О загадке Толстого ( окончание)

В своем очерке-эссе Алданов пишет о том, что Толстой не был общественным деятелем, несмотря на то что, что письма к нему шли из разных уголков земного шара и более всего, конечно, из всей России.
К политикам и к политике он относился точно так же, как и к высшему свету, полагая, что оба общества играют из года в год одну и ту же глупую заученную песенку.
И все -таки, говорит писатель, Толстого нельзя представить вне политики. Почему?
Алданов называет Толстого первым СВОБОДНЫМ гением России.( выделено мною)
И в самом деле.

Пушкин, гениальный, загубленный безвременьем человек, писал шефу жандармов Бенкендорфу письма, которые нельзя читать без чувства унижения и боли. Он брал денежные подарки от правительства Николая I, просил об увеличении этих «ссуд», прекрасно зная, какой ценой они достаются: «Теперь они смотрят на меня, как на холопа, с которым можно им поступать, как угодно», — писал он жене после одной из таких ссуд.

Жуковский написал свою отвратительную статью о смертной казни, называл декабристов сволочью.

Гоголь жил в настоящем смысле слова подачками правительства, ходатайствуя о них через III отделение{143}.

Гордый красавец, прославленный умом и талантами Чаадаев, признанный сумасшедшим и отданный под надзор психиатров{144} за свое знаменитое письмо — «выстрел в темную ночь», не задумался на старости лет, прочитав восторженный отзыв о себе в «Былом и думах» Герцена, написать шефу жандармов Орлову: «Наглый беглец, гнусным образом искажая истину, приписывает нам собственные свои чувства и кидает на имя наше собственный свой позор». Эта выходка была даже не нужна; Жихарев назвал ее «une bassesse gratuite»{145}- бесплатная низость - в глаза Чаадаеву, в ответ на что последний, «помолчав с полминуты, сказал: «Моn cher, on tient ; sa peau»{146}.( Своя рубашка ближе к телу).
Славянофилы, в частности Языков, стучали  правительству на Чаадаева.

Вольтер, царь мысли XVIII века, в буквальном смысле слова пресмыкался перед сильными мира, засыпал их в письмах лестью поразительной, непонятной грубости.

Гёте нужен был для спокойствия комфорт, а для комфорта сильные мира, и, чтобы угодить последним, он, применяясь к обстоятельствам, очень охотно писал пьесы вроде «Der Burgergeneral»{152}, высмеивающие Великую революцию, значение идей которой он один из первых прекрасно понял и оценил.

Позицию Толстого очень хорошо показывает вот этот эпизод из " Войны и мира".

«— Вы чего просите? — спросил Аракчеев.

— Я ничего не... прошу, Ваше Сиятельство, — тихо проговорил князь Андрей.

Глаза Аракчеева обратились на него.

Садитесь, — сказал Аракчеев. — Князь Болконский?

Я ничего не прошу...»

Ничего не прошу. ( выделено мною)  Невольно приходят на ум прекрасные слова из  булгаковского романа. " Никогда ничего не просите". Не толстовской ли позицией навеяны  они Булгакову?

Алданов пишет.

Не в этом ли часть секрета? На всем облике Толстого читалась холодная, равнодушная надпись: НЕ ПОДКУПИТЕ ( выделено мною).

А ведь подкупить можно не только деньгами. Славой, известностью, почестями, лестью наконец.
Алданов называет Толстого образцом совести.
Откуда эта ненависть к угодливости высшим, которую он так много изобразил в своих произведениях?
Сам Толстой считал, что это фамильное, переходящее из поколение в поколение.

«Про деда (князя Н. С. Волконского), — рассказывает Толстой с видимым удовольствием, — я знаю то, что, достигнув высоких чинов генерал-аншефа при Екатерине, он вдруг потерял свое положение вследствие отказа жениться на племяннице и любовнице Потемкина Вареньке Энгельгардт. На предложение Потемкина он отвечал: «С чего он взял, чтобы я женился на его б****и...». За этот ответ он не только остановился в своей служебной карьере, но был назначен воеводой в Архангельск, где пробыл, кажется, до воцарения Павла, когда вышел в отставку...» (I, 257).

«Мой отец, — рассказывает с таким же удовольствием Лев Николаевич, —...как большая часть людей первого Александровского времени и походов 13, 14, 15 годов... был не то, что теперь называется либералом, а просто по чувству собственного своего достоинства не считал для себя возможным служить ни при конце царствования Александра I, ни при Николае. Он не только не служил нигде, но даже все друзья его были такие же люди свободные, не служащие и немного фрондирующие правительство Николая Павловича». «За все мое детство и даже юность наше семейство не имело близких сношений ни одним чиновником. Разумеется, я ничего не понимал этого в детстве, но я понимал то, что отец никогда ни перед кем не унижался..."

Алданов приводит пример с самим Л.Н.

"Когда в 1862 году в доме Толстого, в отсутствие последнего, по случайному поводу жандармы произвели обыск, Лев Николаевич был так возмущен, что решил навсегда покинуть Россию. «Выхода мне нет другого, — писал он, — как получить такое же гласное удовлетворение, как и оскорбление (поправить дело уже невозможно), или экспатриироваться, на что я твердо решился. К Герцену я не поеду; Герцен сам по себе — и я сам по себе. Я и прятаться не стану, а громко объявлю, что продаю имение, чтобы ехать из России, где нельзя узнать минутой вперед, что тебя ожидает...» В конце письма «сообщая о том, что жандармский полковник, уезжая, пригрозил новым обыском, пока не найдут, «ежели что спрятано», — Лев Николаевич добавляет: «У меня в комнате заряжены пистолеты, и я жду, чем все это разрешится...»{154}

Автор эссе изумляется тому, что  вообще так можно вести себя в России. Это же не Англия, где чувство собственного достоинства  является главным состоянием человека.

И вот что мне хотелось бы сказать исключительно от себя.
Я делаю попытку популяризировать очерк М. Алданова. Говоря сегодняшним языком, он чрезвычайно информативен. Кроме того, текст пронизан необычайным поклонением великому писателю и гордостью за него.
Сам  Толстой не нуждается в популяризации, я думаю. Сколько раз, бывало, сядешь поискать какую-то нужную цтату или отрывок и зачитаешься снова.
А ведь язык простой. Никаких вывертов, изысков, языкового гурманства нет. И начинаешь понимать одну из загадок. Она - в величественной простоте.
Сам же Алданов заканчивает очерк словами.
" Кто может сказать, что до конца понял Толстого?"