полное право на меня сердиться. Но клянусь, я не хотела. Скажите ему об этом. Пожалуйста.
Ираклий с минуту молчал. Но Стефания с удовлетворением заметила, как чёрные тучи неудовольствия на его лице рассеиваются.
- Милая Стефания, - заговорил он, наконец. – Я непременно передам хозяину всё, что Вы сейчас сказали. Но знайте: у графа нет на Вас ни гнева, ни обиды. Но он полагает, что после того, что Вы видели ночью, он Вам неприятен. Оттого и старается лишний раз не смущать Вас своим присутствием.
- Неприятен?! Но это не так! Я была бы рада видеть его почаще.
- Я мог бы подумать, что Вы говорите так, чтобы утешить моего бедного хозяина, - Ираклий поглядел на девушку так внимательно, словно хотел заглянуть ей в самую душу. – Но по глазам вижу, что Вы ничуть не лукавите.
Это положило начало миру между ней и Ираклием. В его глазах не осталось ни следа от прежней холодности. Не было больше в его сердце обиды на девушку – той обиды, которую он сам считал глупой, но с которой, однако, никак не мог справиться. Умом-то он понимал, что изуродованное тело хозяина – зрелище не для слабонервных. А сердцем… сердцем он настолько его любил, что любое недоброе чувство в отношении графа задевало его за живое.
Но было нечто, о чём Стефания умолчала. И пожалуй, никогда бы не осмелилась ему признаться. Это были её чувства к молодому графу.
Сначала, услышав о нём из уст Фредерика, она невольно восхищалась его образом. Был бы жив отец, как жестоко посмеялся бы он над её наивностью, а таинственного графа назвал бы не иначе как идиотом. Что он поимел от своей честности? Только нажил несчастий на свою голову.
Когда же легенда стала близко, загадочности поубавилось – вместо неё появилась благодарность. За спасение и за гостеприимство.
А при виде шрамов минутный испуг сменился состраданием. Не тем полуунизительным, называемым жалостью, какое она могла бы питать к нищему или калеке – это была смесь сострадания и восхищения. Человек пострадал за правду. И чем больше Стефания узнавала графа, тем больше ей хотелось поклониться ему в ноги. И вовсе не потому, что он по сословию выше.
Возможно ли, чтобы человек, испытав такие страдания, сохранил благородство души? Отец Стефании всегда говорил, что жизнь жестокая. Что чем суровее она обходится с человеком, тем скорее его сломает.
«Вы с матерью с детства как сыр в масле катались, - говорил он дочери, словно укоряя. – А у меня детство было трудное».
Стефания верила, и любому деянию отца находила оправдание. После всех невзгод, что он пережил, поневоле начнёшь и батраков платой обижать, и девушек деревенских бесчестить, и старую служанку из дома погонишь. Иначе быть не может.
Теперь же девушка не знала, что и думать. Её отцу с малолетства приходилось работать, чтобы без куска хлеба не остаться. Но никто, слава Небесам, его в темнице не мучил и в лес дальний не ссылал. Почему же он озлобился, а граф Блувердад – нет?
А в том, что граф остался благородным, не было никаких сомнений. Достаточно было посмотреть, как он относится к Миранде. Мало того, что приютил бедную сиротку, так потом ещё ни словом, ни взглядом не попрекнул её этим.
Стефании невольно вспомнилось, как поступил её отец холодным осенним вечером, когда нищая, одетая в лохмотья девочка, еле передвигая ноги от голода, попросила кусок хлеба.
«Пошла прочь, оборвашка! – крикнул он ей. – А то собак спущу!»
Стефании, рискнувшей подать бедняжке кусок пирога, тогда здорово досталось.
А уж как относился её отец к дяде Теодору, когда ему волей обстоятельств пришлось пойти к нему в работники. Совсем не так почтительно, как граф Блувердад относится к Ираклию. А потом ещё до гробовой доски попрекал брата: вот я тогда помог твоей семье, теперь ты передо мной в глубоком долгу. Стыдно вспоминать!
Но если бы отношение графа к Ираклию можно было бы объяснить благодарностью, то она, Стефания, его благодарности ничем не заслужила. Более того – это она ему обязана. А он не только обращается с ней как с равной (это с простолюдинкой-то!), но и не желает пугать её своими шрамами.
Видимо, кузина была права, когда сказала: хочешь узнать, каков человек на самом деле – посмотри, как он относится к самым беззащитным.
«О, Камилла, Камилла! – обращалась Стефания к подруге в своих мыслях, так, словно так могла её услышать. – Что за безумие со мной творится? Мне хочется взять его за руку, коснуться губами его шрамов. Каждый его взгляд, брошенный на меня, как солнце ясное. Каждое его слово – музыка в моих ушах. Если бы он говорил со мной почаще! Нет, пусть бы просто был рядом. Тогда я могла бы произнести заклинание. Ему, наверное, бывает очень больно».
Стефания помнила, как пять лет назад её отец сломал руку. Рука вскоре зажила, но с тех пор каждое полнолуние болела. В такие дни отец становился злее, чем обычно, и вымещал свою злость на слугах, на жене, на дочери. Граф Юлиан, в отличие от него, ни на ком зла не вымещал, хотя страдал, наверное, больше.
«Но ведь в моей власти облегчить его муки. Правда, Мила?»
Ей показалось, будто Камилла откуда-то издалека ободряюще кивнула.
***
В эту ночь физические страдания не терзали Юлиана, чему он несколько удивился. Однако сон всё равно не шёл. Разные мысли роились в его голове.
Думать о Стефании было и сладостно, и мучительно. Как в бреду, ему представлялось, что огненные волосы девушки коснутся его груди, что её нежные ручки доверчиво лягут на его плечи, а глаза так ласково на него посмотрят…
Но тут же, словно очнувшись, Юлиан понимал: этого не будет. Никогда. Да, Стефания может быть к нему добра, но разве она его полюбит? Нет, он не так глуп, чтобы сострадание принять за любовь.
«Я не прошу тебя о её любви! – мысленно восклицал узник, глядя в бездонное равнодушное небо. – Я даже её сострадания у тебя не прошу. Я согласен даже быть ей отвратительным, только бы она была счастлива. Но я не могу сделать её счастливой, пока мы все здесь. Помоги же мне, Святое Небо! Ты, отнявшее у меня семью, здоровье, молодость - не разрушай жизнь Стефании!»
А в этом самое время та, о которой он молился, стоя на балконе своей комнаты, просила Святое Небо:
«Спаси Юлиана! Если даже он в чём-то перед Тобой провинился, разве он уже не искупил всего с лихвой? Я готова смириться с тем, что он никогда не ответит на мои чувства, но пусть он обретёт свободу».
***
Следующим днём Юлиан уже не избегал Стефанию – за завтраком охотно разговаривал как с ней, так и с остальными.
Миранда отчего-то была излишне весёлой – много смеялась, глаза её озорно блестели. Трудно было узнать в ней ту бедную напуганную девочку, которую Юлиан принёс в замок. Стефания и Фредерик слышали от хозяев, что Миранда сирота при живой матери. Но если бы они знали, какие несчастья выпали на её долю, такая перемена поразила бы их ещё больше.
Много времени девочка проводила в обществе Фредерика. Как только им случалось перекинуться хотя бы парой слов, оба напрочь забывали, что он баронет, а она простолюдинка. Фредерик, к слову сказать, тоже был довольно оживлённым, то и дело улыбался. Особенно Миранде. Она дарила ему ответные улыбки. Дедушка Ираклий, наблюдая эту картину, тайком вздыхал. Ревновал? Или считал, что его названная внучка слишком увлеклась баронетом?
Но заметил ли Ираклий другие взгляды? Тайные и робкие, и вовсе не такие весёлые, а скорее печальные и торжественные, которые Стефания то и дело кидала на его хозяина? Заметил ли их сам граф Юлиан?
Он взглянул на неё как будто невзначай. Девушка не успела отвести глаз…
«Смотри же на меня, смотря подольше. Глаза в глаза… даже одна минута как целая жизнь»
Целую минуту Юлиан смотрел на неё, пока мощным усилием воли не заставил себя отвести взгляд.
После завтрака граф, как обычно, вышел на прогулку.
- Пожалуй, я тоже выйду прогуляюсь, - сказала Стефания.
- Только не вздумай следовать за графом, - предостерёг её Ираклий. – А то ещё попадётесь в зубы саламандре.
Пообещав быть осторожнее, девушка вышла из замка. Тёмный лес вокруг неё притих, словно подстерегая жертву. На мгновение Стефании стало так жутко, что захотелось вернуться.
Юлиан тем временем неспешно удалялся к дубовым зарослям. Стефания последовала за ним незаметно, стараясь держаться далеко позади, чтоб только его видеть.
Так она и шла за ним некоторое время. Его присутствие придавало ей чувство некоторой безопасности.
Не успели они отойти достаточно далеко, как Юлиан вздумал обернуться.
- Стефания!? Что Вы здесь делаете?
- Да вот, стало душно в четырёх стенах - решила немного прогуляться.
- Не лучшее место для прогулок, - заметил Юлиан. – Вам лучше вернуться обратно, пока не появилась саламандра.
- А как же Вы, Ваша Светлость? Неужто сами не боитесь?
- Я бы не стал гулять здесь просто так.
- Вы пытаетесь найти дорогу, чтобы бежать? – догадалась Стефания.
- Вы меня совсем не знаете, если думаете, что я способен убежать и оставить здесь тех, кого люблю.
- Я так не думаю.
- Тогда возвращайтесь к замку.
- Нет, Ваша Светлость.
Они стояли друг против друга: узник и упрямая девушка. Но и на этот раз игре в гляделки не суждено было продлиться больше, чем на минуту.
- И всё-таки я прошу Вас вернуться.
- Хорошо, Ваша Светлость, - ответила Стефания неожиданно для самой себя.
Но на следующий день она снова пошла за графом, стараясь быть ещё более незаметной. И опять они не успели отойти от замка не почтительное расстояние, как Юлиан сам её окликнул:
- Будьте осторожней, Стефания. Здесь мох очень скользкий.
Прятаться дальше не имело смысла.
- Благодарю, Ваша Светлость, - ответила девушка и двинулась прямиком к Юлиану.
На этот раз граф, к радости Стефании, не стал настаивать на её возвращении.
Девушка была почти счастлива. Несколько часов смотреть на любимого человека, слышать его голос, идти с ним одной дорогой. Если бы она раньше знала, какое это наслаждение, как бы завидовала она Камилле, готовой за один взгляд Марка отдать полжизни! И пусть Юлиан ничего не знает о её чувствах, пусть удивляется, отчего его спутница так задумчива, отчего улыбается и смеётся невпопад. Она будет любить его молча.
Часы пролетели как один миг. Не успела Стефания вдоволь насладиться прогулкой в его обществе, как услышала от графа:
- Довольно. Пора возвращаться домой. А то в замке решат, что нас уже и съели.
Обратная дорога показалась девушке до обидного короткой. Хоть она немного устала, с радостью прошла бы с Юлианом ещё столько же. Или больше. Последнее было даже предпочтительнее.
***
Ираклий, как всегда, ворчал:
- Сударь, Вы невыносимы! Мало того, что себя опасности подвергаете, ещё и девушку в лес потащили. Она же за Вами хоть на край света пойдёт.
- За мной? – от волнения Юлиан встал с кресла.
- Ну не за мной же, стариком. Она же Вас любит!
На лице молодого графа отразилась горькая усмешка.
- Неужели Вы всерьёз думаете, что женщина может полюбить узника со шрамами?
- Я не думаю, - ответил Ираклий. – Я вижу. По её глазам… Но что с Вами, сударь? Почему Вы вдруг сделались мрачнее тучи? Вы же тоже её любите? Или мой жизненный опыт меня подводит?
- Нет, Ираклий, не подводит, - проговорил Юлиан с глубоким вздохом. – Я люблю Стефанию. Но она не должна меня любить. Не должна.
- Но никто не может ей запретить любить Вас.
- И это печально. Такая любовь испортит ей жизнь.
- Или наоборот,
