  Там она с мужем и познакомилась. Муж-то из простых был, плотник, она его на рабфак готовила. Поженились. Девочка у них родилась. Только перед войной, года за три-четыре, померла девочка от дизентерии.  Антибиотиков же ещё не было. А уже большая была, лет тринадцать… Отца Анны уж давно не было. Вот муж, Алексей Митрофанов этот, и привёз её сюда. Здесь у него  мать жила престарелая. Ей уход был нужен, да и Анне тяжко в городе было… Сам в колхоз устроился плотником.  А как война-то началась, ему задание партия дала. Специальное. Он же партийный был. Чтобы, значит, в полицаи идти, как немцы в селе окажутся. Связь чтобы с партизанами держать. А они уже подступали, фашисты…

Ну, он и устроился. А Анну в комендатуру – полы мыть. Никто же из местных туда не рвался, понимаешь? Конечно, фашисты эти аккуратные, документов по столам не раскладывали. А только и из разговоров можно было много понять. А Анна понимала. Они её не стеснялись, не думали, что баба деревенская их язык знает. Рисковала она , конечно… Ведь сколько операций фашистских провалилось, у-у! Могли догадаться про неё. А он, когда ночью патрулировал село, со связником встречался. Тоже риск… Он же не один, парой ходили. Исхитрялся один ненадолго остаться, как уж, кому теперь известно…

А когда наши пришли, ушёл он с войсками.  Ненавистно ему было фашистским рожам  улыбаться каждый день… А она ждала. Никому ведь не скажешь. А скажешь, кто и поверит. Видели, что она в комендатуре работала, вот и всё.  Так и жила. Орден мужа уже после войны в городе получила. Не дождалась его с фронта-то… А молоко козье, да яйца на рынок возила, чтобы женщине одной помочь. Та к ней как-то подошла, молоко купила, сын у неё больной был, слабый. Познакомились. Стала она им молоко и яйца возить даром, просто так. А иногда и на базаре продавала, ведь и другое им нужно было покупать, деньги-то нужны. Вот она и помогала. Видно, помнила, девочку свою…  Женщина эта на похороны приезжала, плакала... А домик снесли. Совсем старенький был, развалюха.
- А говорили, он партизана сам убил…
- Да, ну… Никого он не убивал. Это уже потом сочинили, сами себе страх нагоняли.  Пойдёмте через центр, я вам обелиск покажу...

...Ну, увидела я обелиск этот, фамилии… Много фамилий. И среди них – Митрофанова А.А. Вот так  И никому никогда ничего. А ведь знала, что её «полицайкой» за глаза называют. Только не хотела  доказывать ничего.  Зачем? Не нужно ей это было, вот и всё.  А может, и правда, не нужно? Правда-то, она сама выплывет, как ни скрывай…