Иван Авдеевич Вахрушев поправил пробор и снова всмотрелся в большое настенное зеркало, отыскивая какой непорядок во внешности и одежде.
Из зеркала на него глядел молодой чиновник в аккуратном вицмундире акцизного ведомства, серьезный и скромный.
Настроение он имел расслабленное и благодушное, и тепло ранней осени весьма этому способствовало. По случаю субботы занятия по службе закончились раньше, и на сегодня же он был приглашен на чай в семейство Перегудовых.
Месяц назад начальник сообщил ему, что отношение по присвоению ему классного чина в департамент отправлено и принято благосклонно, по прошествии нескольких месяцев, потребных на утверждение, он сможет себя числить в новом чине. Возможно даже некое поощрение за ревность в службе.
Это окрылило Вахрушева, и он сделал предложение Ниночке Перегудовой, за которой ухаживал уже более года. Предложение было принято, родители благословили и порадовались за дочь. Теперь жениха приглашали и принимали запросто, по-домашнему и почитали почти как родного.
После чая, ближе к вечеру, он собирался погулять с Ниночкой по городу и послушать в парке у реки военный духовой оркестр.
Выйдя на улицу после чая с вкуснейшими булочками, испеченными кухаркой Глафирой, Ниночка сказала:"Знаете, Ванечка, -- жениха Ниночка всегда звала на вы ( видно было строгое домашнее воспитание), но, вместе с нежным "Ванечка", это трогало душу и умиляло -- кузина мне сказала, что сегодня в синематографе представляют новую фильму, "Таинственный замок", всего один раз. Что-то мистическое..." Уловив, этаким экивоком высказанное пожелание невесты, Вахрушев ответил:"Я слышал, в столицах это давно знакомо, теперь и до нас дошло, -- и, после паузы, добавил, -- а музыка в парке каждые субботу и воскресенье играет". Ниночка счастливо улыбнулась.
К зданию синематографа подошли где-то за четверть часа до начала. Уплатив пятьдесят копеек за двоих -- дерут же, мерзавцы! -- они нашли удобные места в третьем, из пяти передних для чистой публики, ряду и расположились в ожидании начала.
Сначала давали видовой журнал ( их с недавних пор стали показывать перед фильмой) под музыку слегка расстроенного пианино. Журнал был интересным: полковой праздник лейб-гвардии Павловского полка, большой пожар в Америке и полеты господина Уточкина на аэроплане во время Нижегородской ярмарки. Но вот журнал закончился, и пианино замолкло.
В полной тишине, нарушаемой только стрекотанием киноаппарата, крупный мужчина в завитом парике, весь в черном, в широком развевающемся плаще вошел в большой, мрачного вида зал, освещаемый множеством свечей и факелов, тем не менее не могущих полностью изгнать тьму. Пламя светильников бурно колыхалось, и толстые ржавые цепи по стенам раскачивались, колышимые неслышным ветерком.
Зрелище было необычным и щекотало нервы, хотя синематограф для зрителей уже пару лет как новинкой не был.
И вдруг, как порыв ледяного ветра охватил зал. Из мрачного помещения перед глазами донесся странный звук. Раскачивающиеся по стенам цепи, сталкиваясь начали ЗВЕНЕТЬ.Сначала тихо, а потом все громче.
Быть такого в природе не может, но вот оно -- есть!
Добавился медленный, мерный стук водяных капель, как бы падающих с большой высоты и разбивающихся обо что-то звонкое. Проявились зловещие хлюпкие звуки, будто кто-то в отдалении шел по залитому водой полу...
Зрители замерли, как кролик перед приближающимся удавом. Вдруг раздался просящий голос:" Доктора позовите! Здесь даме дурно сделалось". Голос прорвал тишину и возник нарастающий шум голосов -- недоумевающих, испуганных, молящихся, послышались истерические взвизги.
Нина и Вахрушев застыли на своих местах, оцепенев от происходящего в зале. Иван обнял и прижал к себе Ниночку, оберегая от непонятной угрозы, проникавшей к ним из мрачного зала на полотне. А Ниночка, уткнувшись ему в шею, жарко шептала:"Господи, Ванечка, да что же это, ужас какой!" -- и заходилась горячечной молитвой.
Внезапно из глубины зала, из-за спин послышались тяжелые, уверенные топочущие шаги. Зал мгновенно затих и сжался перед неведомым.
По проходу неторопливо, бухая сапогами, двигался городовой, обычно дежурящиий у входа. Оглядев полутемный зал, выпрямился, отвердел и, достав свисток, начал пронзительно свистеть в мрачное полотно.
С появлением полиции звуки не только не утихли, но стали громче и как бы приблизились. Городовой напрягаясь свистел, а потом как-то обмяк и повалился с глухим стуком на пол. Ужас обуял присутствующих, а с полотна все неслись и неслись пугающие звоны, скрипы и плески.
К потолку взметнулся хор дрожащих, умоляющих голосов, близких к истерике. Вдруг, из глубины зала, перекрывая шум раздался сильный басовитый женский голос, сказавший глухо и обреченно"Дур-но мне" и звук от удара крупного тела об пол.
В неожиданную секунду тишины после происшедшего ворвался высокий еле сдерживаемый мужской голос:"Механик, остановите фильму! Свет! Дайте свет!" Это тут же подхватили несколько громких, с истеринкой, голосов: "Зажгите свет! Света!".
Вспыхнувший свет ослепил всех, и, как бы в завершение, раздался мощный удар колокола, отголоски которого пошли по залу. Все стихло.
Зал напоминал поле боя -- стулья сдвинуты , некоторые повалены, почти все женщины, и некоторые из мужчин, бессильно обвисли на своих местах в беспамятстве. Двое-трое лежат даже на полу, как брошенные кули одежды. Все встрепаны, взъерошены, многие в слезах, слышны молитвы, плач. Какой-то пехотный поручик в первых рядах стоит, весь напрягшись, иссиня белый, и, еще не опомнившись, кричит отчаянным голосом, вдогон ушедшему, в белое полотно:"Стоять, сволочь! Стрелять буду!" Хотя из оружия при нем только шашка.
В зал быстро вошел разгневанный пристав с грозно торчащими пиками усов, за ним следовали двое городовых. Окинув взглядом зал, прорычал: "Хозяина сюда!". Почти тут же в зал втолкнули снаружи недоумевающего, перепуганного господина в сюртучной паре. Бросив на него мельком взгляд, пристав так же прорычал:"В участок!", -- и вышел, вслед за ним увели владельца.
Раздосадованный неожиданной работой, явился доктор, но увидев случившееся, тут же подобрал помощников из зрителей и начал приводить людей в чувство. В зале густо запахло нашатырем и валериановыми каплями.
Иван буквально вытолкнулся из дверей из последних сил, неся сомлевшую Ниночку, и усадил ее на ближайшую от входа скамейку. Ниночка была в обмороке, глаза закрыты, на щеках дорожки слез. Он гладил ее, тормошил, бормотал что-то несвязное и ласковое, даже поцеловал (какие, к черту этикеты, господа!) -- лишь бы привести в чувство. Вдруг веки задрожали, открылись полные слез глаза и она судорожно вздохнула. "Ванечка, милый мой, родной!" -- и обняв, прильнула к нему. Они так и остались сидеть на скамейке, отходя от пережитого.
Мимо пробегали солдаты, слышались команды офицера, устанавливавшего оцепление зловещего здания, шумели прибывающие любопытные, привлеченные непонятными звуками и появлением полиции.
Из задней двери синематографа, не видной с улицы, выскочили двое распаренных, чумазых мальчишек, подпихивая друг друга локтями и отчаянно веселясь. Отхлебывая по очереди шипучий квас из бутылки, делились впечатлениями:"Ты что ж звякать начал, когда цепка остановилась? -- Так сразу не приноровился, зато потом пошло. -- А у меня сразу пошло! -- А что за анафема там свистеть и шуметь начала? -- Да кто его знает. -- Так ты потому, в конце и в рельсу бамкнул? -- Точно, пришел фильму смотреть -- сиди и смотри тихо, не мешай работать".
Они веселились и ещё не знали, что благодаря их усердной работе, закрыли синематограф, а по пять копеек аванса, выданных каждому, их первый и последний заработок.
