Самое окончание романа Поселок Кира Булычева фанфик Григория Рабиновича»

сколь надежно спасали даже и от самых настырных ночных гостей.
А еще и саму изгородь со временем хорошо укрепили, сделав ее и крепче, и выше.
Значительно лучше и старательно подогнав друг к другу стволы деревьев, а ведь их было бы совсем не под силу срубить людям, и близко же нисколько не знавшим повадок обитателей леса.
«То было именно что как раз мое дело, – с гордостью за себя вспомнил - вдруг Дик.
– Ну а на земную экспедицию, что это, значит, за зверь такой неуловимый напал?
Что за злой дух натворил таких страшных бед и даже следов после себя никаких не оставил?
Нет, – окончательно убедил себя Дик, вспомнив, как и впрямь  вполне ведь уж все до чего еще обескураживающе выглядело на станции, – внутрь купола никто не проник!»
И тут он со всею той более и более ужасающей ясностью разом вполне отчетливо понял, что здесь никак не обошлось без снежной блохи.
«Надо же, и землянам от этой напасти с ходу так на орехи без года неделя до чего еще разом досталось, – с самой той и впрямь более чем невыразимо дикой досадой угрюмо рассудил Дик.
– А если такие дела, то их надо бы прямо сейчас безо всякого промедления тут же предупредить об этакой жуткой здешней напасти.
Или нет, как тут их даже и самым отдаленным намеком сумеешь как следует вполне еще верно предупредить?
Пускай ей все на своем научном языке спокойно и рассудительно объясняет Старый, а то она меня все равно попросту и не поймет или, чего доброго, подумает, что все мы тут, словно слепая Кристина, по временам бываем вовсе-то никак явно, что не в себе».
И Дик, уж никак и близко совсем вот не стал даже и пытаться хоть чего-либо начать объяснять, а решительно и резко отпарировав заданный ему вопрос, на одном дыхании более чем поспешно выпалил:
– А куда это вы тогда улетали?
И Дик, при этом уж сколь отчаянно всячески попытался никак так недвусмысленно скрыть все свое великое беспокойство.
Но все-таки в его голосе был явственно слышен тот самый насквозь пронизывающий всю душу, ледяной страх.
Он-то уж точно вполне верно ведал, чего еще только вполне способен натворить человек, укушенный снежной блохой.
– Нас не было на станции, – сухо ответила Салли.
Она подумала, что Дик мысленно ее обвиняет не только в том, что они с Павлышем бросили в беде несчастного Казика, но также и явно при этом недоглядели за пораженной непонятным недугом Клавдией.
А потому, несмотря на весь тот так и начавший зарождаться в ней гнев, она тут же мысленно осеклась…
– Да и ты тоже тогда был далеко? – довольно примирительным тоном произнесла она.
Дик вспыхнул и запальчиво произнес:
– Я остался приглядывать за Марьяной! Вы же помните, в каком она была состоянии!
- Я не мог ее просто так там оставить – с прочувственно гулким унынием в голосе совсем ведь в сердцах гаркнул - взволнованный Дик.
На тот момент он и впрямь до самого конца невесело додумал все возможные трагические последствия этакого злосчастного укуса, а потому и ужас в его душе нисколько нельзя было выразить буквально никакими человеческими словами.
Однако он тут же себя одернул, сколь мучительно осознав, что ему нисколько не должно бы себя вести во всем как есть подобно всякому тому еще разъяренному дикарю.
Прощальный взгляд Старого возымел свое действие.
– Я все сделал, как меня учили! – сказал Дик, оправдывая свою внезапную вспышку.
Олег, уже немного придя в себя, вдруг просипел:
– Что с Марьяной?
Дик, радостно ответил: «Жива, здорова», хотя оптимизм в его голосе был несколько так весьма натужным.
Салли от себя довольно-то весело вслед добавила:
– И скоро уже бегать быстро будет!
Дик, широко улыбаясь, благодарно посмотрел на нее.
А Салли про себя мельком подумала, что едва ли этот мальчик, дитя здешних лесов, хоть что-либо вообще соображал в тот самый момент, когда он чуть было, не опалил их из бластера.
И все-таки внезапно посуровев, с тем самым чисто напускным укором, от которого в глубине ее души сейчас не осталось уж и следа, она сколь весьма ведь назидательно и рассудительно заметила:
– Однако если у вас тут было самое настоящее сообщество и вполне должное воспитание, ты еще в далеком детстве кое-как явно ведь вполне получил, то, как это ты мог тогда нацелить на нас бластер?
Салли, не сдержавшись, громко произнесла это, помня при этом и о вине Клавдии, которую им явно так предстояло весьма подробно, затем разбирать и разбирать.
Как-никак, а инструкциями строго-настрого было предписано:
«Покидать станцию, оставшись совсем безо всякого прикрытия тому члену исследовательской экспедиции, что временно несет одиночную вахту, категорически запрещено!»
Клавдии надлежало следить за всем происходящим вокруг станции исключительно так изнутри, а из этого следовало, что ее выход наружу сам по себе есть грубейшее нарушение инструкции.
Правда, была оговорка: человек, даже оставшись на станции в полном одиночестве, все-таки может отдалиться от купола на пятьдесят метров, но только в случае самой крайней и весьма неотложной необходимости.
А уж поднимать шлем на биологически активной планете было явно так и близко чисто ведь немыслимо попросту недопустимо!
И поскольку это грубейшее нарушение инструкций привело к таким откровенно тяжким последствиям, замять все это промеж членов их маленькой группы нисколько так совсем и близко вот не получится.
Да и сама Клавдия даже в мыслях попытки чего-либо подобного никому и никогда совершенно уж не дозволит.
Чувство долга в ней развито до самой той еще чрезвычайности.
А значит, в свете сложившихся обстоятельств именно ей и выпадет нести на себе всю полноту ответственности, и, скорее всего, ей придется уйти из дальней разведки.
Думая о таких невообразимо чуждых миру Дика вещах, Салли невольно внутренне содрогнулась, глядя прямо в глаза этого за всю свою недолгую жизнь вдоволь понасмотревшегося всяких ужасов первобытности, никак не по летам опытного и, несмотря на напускное мальчишество, давно уж полноценно зрелого человека.
А потому Салли быстро притупила свой строгий взгляд, полностью осознав трагедию, произошедшую в душе этого парня, когда он увидел, как их катер взмыл в небо, а он, пойдя по кровавым следам, обнаружил зловещую картину гибели своего несчастного друга.
А ведь отказав ему в помощи, его явно при этом обрекли на смерть от зубов здешних, до чего хорошо с самого же детства довольно-таки близко знакомых Дику отвратительных тварей.
Дик несколько минут долго и упорно молчал, затем, насупившись, понуро ответил:
– Я был вне себя. Мне пришло в голову, что вы не впустили к себе Казика и это из-за вас он погиб, – сдавленно, чуть ли не с рыданием надрывно выдавил он.
Затем он беспокойно и нервно вздрогнул, совсем невольно вот вспоминая о том, всего только несколько минут назад заданном ему Салли, вопросе.
А потому он, еще более понурившись, сбивчиво и сглатывая слова, произнес:
– То, что в той комнате был бой, я и сам это видел!
После некоторой паузы, смотря себе прямо под ноги, Дик, совсем уж насупившись, зычным полушепотом до чего неспешно продолжил:
– Да только не знаю я, с кем эта ваша Клавдия так упорно и храбро вовсе вот непримиримо до чего еще отчаянно сражалась. Туши же зверя попросту вот нигде не было видно.
При последних словах его лукавство дошло до наиболее верхнего предела, а именно поэтому и стало оно полностью уж прозрачно, и Салли безо всякого труда уловила в его голосе явную неискренность. 
«Ты все еще нам до конца не доверяешь», – подумалось ей в эту минуту.
А Дику в который раз во всех подробностях сходу припомнились неловкие, неуверенные движения второй женщины, а потому и весьма определенные выводы для себя он вполне уж окончательно полностью сделал.
Сколько раз он видел у других людей, да и на себе не раз и не два испытал этот дурманящий мысли и чувства туман в голове после блошиного укуса!
Он ведь далеко уж явно совсем не сразу затем полностью рассеивается, как бы то каждому того, вполне еще сходу бы, наверное, хотелось.
Да только одновременно с этим Дик вовсе же окончательно отказался от всякой мысли пускаться в самые пространные объяснения, благоразумно посчитав это делом нисколько так попросту неуместным, поскольку Салли ему, конечно же, никогда совершенно вот попросту не поверит.
А может, она еще, чего доброго, ненароком подумает, что какие-то местные живые существа умеют управлять людьми, делать их невероятно сильными и злобными.
А нечто подобное и вправду ведь со всей серьезностью явно этак и могло весьма же неминуемо, затем привести именно к тому, о чем сколь упорно и беспрестанно бормотал в горячке один из тех мужчин Поселка, кто умер еще в прошлую эпидемию: «Всех нас на Земле обязательно ждет долгий и самый мучительный карантин».
Конечно, говорил он об этом, уже заболев и мучаясь от высокой температуры, но все-таки, будучи вполне пока в сознании.
Может быть, он попросту только и хотел, чтобы его все бросили из-за опаски заразить и погубить других людей, как потом скороговоркой взволнованно всем  объясняла Марьяна.
Да только вот оно что, как-никак, а этот умерший имел в молодости некоторое, пусть и самое мимолетное, но вполне же конкретное отношение к всесильной земной медицине.
Правда он бросил учебу и стал инженером из-за какой-то обнаруженной у него довольно-то серьезной эмоциональной возбудимости, но то еще был не повод совершенно  уж явно пренебрегать сказанными им словами.
Но Эгли тогда сказала, что давняя болезнь даже и отлично залеченная в земных условиях все равно вот здесь могла дать о себе знать. 
А Борис (как его иногда называла мать Олега) сколь еще громогласно тогда произнес ту до чего только долгую, прочувствованную и весьма запальчивую речь.
Уж, разом утихомирив начавшийся было гвалт, он торжествующе известил всех молодых и старых, что, может, то и было бы правдой, но лишь при том самом случае, когда бы какой-либо житель Поселка был вовсе беспричинно агрессивен сам по себе, безо всякого внешнего воздействия со стороны жалящего его наиболее отвратительного здешнего насекомого.
Да только как это вообще нечто подобное объяснишь земной женщине, от всего этого немыслимо ведь беспредельно  далекой?
Да уж именно теперь Дик, действительно ведь стал сколь и впрямь значительно лучше понимать жалобные вздохи взрослых, когда они некогда так и причитали громко вслух, выражая все свое отчаяние оттого, что попросту разом-то остались они здесь считай что совсем без ничего.
«И случилось это так чисто ведь потому, что после перенесенного ими первоначального шока люди были не очень-то в состоянии мыслить здраво, взвешенно и логически, а именно потому и остались мы с дикой природой один на один», – сказал как-то Старый.
У тех отдельных людей – членов экипажа корабля «Полюс», что все же сумели выжить после взрыва реактора, если на что-либо тогда и хватило сил, так это на то, чтобы голыми руками одного за другим вытащить из служебных помещений своих погибших товарищей, но бластеры никто из них так и не взял.
В жилых отсеках бластеры не держали, ведь там были малые дети, вполне способные, играя, нажать на спуск и выпустить в кого-нибудь смертельно опасный луч.
Как после прошлогоднего возвращения с «Полюса» за спиной у матери