Жара. Каждый божий день жара просто невыносимая. Жара, когда дышать невозможно, когда насквозь мокрая одежда липнет к телу как скотч, когда без солнцезащитных очков лучше вообще не выходить на улицу и когда даже в тени плюс сорок градусов. Ничего не спасает от этого жгучего сонного марева, безжалостным катком прессующего все на своем пути. Не спасают ни фонтаны, разбрызгивающие жизнь всего на несколько метров в диаметре, ни мороженное, тающее у тебя в руках подобно скоротечному лету, ни квас, холодный, пробирающий до самых костей, ни даже пиво, затягивающее тебя постепенно в свой дурманящий туман, осторожно, едва заметными шажками.
И так до самой ночи, пока солнце не зайдет за горизонт, и на землю не ступит тьма, несущая прохладу, покой и сон, который, впрочем, не совсем уже жизнь, а скорее забытье, остановка в пути, заброшенный полустанок. Что же остается? Остается, конечно же, утро – несомненно, самое лучшее время суток. Время, когда все не взаправду, понарошку, в полусне, на самой кромке бытия, и не ясно с какой стороны зеркала ты находишься – уже с этой, или еще с той?
В общем, как бы то ни было, а я по утрам бегаю. Выхожу из дома еще до восхода солнца и иду на стадион, который по счастливому стечению обстоятельств недалеко, в пяти минутах ходьбы. То ли в детстве я спортом мало занимался, то ли гены какие-то, невесть откуда взявшиеся, баламутят воду, но вот въелось в меня это как вода в губку и, видимо, уже ничего не поделаешь. Тем более, с утра подвигаться на свежем воздухе, еще прохладном, прямо скажем одно удовольствие. И не только летом, кстати, в каждом времени года есть, как говорится, своя «фишка».
Вот на этом пути от дома до стадиона я собственно и встречаю коловращение годового круга, начиная с ранней весны и заканчивая холодной зимой. И всегда, в любой день, какая бы погода не стояла на улице, она всегда там, на своем месте. Там, сразу за светофором, напротив магазина детских игрушек, на пороге которого стоят вырезанные из дерева фигуры различных персонажей русских народных сказок, возле старого дома из силикатного кирпича, с потрескавшимися деревянными наличниками на окнах, утопающего в тени огромного орехового дерева, вдоль забора с синей облупившейся краской эта женщина всегда подметает асфальт. Каждое утро, в одно и то же время, в цветастом халате и в платке, повязанном на голове, иногда, особенно после дождя, еще и в коротенькой кофте, в туфлях на босу ногу, с веником в руке она метет дорогу несмотря ни на что.
Честно сказать, затрудняюсь ответить, сколько ей лет, что-то неопределенное, может быть около пятидесяти, может и побольше, хотя она не выглядит старухой, худая, но не костлявая, с завитыми волосами бледно-рыжего цвета. Национальность ее тоже не могу определить, похожа на русскую, а может, есть в ней и кавказская кровь, не знаю, никогда не слышал от нее ни слова, иначе по акценту, если таковой имеется, имело бы смысл делать какие-то предположения. Она никогда ни на кого и не смотрит, только молчаливо подметает асфальт своим веником. Ничего лишнего. Ничего личного. И каждое утро, когда я прохожу мимо нее на стадион, женщина эта занята своим делом, сметая с дороги возле своего дома каждую соринку, и если бы асфальт мог блестеть, она натирала бы его до зеркального блеска, как какой-нибудь паркет в старинном дворянском особняке.
Ну и дальше собственно сам стадион. Это отдельная история, потому что про события, происходящие там, можно смело писать отдельную книгу. Кого там только нет! И беременные мужики, и безобразные тетки, вдруг с удивлением обнаружившие, что их отражение более не помещается в зеркало, тайные поклонники неизвестных восточных боевых искусств, из тех, кто верит, что Брюс Ли до сих пор жив и скрывается в одном из монастырей Шаолиня, причем, видимо, вместе с Элвисом Пресли, доморощенные йоги, солнцееды и прочая нечисть. Единственно кого не найдешь на стадионе, это собственно самих спортсменов, которые сами уже скоро будут настоящей экзотикой, загадочной и таинственной, как планета Нибиру.
Среди этой вакханалии уважение у меня всегда вызывает только один человек, совершенно древний старик, одетый всегда в «динамовскую» майку с фирменной эмблемой, спортивные трусы и кроссовки, со слуховым аппаратом в ухе и с несокрушимой жаждой жизни, которая бывает, к сожалению, только уже на излете. Даже как-то неудобно и совестно его обгонять, когда он, с трудом передвигая ногами и торжественно напевая себе под нос «…врагу не сдается наш гордый «Варяг», пробивается сквозь воздух. Зовут его, кажется, Павел Петрович, он бывший то ли журналист, то ли учитель, я точно не знаю, знает Серега, мой брат двоюродный, который работает ночным сторожем на этом самом стадионе. На самом деле Серега, как говориться, по жизни занимается совсем другими делами, у него дома что-то вроде мастерской по ремонту компьютеров, там он с ними занимается, чинит, модернизирует, устанавливает различные программы, он фанат этого дела. Но все это неофициально, что-то вроде «шабашки». А вот для отчетности он и работает сторожем, чтобы пенсия шла, рабочий стаж и все такое.
- Заплати налоги и спи спокойно! – обычно говорит он, заступая на смену и удобно устраиваясь перед телевизором на мягком топчане в дежурной, где обычно и коротают время сторожа. И вот два, а то и три раза в неделю он встречает меня на стадионе, закуривает сигарету и начинает учить уму-разуму своего младшего брата, то бишь меня:
- Рома, что ты делаешь?! Ты знаешь, как это вредно для здоровья? Попомни мои слова – спорт тебя погубит! Ты в курсе, какие это нагрузки на суставы? А? А то, что с утра кровь у человека густая и это вредит сосудам?
- Заткнись! – обычно огрызаюсь я, - Ты животное, ты только что произошел от обезьяны, лучше посмотри на себя!
- А чего на меня смотреть? – смеется он, поглаживая свое огромное вместилище для пива, - Хорошего человека должно быть много!
- Хорошего человека должно быть в меру, - пытаюсь подколоть его я, но обидеть Серегу невозможно, потому как это девяносто три килограмма позитива и благожелательного отношения к миру, помноженное на легкий характер и совершенно незлобивый нрав.
Вот такие дела, дешево и сердито. Тем более, что я уже неделю как в отпуске. И все было бы ничего, если бы не этот случай вчерашний, который никак не выходит у меня из головы. Как раз вчера, в воскресенье, с утра накрапывал мелкий дождь, но я все-таки решил сходить на стадион. Обычно я в дождь не хожу, не хочу мокнуть, опасаюсь простыть, но поскольку дождь был совсем маленький, вернее не дождь, а скорее морось, да и то, с перерывами, я рискнул. Очень уж было свежо и приятно на улице после вчерашнего дневного пекла. Надо сказать, что по воскресеньям на стадионе с утра очень мало народу бывает, видимо все крайне тяжело переживают пятничный алкогольный удар, подкрепленный экстренной скорой помощью в субботу, а тут еще этот дождь. В общем, кроме меня и Сереги, который дежурил в то воскресенье, на стадионе был только Павел Петрович.
Началось все по обыкновению с его нотаций в мой адрес, за что он был послан по известному адресу, и утро продолжилось так, как оно обычно продолжалось последнее время. Я накручивал свои положенные три километра, старик тоже медленно продвигался по кругу, борясь с земным тяготением. Серега курил, опершись на перила, и наслаждался прохладой. И вот тут, на третьем или на четвертом круге, старика вдруг как-то повело вправо, на внешние беговые дорожки, он зашатался, захрипел и чуть не упал, с трудом добрел до скамеек и тяжело опустился прямо за землю, опираясь руками на пластмассовые кресла. Я подбежал к нему, подхватил под руки, лихорадочно соображая, что же делать дальше, честно говоря, я видимо, растерялся. Но Серега уже бежал к нам во всю свою прыть, что-то кричал нам на ходу и размахивал аптечкой.
- Все хорошо! Все будет хорошо! – тараторил он, вытряхивая ее содержимое на землю рядом с нами, - Что надо, Петрович? Валидол? Их есть у меня! На, держи! Давай, давай, под язык!
Постепенно старик пришел в себя, смущенно улыбаясь, поблагодарил нас. Снова начал накрапывать мелкий дождь, было свежо и особенно уютно, то ли от прохлады, то ли от того, что добрые дела и впрямь делают с людьми чудеса. На всякий случай вызвали «скорую», несмотря на сопротивление старика, который все порывался встать и продолжить забег.
- Петрович, ты и так сегодня герой дня! – смеялся Серега и продолжал шутить своим своеобразным юмором, - От самой костлявой ушел!
- От какой костлявой? – не понял старик.
- Ну как? От костлявой! Которая с косой, - насупился брат.
- А! – протянул дед и с трудом рассмеялся, - Вон ты про что! А знаешь, что образ смерти, каким его сейчас представляют, не совсем правильный? Во-первых, не с косой, а с серпом, которым она разрезает нить жизни, связывающую человека с этим миром, а во-вторых, изначально она изображалась с метлой, а вовсе не с косой и не с серпом.
- А причем тут метла? – спросил я.
- При том, что метлой она заметает след человеческий, чтобы умерший не смог по своим следам вернуться обратно в наш мир с того света, и чтобы его сродники в порыве горя и отчаяния не последовали за ним туда, откуда не смогут вернуться.
- Да ладно тебе, Петрович, лучше мысли позитивно, - Серега решил придать старику уверенности в собственных силах, - У тебя уже возраст такой, что надо совершать только добрые дела, как говориться, время собирать камни!
Дед снова хрипло рассмеялся и добавил с усмешкой:
- Есть такая притча о человеке, который всю свою жизнь собирал камни, но когда собрал их, то вдруг обнаружил, что совершенно не знает, что теперь с ними делать. Вот так и жизнь наша, Сережа, не успеешь оглянуться, а ее уже и нет. Как песок сквозь пальцы.
- Умеешь ты, Петрович, поднять настроение, - проворчал брат.
Между тем приехала «скорая» и увезла старика в больницу. Дождь усилился, и я пошел домой, потому что заниматься дальше было уже невозможно. Выходные прошли, началась новая трудовая неделя, но меня это совершенно не касалось, отпуск есть отпуск. Я ходил на стадион по утрам, но старика не видел, брата тоже не было, поэтому спросить о нем было не у кого.
И вот в среду утром, когда снова должен дежурить Серега, я пошел на стадион побегать, а заодно и узнать о здоровье старика. Все было как обычно, прошел по своей улице, свернул направо, дошел до перекрестка, миновал магазин детских игрушек, перешел дорогу и направился к стадиону, который был уже в каких-то ста метрах. Женщина в цветастом халате снова подметала асфальт и, когда я проходил мимо, вдруг остановилась, выпрямилась и впервые посмотрела на меня прямо в упор. Глаза у нее были черные, как смоль, глубоко посаженные, густые ресницы росли клочками, лицо было некрасивым, но его черты казались правильными, кожа выглядела натянутой и имела неестественно бледный вид. Внезапно она безобразно улыбнулась, показывая ряд вставных зубов из яркого золота, подняла вверх указательный палец правой руки и покачала им перед самым моим носом:
- Ишь, чего удумали! Тоже мне!
Затем засмеялась противным скрипучим смехом, наклонилась и продолжила подметать улицу, уже не обращая на меня никакого внимания.
- Вот же, блин,
