Ровно в семнадцать часов, как по расписанию, лоскутное одеяло серого слоя низкой облачности, вынесенной из залива Терпения, опустилось на землю и превратилось в густой туман.
– Ну, и где же твой обещанный «минимум»? – командир повернулся, к синоптику, собирающему свои карты и диаграммы. Полковой метеоролог Миша Коган, воспринявший коварную вылазку тумана как личное оскорбление, покраснел и еще больше надулся.
– Командир, вы ведь знаете, – вмешался старший штурман, – синоптик, как и сапер, ошибается только один раз, но… зато каждый день.
– Этот туман точнее московского экспресса, - добавил замполит. – И зачем только нам синоптик нужен? Слышали, как командир полка с чабаном насчет погоды советовался? Нет? Едет, это, командир полка мимо пастбища. Остановился. Подходит к нему чабан: «Ты, – говорит, – командир, полетов сегодня не назначай. Погоды не будет. Командир ему: «С чего ты это взял?» Чабан отвечает: «У меня в отаре есть старый баран, с больными яйцами, как у него яйца распухнут – погоды точно не будет». А командир ему: «Слушай, старик, отдай мне этого барана, я тебе за него двух синоптиков дам». Будет тебе, Миша, обижаться, – поспешил успокоить гневно засопевшего метеоролога замполит, – Вон Вилков, инженер второй эскадрильи еще до обеда знал, что полетов не будет.
– Откуда информация?
– Его технари насчет закуски хлопотали, не иначе затевают что.
– Потапов, - командир полка повернулся к командиру второй эскадрильи, - проследи, чтобы все без эксцессов прошло. В прошлый раз перепились и к официанткам ломились. Я-то не возражаю, завтра суббота, но потом до жен дойдет, до политотдела. Скажут, в полку разврат, пьянство. В общем, пусть повнимательней будут. Так! – он, резко хлопнув ладонью по пластику стола, перешел на язык команд. – Полетам отбой. Все привести в исходное состояние. Оперативный дежурный. Доложите о моем решении по своим каналам в штаб дивизии и в авиацию. Личному составу организовать показ кинофильма. Командирам и управлению полка в девятнадцать часов собраться в штабе. Дальнейшая работа по утвержденному плану. Все свободны!
Сдав самолеты под охрану, техники второй эскадрильи «по трое, по двое, по одному и более мелкими группами», как сказал один крупный военный деятель, потянулись в комнату инженера эскадрильи, расположенную в технарском бараке. Если и был какой-то повод такого представительного собрания, о нем как-то позабыли еще до первого тоста.
Яства, представляющие сугубо военный ассортимент, в основе своей были позаимствованы из запасов летно-технической столовой. Жирная, крупная, размером со среднюю щуку, тихоокеанская сельдь, нарезанная на внушительные куски, была скорее укомплектована, чем украшена, луком, порубленным то ли штык-ножом, то ли топором на такие же по размеру куски. Три банки пайковой говяжьей тушенки, огненная от красного перца чамча и засоленный папоротник в гармоничном триединстве занимали центр стола. Огромный, величиной с офицерскую фуражку, королевский краб и миска, как таз для белья, надоевшей всем красной икры, создавали традиционно-экзотический антураж. Меню завершалось, совершенно неуместными в данном окружении плитками шоколада и пачками галет летного происхождения.
Винный погреб был представлен однообразным набором полулитровых бутылок зеленоватого стекла и фляг цвета хаки. И те, и другие содержали технический спирт, разведенный до различных степеней крепости, от сорока градусов вплоть до его естественной чистоты. Кто-то из особо утонченных гурманов принес с собой тот же спирт, но подкрашенный брусничным сиропом. Список алкогольных напитков завершался бутылкой водки, принесенной явно лицом не технического состава. На общем суровом фоне она выглядела так же невинно, как выпускница института благородных девиц на пиратской пирушке.
Безалкогольные напитки, обычно спросом не пользующиеся, состояли из единственного исключения: разведенного водой сока клоповки – ягоды, эндемически произрастающей только на Сахалине, Камчатке и Курильских островах. Имеющий весьма специфический запах сок любили за его лечебные свойства. Знающие люди говорили, что стакан водки и стакан сока клоповки останавливают сердце, для отдыха, на полчаса и нормализуют любое, даже самое критическое, артериальное давление.
Помещение обычная комната в обычном деревянном армейском бараке, площадью около двадцати квадратных метров. Оно вряд ли смогло бы претендовать на удовлетворение вкуса специалиста по интерьерам колхозных конюшен. Четыре двухъярусные солдатские койки, четыре тумбочки на восемь человек, десяток табуретов и скрипящий стул, для председателя, утащенный из матросского клуба, и колченогий фанерный стол завершали строгую спартанскую обстановку. Для полноты картины следует упомянуть сорокаваттную лампочку, свисающую с дощатого потолка на прихотливо изгибающемся шнуре и стыдливо освещающую только центр комнаты, оставляя периферию фантазии случайного наблюдателя. Окно завесили картой Японии, изданной Генеральным штабом в 1941 году, где южная половина Сахалина была еще выкрашена в желтый, японский цвет.
Разговоры за столом практически сразу, если не считать первых минут неловкой тишины, нарушаемой только звуками, какие может производить опытный виночерпий, приобрели профессиональную направленность. Вспоминались ошибки и просчеты присутствующих, а также глупость и несправедливость руководства, особенно из числа летного состава.
Витька Гайдуков – электронщик – известный в технической среде интеллигент, несколько раз пытался направить разговор в иное, более интеллектуальное, русло. На его неоднократный призыв: «Мужики, давайте о бабах поговорим», изголодавшиеся по свободному общению собравшиеся не обращали внимания. А вот штуцера, шайбы, заглушки, дюриты, регламенты и формуляры были темой близкой и привычной, и они упоминались до тех пор, пока не настало время проявлять себя в других сферах общения.
– А вот так бьется сердце алкоголика, – вдруг громко заявил Вовка Худяков.
Он взял пустую водочную бутылку, выпитую в самом начале банкета еще до спирта, накрыл ее горло донышком свинченной пробки, зачем-то, на секунду, перевернул бутылку дном вверх, а затем опять установил ее вертикально. Он обхватил бутылку обеими ладонями и впился помутневшими глазами в ее стеклянисто-прозрачную поверхность. Процесс телекинеза начался.
Майор Вилков Сергей Михайлович, инженер второй эскадрильи, демократично позволяющий всем без исключения называть себя просто Михалычем, председательствовал за столом. Он снисходительно повернулся в сторону новоявленного телепата. На виске напрягшегося Вовки вздулась и забилась синяя жилка. К удивлению наблюдающих, через короткий промежуток времени пробка легонько, но заметно подпрыгнула. А затем с частотой сердечного ритма продолжала свои подскоки. Председательствующий заинтересованно и благосклонно смотрел на прыгающую крышечку. Остальные участники застолья, прекратив на время шумные препирательства, тоже углубились в созерцание загадочного явления.
Вовка – техник-приборист, всего второй сезон проводящий на Сахалине и еще не успевший приобрести сколь-нибудь заметного положения, был на верху блаженства. Еще бы, он завладел вниманием столь изысканного общества и заслужил одобрение такого великого человека, как Михалыч!
– Э! Так это воздух расширяется и толкает крышку, – развеял чары некстати влезший и вообще непонятно как здесь оказавшийся штурман Леха Григорьев. - Ну конечно, воздух. Ты пробку остатками водки смочил и бутылку загемер…, за-ме-гер…. Блин! – он набрал воздуха в легкие для разгона, – за-гер-ме-ти-зи-ровал, – наконец выговорил догадливый навигатор мудреное слово, – а воздух, он от рук греется, расширяется и пробку толкает.
– Вона как! – разочаровался председатель застолья, – а я уж подумал – вот она, телепатия или там телекинез, что ли, а тут просто воздух. Но все равно занятно. В отпуске куму покажу. Он такие штуки любит. Но про воздух не скажу, пока бутылку не выкатит.
– Ну, хорошо, – Володя не очень расстроился, так как сегодня решил поразить всех своими скрытыми талантами, – а спорим, я из совершенно пустой бутылки еще сорок капель налью!
– Это и я могу, – махнул рукой Михалыч, обернувшись к штурману, и, как свежему в компании человеку, пояснил: – Берешь спичку, остро ее затачиваешь и …
Для чего следует спичку точить, пояснить он не успел, так как на внезапно подпрыгнувшем столе, повалились бутылки, а сидевший через два человека от инженера стартех «двадцатки» Бандурин Петька полетел на пол, звонко ударившись затылком о раму кровати.
– … все же признай, что Никсон больше подходит на роль президента Соединенных Штатов, – убирая кулак, зависший над столом, и садясь на свое место, попытался подвести итог какому-то политическому спор, обычно спокойный стартех Волоха. Впрочем, и сейчас не было заметно в его облике или поведении признаков какого-либо волнения. Сбитый со своего табурета Петька поднялся, почесал свежую шишку на затылке и потрогал ушибленную челюсть. Уже садясь на свое место, он сильным ударом в скулу послал политически и физически развитого Волоху в нокдаун.
– Я полагаю, – при этом продолжил он ранее начатую дискуссию, – что и Форд тоже неплох на этом посту.
Поднявшийся с пола сбитый с табурета, но все еще не убежденный Волоха выдвинул новый аргумент, очевидно как-то связанный с уотергейтским делом, в виде удара левой по зубам оппонента. Не понявший сути иносказаний, Петр все же удержался в вертикальном положении. Он сумел возразить противнику парой звонких оплеух. И тот прислушался если не к самому возражению, то, по крайней мере, к звону в собственных ушах. Дискуссия продолжалась, удары наносились прицельно и не спеша. В ходе политической, справедливо назовем, баталии спорщики успевали наливать, выпивать и даже закусывать, не забывая пожелать здоровья противной стороне. Они чокались гранеными стаканами и не приводили новых резонов до тех пор, пока не убеждались, что их политический противник успел выпить и основательно закусить. После этого спор возобновлялся и нельзя сказать, что безрезультатно. Зрительный орган у одного из них заплыл и по цвету стал похож на пятно, которое отличает сенбернаров от других пород собак. Другая сторона шмыгала расквашенным носом и, разминая сбитый кулак правой руки, готовила последний убийственный довод.
Продолжающаяся уже более десяти минут комплексная, интеллектуально-боевая дискуссия, которая заставила бы перевернуться в гробу от зависти, древних греков, мечтавших о гармоничном развитии человека, изрядно наскучила присутствующим. Они обратили свои просвещенные, хотя и несколько затуманенные взоры в Володину сторону, который продолжал поражать изысканное воображение присутствующих и сумевший вновь завладеть вниманием общества.
Теперь он демонстрировал какой-то авиационно-казачий обряд. Добрая стопка чистого спирта была установлена на лезвии заменившего шашку штык-ножа. Обряд, учитывая авиационную специфику, был усложнен. Спирт, подожженный в стопке, бесшумно полыхал слабо различимым,
|