Церемония закрытия XXII Олимпийских игр запомнилась тщательно проведённой церемонией прощания с советским талисманом - Олимпийским мишкой. Третьего августа 1980 года люди по всему миру плакали под замечательную песню Пахмутовой и Добронравова. Что не говори, а в советской державе умели вызвать светлые чувства средствами пропаганды. Но неделей раньше, 28 июля, в закрытой Москве совершилась незапланированная, сейчас бы сказали,- несанкционированная акция прощания с другим символом своего времени - Владимиром Семёновичем Высоцким. Многотысячная толпа выстроилась перед зданием Московского театра драмы и комедии с целью почтить память артиста, о смерти которого сообщил только один публичный орган - "Вечерняя Москва". В тот день Россия оплакивала своего поэта под его же записи, звучащие с катушечных магнитофонов. Это была та самая самодеятельность, которую клеймили советские идеологи во всех сферах культуры. Что бы там не говорили сейчас о эпохе застоя и апатии народных масс, это был жест всенародного общественного неофициального признания большого таланта, покинувшего нас. Действо было настолько беспрецедентно, что В.С.Высоцкому задним числом была присуждена Государственная премия. Кем же был этот человек, так громко заявивший о себе своей смертью?
Следует сказать, что явление Высоцкого - громаднейшее не только по своему внешнему содержанию, но и по внутреннему. И уникальное. Ни много ни мало, это - первый в России поэт-актёр. Аналогов нет. Можно вспомнить, конечно, домашние спектакли Блока, роли Маяковского и Визбора в кино, стихи Даля и эпиграммы Гафта, но это лишь - отблески многогранности данных талантливых натур. В случае же Высоцкого, перед нами - небывалый гармоничный синтез дара перевоплощения с искусством слова. Стоит ли напоминать, как находились люди, якобы мотавшие с ним срок или сидевшие в одном окопе. Сам же он, отточивший до блеска в песнях театральный приём "душа вещей", с известной долей иронии замечал, что поёт от имени самолёта-истребителя, хотя таковым ему бывать не приходилось. Его творчество, его архивы - толком ещё не изученный кладезь для артистов эстрадного жанра, поэтов, историков, культурологов,, филологов и просто людей, думающих о русском и на русском. Со своей стороны, прельщаюсь надеждой увидеть при жизни полное собрание сочинений великого поэта Владимира Семёновича Высоцкого.
Особенно приятно осознавать, что не забывают его и в наше время. И моё поколение интересует и волнует жизненная и творческая судьба этой необыкновенной личности. Лично был свидетелем битком набитого зала на просмотре недавно вышедшего "Высоцкий. Спасибо что живой". Зрители всех возрастных категорий аплодировали после сеанса. Это акт не признания художественных достоинств фильма, который вышел весьма посредственным,но - почтения памяти. И это дорогого стоит. Мне нравится, когда его песни исполняют такие разные музыканты как Игорь Сукачёв и Егор Летов, когда артист с псевдонимом "Баста" делает трибьют его песни "Райские яблоки", и такой талантливый человек, как Андрей Бледный в одном из своих текстов декламирует: "Владимир Семёнович форева!" Это своеобразное, но - выражение любви к своим корням. И нисколько ни странно, когда, например, Александр Житинский называет Высоцкого первым рок-музыкантом. Давно пора распрощаться с иллюзией, что мы - самая читающая страна в мире. Вообще читательская прослойка в России никогда не была особенно велика. Следует понимать, что массовая культура, в которой органично присутствуют и авторская песня, и рок-музыка, и современный рэп еще держит в пороховницах направленность на духовные потребности своих слушателей, а не только на их кошельки и низменные желания. В сущности, это и есть основа противопоставления "попсы" и "неформата" Думаю, что точно так же дело обстоит и в среде литераторов.
Теперь о вещах, которые мне не нравятся.
Во-первых, конечно, чрезмерная увлечённость личной жизнью поэта. Среднему обывателю, видимо, приятно знать, что "Володенька" пил по-чёрному, вшивал себе спираль, кололся морфином и не упускал ни одной юбки. Это - самодовольство черни, подмеченное ещё Александром Сергеевичем: "он мал, как мы, он мерзок, как мы..." Да, только этот "алкаш" и "бабник" спал по четыре часа, писал стихи, колесил с концертами, играл в театре, снимался в кино, побывал в горах, на подводных лодках, в старательских артелях и прочее и прочее. Жил красиво и любил красиво, как подобает настоящему мужчине. Лучшую отповедь таким кликушам дал Булат Шалвович: "как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа". Да и сам Владимир Семёнович в своих выступлениях повторял, что о личной жизни распространяться не любит и этого не поддерживает. Думаю, он мог бы процитировать Маяковского: "Я поэт. Этим и интересен." Жаль, что за копанием в чужом белье об этом как-то забывают.
Во-вторых, сегодняшнее состояние культуры настолько беспомощно, что современные её деятели не перестают зачислять в ряды диссидентов и антисоветчиков новые и новые фигуры. Сердце разрывается, когда смотришь байопики наподобие "Есенина". Конечно, можно много спорить о том, какую роль сыграла светская власть в смерти Цветаевой, Пастернака, Шпаликова и прочих членов мартиролога интеллигенции. Но не будем забывать об индивидуальных чертах каждой трагедии. Дмитрий Быков в восхитительной биографии Окуджавы провёл интересную параллель между своим героем и Александром Блоком: первый подписался под расстрелом парламента, и, собственно, очередным развеиванием конституционных иллюзий, второй же слушал "музыку революции". Оба они сыграли до конца свою историческую роль, за которую несли ответственность. Это, по крайней мере, честно. Говоря же о "внутренней эмиграции" Высоцкого, даже как-то пошло повторять, что это был - советский человек. Смею думать, что была такая ментальность. Естественно, что у него, как у любого нормального мыслящего человека были определённые вопросы к прошлому, настоящему и будущему своей страны. Находились и тяжёлые слова о "безвременье" и "сонной державе", но рядом было место и для птицы-Гамаюна, подающей надежду. Не стоит из-за этого тащить его в лагерь демократов. Натаскались уже. И когда начинают выискивать в его текстах всевозможные антисоветские подтексты, хочется высказаться его же словами: "во мне Эзоп не воскресал". Оставим поэта своему времени, себе же возьмём его ненависть к подлости, его презрение к пошлости, его беспощадность к глупости. "Не волнуйтесь - я не уехал/ и не надейтесь - я не уеду!"
В-третьих, я выскажу мысль, которая, вероятно кого-то покоробит, но, если вдуматься, она вполне вписывается в контекст творческого пути Владимира Семёновича. Касается она отношения к поэту в России. Небезызвестный Евтушенко, несколько сумбурно, сформулировал её так: "поэт в России - больше чем поэт". Как-то так повелось на Руси, ещё со смерти Александра Сергеевича, что поэт у нас - невольник чести. Излишне цитируемое выражение "Пушкин - наше всё" на деле оказывается всё тем же отношение ленивой и нелюбопытной толпы: мы - маленькие и подленькие негодяи, но зато у нас есть солнце русской поэзии! Нет, товарищи, недорого ценят поэты те громкие права. Касательно Владимира Семёновича, существуют любители довести почтение до абсурда, прям-таки вывесить на плакаты чуть перефразированное: "Высоцкий - ум, честь и совесть наших народа/эпохи!" Смею думать, что совестью народа, если она у него вообще есть, могут быть только Бог и церковь. Безотносительно того, верующий я или нет. А вообще с умом, честью и совестью у всех - по разному. Кого-то обделили, кого-то нет. Поэт сам по себе, и вы тут как-нибудь без него. Всегда найдётся "тот, который не стрелял", равно как и те, кто "на всё готов" и за кого всё решили". Не важно, какое тысячелетье на дворе,- эпоха великих переломов или мутной стабильности,- думающий человек держит суд только перед самим собой.
Самый сложный вопрос, который можно только представить - считать или не считать Высоцкого поэтом? В замечательной песне "О фатальных датах и цифрах" с говорящим подзаголовком "Моим друзьям-поэтам", сам он выдаёт такую абсурдную формулу: "кто кончил жизнь трагически - тот истинный поэт". Забавная в своей непосредственной прямолобости мера определения поэтического дара. Возьми "Словарь рифм", напиши пару виршей, пусти себе пулю в лоб - и пожинай посмертно лавры. Можно увидеть здесь и некоторую обиду Владимира Семёновича, который книжек не выпускал, в союзах не состоял и которому говорили "не стоит рифмовать кричу-торчу".
На самом деле, для того, чтобы решить вопрос о сущности поэтического творчества надо выстраивать собственную концепцию, которой у меня нет. Да и споры эти начались задолго до меня: достаточна ли мера поэзии в стихах Некрасова, Маяковского, Слуцкого и многих других? Как видно, последователи "чистой поэзии" склонны проверять её математикой не меньше пресловутого Владимира Владимировича с его планами толкового производства стихов. Не проще было ли сделать из "Железной дороги" путевой очерк? Не легче было бы написать "Юбилейное" как обычное поздравление, а не в рифму, да ещё и лесенкой? Могу лишь выразить некие измышления.
Вопреки устоявшемуся мнению, смею утверждать, что настоящая, крепкая проза гораздо сложнее поэзии. Существует некий парадокс: поэзия стеснена в средствах, она ограничена рамками стихотворных размеров, индивидуальностью чувств и мыслей лирического героя, но гораздо более открыта непосредственному сотворчеству читателя, оставляя ощущение недосказанности и только предчувствие смысла. С другой стороны, проза гораздо шире в своих средствах, она позволяет создать целую художественную реальность, где на равных правах сосуществуют диаметрально противоположные точки зрения, неограниченное количество реальных и вымышленных персонажей, включая самого автора, и, тем не менее, она заключена в рамки своей фабулы. Как ни крути, независимо от наших симпатий к Вронскому или Каренину, Кити или к Анне, в конце концов, поезд прибудет по назначению. В параллельном измерении действия романа жизнь, возможно, продолжится, но смысла для нас иметь не будет. Вместе с Раскольниковым мы проделаем путь от убийства до каторги. Такова воля автора и движущей им художественной идеи, которым подчиняемся и мы. Именно поэтому "Евгений Онегин" является романом со строго очерченной концовкой, а "Мёртвые души" - поэмой. Естественно, говорю я о крупных формах, а в области, например, между новеллой и балладой, границы становятся всё более и более неразличимы.
Но я так ничего и не сказал о различиях между "чистой" и "грубой" поэзией. Как ни удивительно, их нет вовсе. Просто поклонники Фета, Тютчева и им подобных склонны считать, что только их любимцы слышат "музыку небесных сфер". Им кажется, что ничего не стоит взять кучу обнажённых мыслей и нервов, и соединить их рифмами и строфами. Это не так. В этом объяснение того, что хорошие тонкие лирики редко способны на
