Хромые рассказы из повестей и романов
К утру плач затих. Небо высветлилось солнцем. Тоненького, исхудавшего паренька, Марьиного соседа, вынесли шесть дюжих мужиков. На щеках убитого Лёньки давно высохли предсмертные слёзы, и остались от них только белые полосы как ленточки соломенной шляпы. Короткие кудри причесали наверх обмывальные бабы, а Ерёма ещё гребешок свой оставил в Лёнькиных волосах - чтобы он расплёл потом сам тугие колки на затылке.
Олёна созвала молодых девок да стареньких бабок, привечая их на поминальное пение - а в первом ряду шустрящая прежде Полянка смиреннее всех подвывала. За голубые ручьи, за зелёную трень с одуванчиками, и ещё про золотое жнивьё - которое не вызрело, но дойдёт в самый раз к осени. Да про бедного юношу: счастлив он должен быть, уходя от людей в память светлую.
Отец вымел начисто комнатку сына, и все следы из-под веника ему в ноги ссыпал. Если вдруг затоскует сильно, то пусть подышит горечью дома - может, вернётся. Божий отрок ожил ведь, а его Лёнька ничем не хуже. Вон как выстроился детский отряд, приготовившись ударять в барабаны. А позади самых юных стоят почти взрослые горнисты, и тянутся на цыпках, чтобы героями выглядеть. Такими же как дядя Лёня.
... –дядя- ...Ерёма опёрся на красным бархатом доски обитые: вспоминал, сгоняя мошек с лица Лёнькина, что никто мальца не звал дядькой - всей детворе он ровесник. Когда к Марье в дом приходил, то садился тихо с Умкой играть. А лишь только Олёна пройдёт мимо, он, кажись бы, до макушки краснеет - ну девка и трепала его за чуб: уж очень парнишка нежный. Такого забудешь любить - но драгоценностью поставишь за стекло, оберегая.
На погосте дед Пимен сказал за всех мужиков, что рядом стояли: - Спи, Лёня, закрой глазоньки, а я напою тебе величальную песнь. Ты хорошо ушёл в другой мир - товарищей не предал, себя оправдал - к богу плывёшь в белых одеждах, и светлая душа твоя жить заново начинает. А те непоседы, коими ты случаем человека обидел - и не грехи вовсе. О кровниках своих совсем позабудь: порвём мы зачинщиков войны как луговых лопухов и подле околицы развесим. А если ты, Лёнька, сей миг на цветущем лугу мнишь о всеобщем прощении, то с облаков тебе не видать чёрных душ, потому как ты теперь чистый младенец. Прости уж нас за мщенье умысленное, которое будет без корысти, хоть и проклято господом. Земля тебе пухом, сынок, и небо благодатной аминью.-
Мужики большую могилу вырыли, края обили. После долгих дождей земля напиталась водой, глинистое дно сокрылось по щиколотку - копачи вбили чурбаки, досок постлали. Из города на похороны подъехал генерал, но завалящий, похожий на позднего галчонка – синий, сопливый. Такие по деревенским погостам ездят. С ним ещё пухленький газетчик был, агитатор славы. Когда военный бросил горсть рыжей грязи на алую холстину гроба, то серая стылая тень метнулась к нему и столкнула вниз, а десятки рук стали забрасывать очумелого старикашку - он плакал и кричал: пускай! зарывайте вместе, пожалуйста! - Пока одна милосердная душа опомнилась: - постойте! Нельзя его с Лёнькой! - полуживого генерала вытянули да бросили под ноги. Священник Михаил увёл его от греха...
=========================================================
...Видел я ночью Олёну. Будто - не уходи! - прокляла она, ползая на пороге у моих ног. А то ли война, или просто разлука - но баба цеплялась за мои колени рыжими волосьями перевивов, распустив их неводом от горизонта до самых деревенских окраин. Потом, ведьма, схватила за шею тисками рук - и тычет! тычет меня носом в белые сиськи, от которых младёной пахнет, обсохшим Умкиным молоком.
Я в сердцах оглянулся назад: а у дверей большой залы, в уютном полумраке осеннего терема, под тихим эхом стенных ходиков - пацан мой стоит. Слова он наперекор не сказал - только из глаз его горестным ручьём истекала душа добрая, размывалась по полу возле моих сапогов.
Прошу сына - скажи напоследок - а у него молчание на цепочке шейной распято: пыхтит оно довольно, ухмыляется нашей разлуке. – скажи, гад!! – ору, чтобы голос пацаний услышать в ответ, чтоб оболгал он меня непрощаемой ненавистью - уйти будет легче. А тут на нас в Олёнкиной утробе захныкал ребёнок, беззаботный крикун: мы все к нему, да стукнулись лбами - аж бульбы памятные выскочили в синяках, болью хохочем.
Из-за этого сна я пробудился на полу, свалившись с кровати. Открываю глаза - а надо мною смеётся Умка, и нагло лает Санёк, виляя хвостом. Они уже умытые, собраные в школу. Пару раз широко зевнув, я проводил их за ворота.
Через полсотни лет и мы с Олёной будем подшучивать над своими нынешними заботами - не мысля о возврате прошедших мгновений с тем чтобы исправить совершённые ошибки. Наш опыт сладок: вместе со всей кутерьмой, что прожили, и ещё много раз проживём. Потому что родились мы поздно, через десятки лет после зачатия. Но нам повезло - другие так и остаются в зародышах, оглядывая великий мир из заспиртованного окошка кунсткамеры.
===========================================================
До утра окровавленный Ерёма метался по спящему посёлку, в грязных норах укрываясь от случайных людей. Ко вторым петухам он затих возле церкви, пригрелся под крыльцом. Сбежавший из неволи отец Михаил, и на помощь ему дядька Офима, заволокли Еремея в приход, с головою накрыли старой рогожей - будто кучку старого хлама. Здесь его и обнаружили милицейские охранники, рьяной толпой ввалившись во храм по доносу. Дергачом отбивался от них расхристанный Мишка поп, железными скребуками молотил по спинам Офима; но силы неравными были. Избитого, смиренного беднягу заперли до суда в каземате...
А Янко выжил; и мучительной силой приполз на полусогнутых ко знакомому двору куда ране бегал за самогонкой, к бабке Ульяне. Шоркал калиткой долго; пока не закричала старуха, стоя у окна - геть отсюда! - и ещё высунулась, будто угадывала кто это хулиганит по соседским дворам. - Я здесь! я!! - заорал Янко, прося место в тепле у печи, милостыню зля. - Чужого не впущу! - взомутилась Ульянка; стала бегать по комнатушкам, визгливо поминая прошлое спокойствие, в котором нет места дуракам. - Хорошо жили без вас, навязались на голову нашу.
- спаси, милая... - простонал Янка, стягивая ладонями распоротый живот, что с ним волокся неживо.
А бабка всё его переспрашивала - кто да кто: и не впустить грех большой, и вороги за это убьют, придучи с ружьями злыми - вот она плакала, хитрила, словно обманываясь перед богом ли, Янкой.
Но он упал возле её забора, и пёс трусливый всё никак не мог замолчать - а вдруг да соседи выглянут, потому впустила мужика старая баба. – Яночка, миленький, ты уж вечерком потише уйди.
Потом он лежал в её белой кровати, на любимых пуховиках; в бреду порывался на бой - и Ульянка пела над ним успокоительно: - Живи, родной, пока не оздоровеешь. Старуха я - авось не убьют, а убьют - так не жалко, старуха я, - повторяла она, оглаживая русые Янкины волосья...
Утром ранним капитан Круглов устало оклемался в своём кабинете; встал, чуть откатив кресло. Прошёл к двери закрыть замки – один, другой, да ещё цепь собачью повесил на ручку. Дрожа от нетерпения открыл сейф, шприц достал и маленький пакетик.
Потом Май сидел, откинувшись на мягкую подушку, и слагал стихи про свет да разум в своей душе.
К полудню в его кабинет постучались гости. Он впустил их.
- Вы так светло улыбаетесь, гражданин капитан. - Рафаиль остановился на пороге, впервые увидев весну в сердце железного человека.
Май вскинулся вверх, пристав на цыпочки, и очертил руками большой круг. В него захватил сушу, океан и небо; сел на экваторе, а ладони приложил к полюсам. - Мир прекрасен: чистый синий, тёплый зелёный, чёрный бездонный. Я оглядел его вчера, я знаю.
Он вновь затанцевал с глобусом, выплёскивая из него на пол озёра, и землю на светлый ковёр.
Рафаиль поглядел назад и усмехнулся невесело: - Капитан нам сейчас не помощник. - А отец Михаил осуждающе покачал головой.
Май улетел в небеса, вымок на облаках, до дыр обтёр штаны, по радуге катаясь. В сейфе кабинета прятался злой дев, и Круглов подписал с ним договор. Человек железный оплавился в огне страстей, горячий дымок поднимался над въедливой трухой окалины...
Ульяна привела к себе в дом бабу Стракошу с корзиной снадобий. - Занемогла, - объяснила соседям. А пока ведунья готовила на плите своё варево, Ульянка расказала болезному мужику последние сельские новости. - Судить будут душегуба, - порадовалась она.
=========================================================
- Расскажи мне сказку.
- На ночь? Хорошо, расскажу.- Он уже надоел мне своим неукладываньем: слишком много рук и ног его развалились по маленькой кровати, все они мешали ему заснуть – елозили, ворочались, пузо чесали. Если б он хоть задремал, хоть чуточку в сон, то они бы уже не разбудили его; яркие красочные видения затягивают любого человека похлеще болотных чертей.
Ах вы, мои бесеняточки - подумалось мне - ну сейчас я тебе расскажу, покажу даже лица пройдох - и скорчил гримасу.
- Ты что?- малыш подтянул одеяло к носу, намеряясь спрятаться, как будто от ночных призраков можно укрыться такой малостью.- Тренируюсь. Не бойся.- Я протянул к нему обычную человеческую руку, а погладил шершавой ладонью с длинными когтями.
- А я и не боюсь. Только ты почему-то сейчас другой.
- Да просто задумался,- я, улыбаясь, уже спрятал свой серый хвост за спиной; с головой погрузился в сказку. Она кипела во мне, переливаясь через край, и я приоткрыл крышку, чтобы горячий обжигающий пар обволок комнату таинственным туманом, в котором кто зло и оскаленно, кто с улыбкой - проплывали фигуры людей, со зверями, с вещами - уходя приходя не прощаясь - и у них было общее: старинные платья, распады материй стекали с их тел вместе с кровью, тут же кинжалы, сабли и шпаги - это убийцы, шепнул мне малыш, обхватив горько мою шею - но во мне уже проснулись затаённые садистские склонности, и я не жалея вылил всю сказку на него, хоть сам обжигаясь в объятиях.- айяйяйяй,- заверещал он противным голоском слегка придавленного башмаком, но очень напуганного этим гнома, он с мясушком выдернул на моей пижаме три пуговицы, вцепившись в меня как заморская обезьяна, попавшая на северный полюс.- ойёйёй,- закричал я, чувствуя его припадочные щипки да укусы, и почему-то в этот момент мне всерьёз захотелось душить его до рыдающей боли, чтоб сам он почувствовал, какие страдания людям приносит. Ведь жил я спокойно допрежде в раздумьях, в равнодушной медлительной лени, мне совсем не хотелось бежать, помогать, а тем более воевать с кем-либо. Как говорится: долой друзей, долой подруг - я сам себе хороший друг. И так было. И было б всегда, даже досмерти. Если б не он - маленький выродок. Ведь взрослый дух - это не детский дух. Когда они желают играть и беситься, нас тянет к телевизору или к рюмке. У поколений разные развлечения. Я всё это до мозга костей понимаю, а глупый мальчонка не хочет понять. Да, я состарился: но не могу же я вечно носиться по дому в зелёных соплях с голой жопой. Теперь мне понятны муки семейных садистов, которые увечат своих малолетних детей. Терпением терпением терпением наполни господь мою доверху чашу. Аминь.
========================================================
Я шёл быстро, нарошно грякая сапогами по асфальту, чтобы распугать всех невидимых тварей, и сжимая в кулаке маленький
