1.21. «Ещё по одной», или Разорвать цепочку

разомкнули её, и...
И их пространство тут же занял Тыку с женой и детьми, рядом раскинул руки другой московский прибалт, один из руководителей телевидения.
«Мастак, этот Ивар, - донеслось до друзей. - Лепил, падла, выговоры за вольное слово, а у самого кукиш в душе», - рассказывал спутнице, журналист, лицо которого, всё чаще возникало на телеэкране. Касьян Камаринский, наконец, нашёл замначальника Кашёнкина, рьяно боровшегося за линию КПСС, но пропавшего вдруг.
Национально самоопределившись, Тыку обернулся на компанию, в глазах читалось: «С этого шага я верный сын другого отечества».
- В вашей системе нет обычая - расстреливать за дезертирство? - поинтересовался Обух.
- Тыку теперь иностранец, - усмехнулся Кромов.
- Я чувствую себя немного колонизатором, - признался Чумаченко.
…Балтийский путь был перекопан, но неубедительно. Советская Прибалтика перестала существовать.
Барменша заторопилась к своей стойке. Друзья, сдав Ригу, маршем отступали к Юрмале. Кромов был разочарован философски, Четвёртый - организацией, Обух - ситуацией.
«Погибла выходка», - страдал Чумаченко, но, ступив на камни Старого города, развеселился: «Чувствуете запашок?».
«Ещё не стали Западом, а загнивают», - расхохотались.
Борьба за Прибалтику неожиданно продолжилась - и не по их вине. Чумаченко сохранил имя и образ первого национального героя русскоязычной Латвии, интерфронтовца-первопроходца. По тротуару бежал немолодой мужчина с плакатом «Балтийский путь - в никуда», за ним гнались парни с блямбами-значками «Briviba».
Обух принципиально ходил в форме, нацепив Золотую звезду, утром уговорили набросить пыльник. Он скинул его и подставил ножку лидеру.
«Отхлянь, жертва пакта», - Чумаченко, пустив в ход свежее ругательство, свалил с ног второго.
Белокурые балтийские бестии попятились, но их с налёту атаковали жилистые мужики в кепках, с бесцветными бровями и бледными лицами. Били хлёстко.
- «Рижский бальзам» на мою больную душу, - прослезился Чумаченко, когда экзекуция закончилась.
- Вот и подрались, - смущённо произнёс Четвёртый.
- В кайф размяться за правое дело, - разжал кулаки Предводитель мордобойцев. - Будут помнить солидарность эстонских горняков.
- Наш труд вливается в чужую республику, - злился Сухопарый. - Приехали шахтёрить, рыть землю, а теперь оккупанты.
- Кохтла-Ярве, Кохтла-курве, не город, а зона, - сплюнул Вожак. - Мы окружены и разделены эстонскими грядками.
- Наши немые вдруг заговорили, непонятно, но, наверняка, обидно, - набычился самый Увесистый.
- А я, врод, этих эстошек, врод, уважаю, - выступил Молодой. - Самогон у них пошёл отменный. У меня жена эстонка, - ухмыльнулся, - молчит и молчит, ни слова не говоря, зарежет.
- Финки ещё опаснее, - успокоил его Чумаченко.
- По национальности я рижанин, - гордо объявил Протестант. - По всему центру вдоль цепочки протопал, с тротуаров хлопали, а эти свободоносцы здесь подкараулили.
- Прибалты хилы национальным самосознанием, попытаются выгнать других, - предрёк Обух.
- Мы рассчитываем на мягкий вариант, - промямлил плакатчик.
- Местные заводилы сыграют на том, что их русские тоже не хотят этой власти в Москве, - заметил Четвёртый.
- Так происходит истребление советских заблуждений, - раздалось из единственного окна одноэтажного домика, судя по охранной доске, его строили шесть столетий. - Не будь под боком России, нам здесь жилось бы легче.
- Ты, что русский, может даже Иванов? - нацелились шахтёры.
- Иванов, но уже Яновис.
- Атас! - крикнул кто-то из пролетариев и те утекли в узкие улочки. Протестант втиснулся в щель между домами, окошко одноглазого исторического курятника захлопнулось. К компании неспешно шагали милиционеры.
- Это были ваши люди? - сурово спросил первый мент.
- А вы чужие? - ответствовал Обух.
- Нам по ваши души денег сунули, - подмигнул, улыбаясь, второй мусор. - Не выбросим, может, последняя дань с неформалов, русских парней первыми турнут со службы.
- Думаете, не хочется пальнуть? - дёрнул щекой Суровый.
- Слабо? - подначил Чумаченко.
- Не провоцируй, в лапах лишь демократизатор. Сюда бы ребят из милицейской школы в Каунасе, где натаскивают на прибалтов.
- Нас в ОМОН зовут, - сообщил Весёлый, - создаются такие отряды милиции особо назначения.
- К массовым беспорядкам надо быть готовым, - одобрил Обух.
- Запомните нас, генерал, - отрекомендовался наряд. - Видели вас в деле, когда Герат чистили.
- Мы здесь начинаем осознавать себя, - воспрянул Обух.
Победа над бривибасами как-то восстановила день. Сейчас в честь этих парней названа улица Ленина.
А вот Трепасто и Кромова в Москве обвинили в потере политической бдительности, бубня: «Разогнать надо было сборище».
«Кто Тыку выписал?», - отбился Володька, а Николай решил, что с «Задворками» пора завязывать.
…- В мелодии нашего гимна есть мотив тревоги, - осознал Чумаченко на мосту через Западную Двину.
- Музыка-то великая, - вздыбился Обух.
- Ныне в ней предчувствие пустых щитов на гербе, по-нынешнему косынок на колосках.
Однако опростоволосились лишь слова сталинского гимна. «Россия погибнет под ту же музыку, это утешает», - заметил позже Чумаченко.
- Тьфу, ты, речка Даугава, - ругнулся Обух. Генерал вспомнил горы оружия на берегу Амударьи близ Термеза. Часть его прошла в Союз. Афган-то был первой коммерческой войной.
В электричку всё же сели, уже за Лиелупой, страсть как хотелось кофе по-бальзамски. Чумаченко достал блокнот.
- Запечатлеваешь впечатления?
- Прикидываю, что переименовать в Москве, зачем нам иностранные названия?
Астраханцы в дюнах держали оборону от белобрысых.
«Это вторжение, - собрался Чумаченко. - Юрмала ещё советская территория».
Драка была вне политики - отогнали воришек, одного взяли в плен и напоили.
Хозяйка бара, угнетённая неизбежной потерей московских кошельков, наливала, не таясь, и почти бесплатно. Вскоре она задарма хапнула весь пансионат, власть, реквизировав, не знала, что делать с огромным и дорогим вертепом.
- Эх ты, Тыку, тра-ля-ля, комсомольский бог с правом подписи, тебя же дрессировали как интернационалиста, - врезал Кромов на тризне по Padomju Baltija.
- Я ещё не встречал прибалтов без двойного дна, - навесил Обух.
- Задворок Европы, - по ситуации оскорбил Чумаченко.
- Эстония стоит карьеры, - трижды вскинул голову Тыку.
В брежневщину в партийных верхах был один прибалт Арвид Пельше, скончавшийся в Брежандрчер. Другой латыш Борис Пуго, рос по службе, не ведая, что выпадет свергнуть немыслимого пока Президента СССР и самострелом стать жертвой путча, погубившего Союз. А национальная номенклатура загодя строила элиту будущих стран. Тыку уехал в Эстонию, ратовал за самостоятельную компартию: «первую антисоветскую в Советском Союзе». Потом каялся в связях с КГБ, уверял, что глаза открыл Афганистан, где дрался за арийскую Европу. Кукушонком выпал из политического гнезда.
…В Москве тоже вставали в цепочку, за Ивана Гдлянова, за его «хлопковое» дело, которое было признано геноцидом узбекских начальничков. Оппозиционная интеллигенция овладела московской Улицей. Её пытались пугнуть Фабрикой, но работяги ходили по тем же щербатым тротуарам.
Нынешние начальнички впадают в ступор, лишь привидятся демонстрации, крутившиеся тогда по Садовому кольцу. Даже те, кто въехал во власть на их хребте, томятся: ан, припомнят горлопанство на Манежной. Площади вернули это название и спрятали её под землю. В 90-ом на Красной состоялся последний военный парад. С тех пор танки стали приглашать в Москву только для государственных переворотов. Ярких фигур хватило на съезд народных депутатов СССР. Их лица ещё не были искажены принадлежностью к криминалитету. Россия, как ни тужилась, подобного избрать не смогла.
…В Юрмале было несколько дней семейного отдыха. С телеэкрана комментатор рассказывал о сложностях в крепнущей дружбе советских народов.
А на взморье митинговали чайки - местные и пришлые, все были за «Балтийский путь», если, конечно, рыбу разделить по-честному.
…Мыслитель погладил ствол родной всякому русскому берёзки и решился. «Во многих окраинных республиках центробежные силы так разогнаны, что не остановить их без насилия и крови», - продиктовал уверенно. Продолжил, покамест только для себя, для внутренних терзаний и сомнений, хоть и думалось, что вызреет аккурат: «Надо безотложно, громко, чётко объявить: три прибалтийских республики непременно и бесповоротно будут отделены». Помедлил и почти выкрикнул: «Нет у нас сил на Империю!». У порога усадьбы уверился: «Как нам обустроить Россию». Дотошный секретарь, поставив дату, пометил: «Кавендиш, штат Вермонт».
На родине ухмыльнулись: «фантазирует, отшельник». Пророчество же сбылось столь лихо, что многие до сих пор в это не верят.
… - Ах, ты жмудь летуёвская! - взъярился Чумаченко, когда в Каунасе «националист» на «Жигулях» окатил водой из-под колёс. Поэт вник в этническую чересполосицу.
- Я не жмудь!
- Значит, чудь!
- И не чудь.
- Всё равно побью, литвин моторизованный.
- Вновь неверно, - оспорил водитель. - Извините - и за неловкость, и за упрямство, но литвины - белорусы по-старому.
- Пся крёв! - одосадился, попав впросак, Чумаченко.
- В точку, - обрадовался лихач. - Я из-под Вильны. Это про нас, хлебнув, орут в городе: «Айда на Краков, бить поляков!».
- Кто кого? - потребовал рапорта Обух.
- С переменным успехом, - рассмеялся жигулёнок. - Станислав Понятовский, - представился. - Куда подбросить?
- В Ригу, - снахальничал Чумаченко.
- Надеюсь, последний скандал в Литве, - расслабился Четвёртый в салоне.
Про ляхов они забыли, а литовцы делали вид, что тех не существует. Обух прикинул: «Если рассеянных русских объединить с поляками, белорусами, хохлами, евреями, то… Туда-сюда, другая лабуда», - отмахнулся.
В Тракае генерала сочли за караима. У тех, якобы, уже был свой маршал, почему бы ни вырастить второго?
«Караимы - евреи такие, но немцы их почему-то не тронули», - объяснили люди у кенассы.
«Россия несёт ответственность перед народами, которые приручила», - наставлял Степан Орлец.
И Кромов, и Четвёртый были уверены, что следует разобраться с Кремлём, а на второе - с претензиями окраин. Обух почти физически ощущал, как страна теряет своё. Чумаченко был за ответный дебош русских на инородческих землях.
«Поддержите нас, мы вам поможем», - талдычили москвичи, а в ответ: «Молотов - Риббентроп, Риббентроп - Молотов».
Делегацию из Санкт-Петербурга, как сами загодя именовали тогдашний Ленинград, осадили без затей: «Здесь никого не волнует, где разместится столица чужой империи, как будет зваться».
Дался им этот пакт?! И встрёпанные из Кишинёва желали быть его жертвами.
- Молдавия за Дунаем осталась, - пожал плечами Четвёртый.
- Хотите к Чаушеску, бессарабы, - атаковал Чумаченко, - отдадим. Сигуранцы даже Остап Бендер боялся.
Развеселил неформал из-под Турова: «Это Белоруссия была Великим княжеством Литовским и славянской страной, Lietuva - самозванка, республика Жмудь она».
- Литовцы покорили Сибирь ещё до Ермака, - правили те историю, прикладную дисциплину политологии, которая и вовсе не наука.
- Что ж помешало вымахать в великий народ, - иронизировал Кромов, - поляки ли, из-за которых веруете католиками, или повальное обрусение дворянства?
- Мой старший брат был красным стрелком и чекистом, - горячился пожилой