-- Послушай, ну послушай же! Почему ты никогда меня не слушаешь?!
Когда-то мы были просто людьми, просто прохожими, а потом, в один прекрасный день что-то нас свело, столкнуло, и от твоего сердца к моему протянулась тоненькая, невесомая паутинка. Со временем она прочно запустила свои коготочки-крючки, так, что больно было даже представить себе жизнь без этой вот ниточки, объединяющей нас. Заплела все углы как паутиной, так, что выражение «забиться в угол» имеет теперь только переносное значение. А теперь от нее трудно дышать – она стянула нас по рукам-ногам, лишая свободы воли, каждое неосторожное движение отзывается нешуточной болью. Наматываясь одна на другую, ниточка со временем утолщалась, упрочнялась, и сейчас она держит нас не хуже любого каната. Держит на расстоянии. И уйти не дает, и ближе подойти. И сил больше нет, потому что это тоже мука, быть рядом, когда так хочется уйти, хоть на время.
-- Ну почему ты никогда меня не слу-ша-е-ешь!
Руки связаны мотком полупрозрачных, видимых только нам нитей. На этой липкой нити все, что с нами происходит. Все цепляется. Здесь и «невинная» шутка, и полуправда, и скрытые желания свободы – все, что только можно.
-- Слушаю, слушаю… -- и на мои запястья ложатся витки липкой паутины. Я уже сама не замечаю, как механически начинаю наматывать ее при каждом неискреннем слове. Мне уже давно больно просто поворачиваться в твою сторону – нити режут кожу, оставляя после себя незаживающие рубцы.
-- Ну неужели так трудно просто выслушать!
Мы растянуты на нитях, нас связывают километры липкой паутины, проклятой, той самой, что когда-то делала нас такими счастливыми. Нас разделяют считанные метры переросшей в безысходную боль взаимности. Боже, как это трудно – просто быть рядом…
И нет в мире ничего, что было бы сильней. И нет того, что смогло бы разорвать эти нити. Только мы. Когда-то при неосторожно сказанном слове нити туго натягивались, звенели струнами, рвали кожу. Теперь же мы намертво скованы, даже взаимные оскорбления едва ли способны освободить нас друг от друга. И в то же время больно даже думать об этом, мы так привыкли к общей, одной на двоих, жизни, к этакому симбиозу боли и необходимости, что остаться наедине только с собой нам будет невозможно.
-- Уходи. Я не люблю тебя. Я тебя уже даже не ненавижу.
Что-то тонкое пронеслось мимо лица, обдав щеку ветерком. Что-то туго натянутое лопнуло, оросив руки густо-красным. Что-то стало как-то так…
Неуверенно оборачиваюсь – кожа еще саднит, но тело уже понимает, что свободно. Там, в метре от меня стоишь ты. У тебя тоже хватает следов на коже. И ты тоже недоуменно разводишь руками. И уже непонятно, кто сказал эти вымученные слова, и как так получилось, что столько времени мы были совсем близко, а увидели друг друга только сейчас.
Мы подходим ближе, почти вплотную, неловко натыкаемся друг на друга, толкаемся лицом к лицу, словно пытаясь сымитировать ту ситуацию, найти то положение, при которых появилась привычная до сих пор ниточка. Ты снова разводишь руками. Почему-то не хочется произносить ни единого слова. Незачем. Некому.
Некоторое время я еще вижу тебя, а потом ты исчезаешь.
А в моей руке остается обрывок нити. Когда-то давно, еще боясь потерять тебя, я зажала его в кулачок – это твое первое, еще не верящее себе, «люблю», бусинкой застрявшее между двух узелков – моего «могу» и нашего «будем вместе». B и это все, что осталось? Нет, это все, что нас связывало… 12/01/09
