«Пентагон» - так в городе называли двор моего детства — квадрат из пяти добротных «сталинских» домов. По сути это был военный городок. В конце пятидесятых, когда построили ещё два угловых дома по бокам от нашего, он, строго говоря, стал Септагоном, но прозвище прилипло накрепко, тем более что и в новых домах тоже поселились семьи служивых людей.
И в нашу дворовую компанию пришло пополнение — но самыми сплочёнными остались всё же друзья дошкольного детства, хотя были у нас и ссоры, и обиды, да и драки были, но всё же именно с первыми друзьми связаны застрявшие в памяти годы дошкольной вольницы.
Мне повезло (а может, зря я так думаю) — я , как и отец на своей службе, оказалась «не тем ребёнком» для детского сада. В нём я пробыла ровно три дня.
В первый день я была почти очарована — меня обрядили , так было положено, в белую блузку и синюю юбочку, а под шейкой повязали прелестный бант из тёмносинего крепдешина в белый крупный горох — такой же бант я увидела на «предмете» своей симпатии - Женьке с пятого этажа, что показалось мне добрым знаком.
Но очарование быстро рассеялось — уже на второй день я унюхала перед обедом нестерпимый для меня тогда запах жареной капусты (воспоминание о рыбьем жире, что ли) и, не отобедавшая, была уложена в кроватку на «мёртвый час» - послеобеденный сон.
Я промучилась под простынкой положенное время, пытаясь «оживить» примерно спящих соседей, мне сделали внушение, а я сделала выводы.
И на третий день меня, ревущую и упиравшуюся изо всех сил , просто отволокли в ставший уже ненавистным садик с жареной капустой и страшным «мёртвым часом».
А на третий день я просто сбежала, прихватив заодно какую-то заразу, упомянутую в мамином справочнике детских болезней.
Выстрадав таким манером свою свободу, я развила кипучую деятельность на дому, в коммунальной квартире. Я завела новую игру — стала учительницей. Учеников набралось штук пять-семь, мал-мала меньше, были среди них и дети соседей. Единственное условие со стороны взрослых — чистота (запрет пользоваться туалетом) ;о тишине и речи не было, требование бессмысленное.
Чему я их там учила — Бог весть! Наверное, сказки читала — сама-то научилась читать в три-четыре года. И вот потекли в нашу квартиру на втором этаже малолетние сопливые ученики — непременно при горшках с крышками, а после «уроков» брели по домам, обогащенные знаниями и тяжестью горшков...
Примерно та же компания под моим руководством прославилась как беспримерной отвагой, так и глупостью. Во дворе у нас была большая, со ступеньками и перилами с тылу, деревянная горка; зимой её дворники заливали водой. И горка становилась ледяной, ко всеобщему восторгу малышни. А летом отполированная ледяными языками горка всё равно тянула неудержимо — высота, как-никак, и вообще подходящее место для секретных заседаний и кувырканий на перильцах.
Но мы пошли дальше, - а если и летом съехать вниз по такой гладенькой
с виду горочке — что будет?
Испытание прошло успешно, но закончилось плачевно - я явилась домой
поначалу вполне довольная собой, правда, от «пухлышек» (пышных трусиков с лямочками) на мне остались - после нескольких спусков по деревянным доскам - только лямки да резинка от трусов.
Экзекуция длилась долго — меня распластали ничком на столе под оранжевым абажуром, и , несмотря на мои вопли, мама пинцетом выковыривала из моей «мадам Сижу» не только занозы, но и целые щепки, обильно прижигая дырки чем-то вонючим и жутко жгучим.
Через годы это вспоминалось как забавный случай, но мне-то тогда, под абажуром, уж точно было не до смеха...
Была ещё игра «в больницу», благо личный опыт был уже основательный. Но тут верховодила не я — мои упражнения на куклах как-то не захватывали более «продвинутых». Дочка нашей участковой была неоспоримым авторитетом. Она знала такое....! И охотно делилась познаниями «такого» с нами.
Происходило это всё в нашем же «Пентагоне» - под щербатым полом Эстрады — (ах, как ёкнуло у меня сердце в «Покровских воротах» Михаила Казакова!) - у нас тоже была сцена с полукруглой крышей и экраном, ряд скамеек для зрителей — позже это всё было обнесено довольно высоким забором, что не мешало нам беспрепятственно смотреть под звёздным небом фильмы «до 16» - кто половчее, верхом на заборе, а мелкота — сквозь щели в нём же.
Это было просто окном в мир — билеты стоили копейки, а мы, постарше уже, со сверстниками пересмотрели самые-самые фильмы тех лет — запомнились «Неповторимая весна», « Песня первой любви», военные фильмы, зарубежные и ещё многое другое...
Но когда к нашим медицинским штудиям под полом Эстрады присоединились мальчишки, всё приобрело новый стыдный оттенок, и как-то мне это разонравилось.
Со сценой на Эстраде связано и первое увлечение театром. Мы, как дети Гамммельна за крысоловом, ходили по пятам за Ниной — старшей девочкой, учившейся в настоящей балетной школе.
Она была не из Пентагона, из Второго Городка, где жили попроще и победнее, но на летних каникулах приходила к нам, танцевала и пыталась и нас, косолапых и неуклюжих, приобщить к миру пластики и красоты. Мы были очарованы не только её цыганистой красотой, но и её осанкой, походкой и, как могли, пытались ей подражать во всём. И даже что-то театрально-балетное поставили на сцене Эстрады...
А тут подоспело новое увлечение, охватившее, словно эпидемия, всё девчачье население Пентагона(про мальчишек сведений нет).
Разносчиками «заразы» стали мы с Нелькой, дочкой старинных друзей моих родителей, моей подруги и по сей день, хотя и живём в разных городах.
Мы рисовали кукол — сначала девочек, а потом дошли и до мальчиков. В размерах не стеснялись. Больше всего ценились фигурки из плотной бумаги, в идеале — из белого картона. Но его ещё раздобыть надо было, и тут помогала бесчисленная армия «заказчиков», точнее, весь «девичий батальон» многолюдного «Пентагона».
Наши рисованные девочки и мальчики были изображены вполне целомудренно - не совсем голышом, в трусиках. Непременно с прямыми плечами — так было сподручнее их «одевать» - на нарисованной повседневной и на все случаи жизни одежде, а также на роскошных нарядах, о которых сами для себя мы и мечтать не смели, были на плечиках предусмотрены две вертикальные незакрашенные белые планки, коими одёжка прикреплялась на безупречно прямые плечи наших красавиц и красавцев.
Нашей «продукцией» вскоре были завалены все жилища Городка. Кукол вместе с их гардеробом то обменивали, а то и выкрадывали: страсти кипели! Были и подражатели, но мы с Нелькой были вне конкуренции! Кто-то потом сказал — этот сумасшедший бумажный кукольный бум всё-таки имел благие последствия — формировал хороший вкус в одежде (а мы об этом и не подозревали!)
Много лет спустя, когда у меня уже появилась внучка, я со смешанным чувством радости и разочарования увидела в продаже подобные красивенькие, гламурненькие наборы — ах, не то...
(А когда я поведала внучке и о сокровенной тайне нашего детства - «секретиках» - вырытых ямках в земле, прикрытых прозрачными стёклами — а под ними таились такие сокровища! — усопшие своей смертью сине-зелёные майские жуки, веточки белой сирени, пёстрые фантики от конфет, «золотинки» от нечастых шоколадок, разноцветные камушки, цветные стёклышки, добытые непосильным трудом - Анька вроде загорелась. Но быстро потеряла интерес — её больше привлекали свои фантазии — она с увлечением записывала на мой мобильный свои рассказы о путешествиях на неведомые планеты).
...Тем временем старшенькие девочки входили в возраст любви, а нам, младшеньким недотыкомкам, разрешалось изредка присутствовать при их таинственных разговорах о самом главном — кто на кого посмотрел, кто из мальчиков самый красивый, а кто так себе...
Но зато и за это мы служили у старших девиц почтальонами — нам поручалось относить их любовные записки , а адресатов-то мы знали как облупленных!
И некоторые из них просто поражали нас своей красотой и манерами, на чём, честно говоря, и держалось наше служение «связниками».
Вот хотя бы Юра Г. - чернобровый статный красавец с громкой дворянской фамилией, оставившей благородный след в истории России - прототип моей первой платонической, тайной и безответной любви в 8 классе к фатоватому красавчику-второгоднику; или тоже Юра К., - вылитый молодой Александр Блок!
Были и другие, вполне симпатичные адресаты, но почему-то все записные красавицы нашего двора выходили потом замуж за совсем других персонажей...
Ну, а нам с Нелькой было не до того — отслужив почтальонами, мы со страстью увлеклись «братьями нашими меньшими». (Позже этому в немалой степени способствовало и наличие в школе «живого уголка», где в большой отдельной комнате проживало столько очаровательного и бессловесного народцу — черепахи, рыбки, морские свинки, а втихаря и котята со щенятами, были и голосистые — птицы неизвестного роду-племени, да всех и не упомнишь...).
Особенно любили мы собак. Кошки-то были непременными обитателями квартир. Их холили и лелеяли. Офицерские жёны даже запечатлевали их образ на вышитых болгарским крестом «думках» - маленьких подушечках
для диванов.
А вот в те времена двор был ещё не «особачен», мало у кого, разве что у немногих обитателей отдельных квартир, были собаки. Даже и не помню.
Но во дворе их хватало. Безхозных, но вполне упитанных - рядом с сушилкой для белья во дворе была содержательная помойка. Но когда ненадолго привилась мода на сбор пищевых отходов(для них на каждой площадке разместили специальные вёдра , и молчаливые мрачные люди, изредка переговаривающиеся на незнакомом языке, на лошадках с кузовками отвозили их куда-то) бездомным собакам пришлось плохо.
И тогда мы с Нелькой взялись за спасение несчастных ( удивляюсь, как меня не остановило даже немеркнущее воспоминание — нападение на меня, трёхлетнюю, пожилого гладко-чёрного пса Бобика — это он, знакомец хороший, сзади налетел, уронил в осеннюю грязь и вырвал у меня из рук любимую игрушку — клоуна Зинку, изгваздал её и потом преподнёс мне же!).
Первым делом собакам нужен дом.( С едой было проще — тайком таскали из дома и призывали к этому верных клевретов. Призывы действовали).
Для постройки дома строительный материал (кирпичи, листы железа мы попросту воровали — где плохо лежит), утепляли дом найденными на помойке старыми одеялами, добывали миски для воды и еды, даже старые игрушки приносили, - увы, не нравились нашим питомцам сооруженные нами хоромы под боком у южной проходной. Собаки приходили только столоваться, а жить там ну никак не хотели!
Пришлось нам смириться, оставив мечту об уютном собачьем домике...
Мне же наградой за все мои старания была долгая дружба с Альфой. Рыжая собака, избавленная от всяких породных признаков, оказалась настоящим и верным другом. Она считала своим долгом провожать меня в школу и дожидалась моего возвращения после занятий...
А когда я стала ходить на репетиции детского театра в филармонию(далековато от дома-то) , да ещё порой и по темноте, родители без звука отпускали меня в сопровождении верной Альфы, она же приводила меня потом прямо к
