Яхонтова книга

этих глаз, что смотрят на неё с такой нежностью, от этого бархатного голоса.
- Стефа…
Девушка подняла голову и улыбнулась, встретившись с ним взглядом. В следующий момент её рука оказалась в ладонях Юлиана. Осторожно, словно боясь разбить хрустальную вазу, он коснулся руками её тонких пальчиков. Она не рассердилась, не отдёрнула руки.

***
В этот раз Небо услышало молитвы смертных – Фредерик остался жив. Миранда навещала его всё реже. И вовсе не из боязни заразиться. Очень уж она не хотела, чтобы охлаждение было внезапным – как гром среди ясного неба.
Когда Фредерик поправился окончательно, Миранда и вовсе стала его избегать. Она уже не слушала его, раскрыв рот, лишь только он начинал что-то рассказывать. Напротив, под любым предлогом старалась от него отделаться. Фредерик не мог не заметить перемены. И однажды прямо спросил её:
- Что случилось? Я тебя чем-то обидел?
Миранда в ответ покачала головой.
- Тогда в чём дело? Почему ты вдруг стала меня избегать?
- Потому что Вы больше не должны со мной разговаривать! Никогда! – прокричала девочка с неожиданной злобой. – Оставьте меня в покое! Слышите?
Ошеломлённый Фредерик вжал голову в плечи, словно от удара.
- Миранда!...
Но та его уже не слушала. Бежала со всех ног к дедушке. Через минуту она рыдала у него на плече, рассказывая о ссоре с молодым баронетом.
- Прошу Вас, дедушка, не подпускайте ко мне Фреде… барона Мисуллана. Я не хочу его видеть!
- Хорошо, внученька. Только не плачь. Всё будет хорошо.
«Нет, хорошо уже не будет, - подумала Миранда. – Без Фредерика не будет».

***
Всё как будто бы изменилось. Пропал куда-то звонкий смех Миранды, почти не слышно было весёлой болтовни Фредерика. В замке как будто поселилась грусть.
Стефания была уверена, что виной тому Фредерик и Миранда. С некоторых пор она ни разу не видела их вместе. Зато постоянно видела рядом с девочкой Ираклия. Он буквально не отпускал её от себя ни на шаг, словно сторожевой пёс, готовый броситься на всякого, кто посмеет на неё косо взглянуть. Особенно суров старый слуга стал к Фредерику. Впрочем, так он относился к нему вполне дружелюбно, но стоило молодому баронету кинуть взгляд на его внучку… Тогда Ираклий смотрел на него так, словно вот-вот вцепится в горло.
Однажды девушка поделались своими мыслями с Юлианом:
- Бедный Фредерик! Не понимаю, отчего он впал в такую немилость? У меня такое впечатление, будто Ираклий не даёт ему общаться с Мирандой. И я вижу, они оба этим удручены.
- Фредерик не виноват. Просто Ираклий очень любит внучку и не хочет, чтобы её обидели ненужными упрёками.
«Упрёками?! Но она же ничего не сделала!» - хотела было воскликнуть Стефания, но осеклась.
Ей вдруг вспомнилось, что то же самое она говорила, когда Фредерик разбудил её, чтобы сообщить о готовящейся казни. Может, и Миранда так же нарушила какой-то из диких законов Симеона Сумасшедшего?
- Что же она сделала? Гуляла по воде? Летала по воздуху? Или что ещё здесь запрещено?
- Этого я не могу сказать даже тебе. Я обещал молчать. Но одно скажу: Миранда ни в чём не виновата… Кстати, летать по воздуху у нас не запрещено, - добавил Юлиан с улыбкой.
- Слава Небесам! – улыбнулась в ответ Стефания. – Хоть что-то разрешается… Но за что ж её тогда упрекать?
- За то, что не всем повезло родиться в любящей семье. Те, кому повезло, часто бывают глухи к сиротским слезам. Они не знают, что это такое!
- Но Фредерик знает, что Миранда сиротка.
- Да, но он не знает кое-чего другого.
- Скажите, Юлиан, а это другое – оно очень страшное?
- Очень.
«Значит, и вправду дело худо», - подумала девушка.
Она прекрасно знала: страдания не озлобили Юлиана, не убили в его душе сочувствия к чужим несчастьям. Но едва ли он станет их преувеличивать.
Но ни Стефания, ни Юлиан ещё не знали о том, что происходило в другом крыле замка. Миранда рассказывала Ираклию о страшном сне.
- Мне снилось, дедушка, будто я опять дома, с мамой, и меня снова трогают пьяные гости. И хотя мне к этому не привыкать, так противно ещё никогда не было. Я вырываюсь, плачу, кричу: «Дедушка, родной, спасите!». А мама смеётся, говорит: «Нет у тебя никакого дедушки. Он тебе приснился. Так что выкинь эти бредни из головы и давай работай». И я испугалась. Даже не столько того, что мне опять придётся ублажать весь этот сброд. Я испугалась, что вдруг Вас, дедушка, и вправду нет. И за графа испугалась: вдруг его в самом деле замучили до смерти? Я даже когда проснулась, дрожала от страха. Только когда вас увидела, успокоилась.
Ираклий ласково гладил девочку по головке.
- Не переживай, внученька, я здесь, с тобой. И никому не дам тебя обидеть.
Фредерик, стоявший за дверью, содрогнулся от отвращения, представив, как куча грязных рук лапает Миранду. Его Миранду! А мать, родная мать смотрит и смеётся.
«О, земля, сколько же в тебе ненужного терпения, чтобы носить таких мерзких созданий! И ты, Небо, как могло ты терпеть такое. Зачем не разразило громом эту мать, эту пьяную скотину?».
Молодой баронет до боли сжал кулаки. К отвращения прибавилась ярость.
- Клянусь, Миранда! – вскричал он, позабыв, что та, о которой он говорил, могла его услышать. – Клянусь, пока я жив, эти твари не подойдут к тебе на пушечный выстрел!

***
Когда Гораций пришёл в себя, солнце поднялось высоко над горизонтом. Сколько он так лежал? День? Два? И где он вообще?
Парень встал, отчего голова отозвалась резкой болью. В глазах потемнело. Чтобы снова не упасть, он сел, огляделся. По правую руку простиралась бескрайняя гладь моря. По левую – за песчаной полоской берега – виднелся лес, за ним – невысокие горы.
Спереди очередная волна набежала на песок. Горацию показалось, над водой мелькнуло что-то круглое. Что-то похожее на голову.
Молодой человек осторожно встал и, держась руками за воздух (единственное, за что можно было держаться), двинулся туда.
Другая волна вынесла на берег человека с неестественно вывернутой шеей. Никифор-Фокусник!
Память стала медленно возвращаться к юноше. Буря была страшная. Волны поднимались до самого неба. Ветер свистел, рвал паруса, ломал мачты. Корабль бросало, словно щепку. Люди метались по палубе, перепуганные. Последнее, что помнил Гораций – это сильный удар головой о палубу.
«Значит, корабль утонул, - подумал он, хватаясь за голову. – А меня вынесло на сушу».
Первым делом он решил, что надо осмотреть территорию, куда его вынесло. Вполне возможно, кроме него ещё остались выжившие.
Гораций снова встал и, борясь с головокружением и тошнотой, медленно побрёл вдоль берега. Вскоре он увидел обломок мачты с парусом. Рядом, подгоняемая волнами, скорбно плыла шапка одного из матросов. Подплыв поближе, Гораций ухватил эти вещи и вынес на берег.
До самого вечера бродил он по острову в надежде встретить кого-нибудь из товарищей или местных. Но безуспешно. Никто на его зов не откликнулся.
В полном отчаянии юноша наловил в воде несколько крабов, развёл огонь, поужинал, затем наскоро соорудил шалаш из веток.
Один, совсем один на этом острове. Придётся теперь выживать одному, рассчитывать только на себя. Одному добывать пищу, одному обустраивать крышу над головой, одному спасаться от диких зверей и не надеяться ни на чью помощь.
«Ничего, выкручусь, - подбадривал он сам себя. – А там, может, корабль будет проплывать – подберёт. Главное – продержаться… Надо, кстати, похоронить Никифора – человек ведь».
С этими мыслями он и заснул.

***
«А вы не болтайте – слушайте и запоминайте. Может, придёт время – вы меня ещё добрым словом вспомните», - говорил деревенский учитель Евлампий.
А как его слушать, если он зануда редкостный? Только и разговору, что о первобытных людях: как жили, как охотились, как от хищников защищались, как разводили огонь, как шкуры выделывали, как орудия изготовляли. Скукотища да и только!
Неизвестно, многие ли из его бывших учеников поминали его добрым словом, но Гораций был ему теперь благодарен как никогда. Именно сейчас, оказавшись на острове, он был особенно рад, что прилежно учил его уроки. Старик-то был суровый – розог не жалел.
«Если я выживу, - думал Гораций. – Если когда-нибудь вернусь домой, первым делом поклонюсь могиле старика. Полезным вещам научил».
Что ни говори, каменный топор, который юноша сделал на второй день своего пребывания на острове, здорово его выручал. С его помощью можно было и жилище построить, и охотиться, и туши разделывать, и землю копать, и даже камни дробить.
Остров по-прежнему таил в себе много неизведанного и даже опасного. Однажды, блуждая по горным тропам, Гораций заметил пещеру. На следующий день, вооружившись факелом, он наведался туда, чтобы получше её исследовать.
Неожиданно край утёса хрустнул у него под ногами. Гораций, потеряв равновесие, рухнул вниз.
Приземлился он удачно – на правую ногу, которая тотчас же отозвалась дикой болью.
«Кажется, сломал, - подумал он, вставая. – Хорошо, не шею».
Однако через несколько минут его радость сменилась разочарованием. Со всех сторон возвышались отвесные стены скал. Самая низкая была где-то в три его роста.
Несколько раз, преодолевая боль, Гораций отчаянно пытался уцепиться за них, но тщетно – гладкие камни выскальзывали у него из-под ног.
«Нет, самому мне не выбраться, - подумал парень с отчаянием. – Тем более, со сломанной ногой».
- Помогите! Люди! – закричал он без особой надежды.
Кто ему здесь поможет, когда на острове ни души? Он замурован, и смерть его будет мучительной. Может, когда-нибудь люди высадятся на этом острове и найдут между скалами его скелет.
Гораций обхватил голову руками и застонал. Он думал об отце и матери, которых никогда больше не увидит, о невесте, которая так и не узнает, где его на самом деле нелёгкая носит, об односельчанине, которого он так и не смог спасти от гибели. Он мысленно просил у них у всех прощения – у тех, которые даже похоронить его не смогут.
«Умереть бы во сне, как старик Евлампий. Тогда и мучений особых не будет. Просто не проснусь».
Но заснуть всё никак не получалось. Мучила больная нога, а ещё нестерпимая жажда. Только к ночи усталость, наконец, взяла своё.

***
Как же не хотелось Горацию просыпаться утром, чтобы обнаружить себя в плену у скал! Но сколь ни пытался он продлить спасительных сновидений, пришлось, в конце концов, открыть глаза. Солнце заглядывало в его «тюрьму», словно дразня. Пока ещё оно не набрало силу, но к полудню обещало быть беспощадным.
Погружённый в свои невесёлые мысли, Гораций не сразу заметил, как что-то блестящее пролетело над солнечным диском и начало стремительно снижаться. Когда оно, наконец, приблизилось, парень увидел крылатую саламандру.
«Сейчас она меня съест, - мелькнула мысль. – Хотя она не серебряная, а золотая…»
Первым его побуждением было сопротивляться. Но вспомнив про своё отчаянное положение, Гораций решил: пусть ест. Хуже всё равно уже не будет.
Саламандра тем временем слетела в ущелье и, ухватив парня когтистыми лапами, взмыла вверх. Горацию казалось, будто к нему прикоснулись раскалённой сковородой – такой нестерпимо горячей была чешуя.
«Похоже, сперва меня поджарят, - подумал он. – А потом уже и есть будут».
Но к его удивлению, оказавшись подальше от зловещего «колодца», саламандра аккуратно положила свою ношу на землю и затем скрылась из виду. Гораций заметил,