Вечерняя сказка

Сказка эта страшная. Причём жутко. Поэтому, предупреждаю сразу – мальчикам, и уж тем более девочкам, которые ужасно боятся кошмарно жутких историй, дальше лучше и не читать. Лучше прямо сейчас книжку и закрыть.

Для остальных совет. Если уж так позарез хочется узнать - что же за кошмарно жуткая история приключилась в этой ужасно страшной сказке? – рискуйте только на пару с кем-нибудь уж очень храбрым. Например, со старшим братом. Или со взрослой, но тогда совсем уж со взрослой сестрой. А самое надёжное - устроиться под бочок или на колени к очень смелой бабушке или храбрецу дедушке, и пусть они читают вам вслух.

Итак… В огромном-преогромном городе, в высоком-превысоком доме жила-была добрая-предобрая и ангельски распрекрасная, похожая на принцессу девочка.

И вот однажды ужасно мрачным, зимним вечером, когда за окном ведьмой завывала и металась под тёмными, косматыми тучами злая метель, когда мертвецки бледные фонари выхватывали летящие из чёрной мглы огромные, похожие на белых летучих мышей хлопья снега, жутко занятой папа девочки, задержался на работе. Допоздна. А мама убежала к подруге примерить чёрное-пречёрное платье. И тоже надолго. И девочка осталась в квартире одна.

И вот… За окном стонет, воет и жалобно скулит, как потерявшийся, замерзающий щенок, леденящая кровь вьюга. Разгулявшимся разбойником зловеще свистит и нападает из-за угла на одиноких прохожих промозглый ветер. И от его студеного напора пушечными выстрелами хлопают двери на лестницах огромного-преогромного дома: бум, хлоп, ба-бах! бум, хлоп, ба-бах!

А похожая на принцессу девочка не слышит, не видит и не замечает всех этих кошмаров и ужасов. Она достала из шкафа и примеряет перед зеркалом мамины наряды. И глаз не может оторвать от своего отражения: она или не она эта модница, в жёлтой, свисающей балахоном, с голубыми разводами блузке, заправленной в длинную цветастую юбку, подотканную под поясочек так, чтобы она сделалась миди, и чтобы внизу непременно видны были блестящие медные пряжки на голенищах чёрных, с высоким каблуком, тоже маминых, сапог?

Налюбовавшись, девочка открыла на туалетном столике шкатулку с украшениями и нацепила клипсы – все три найденные пары, почти полностью закрыв ими розовенькие ушки. Затем повесила на цыплячью шейку все шесть извлечённых из шкатулки ожерелий и бус. И надела на тонкие запястья четыре маминых браслета, а на пальцы колечки - три золотых и два серебряных. Заодно и пристроила на большой пальчик папин перстень. Ей пришлось сжать ладошки в кулачки и приподнять их на уровень груди, что вся эта бижутерия не грохнулась на пол.

Она снова посмотрела в зеркало – отражение, с любопытством глядевшее на неё оттуда, ей понравилось. Но не хватало макияжа.

Девочка перевесила украшения на поджатую левую ручку и правой из множества помад на столике выбрала алую с перламутром. Покачиваясь на тонких, неустойчивых каблуках, она старательно размалевала маленькие губки: сверху – почти до носа, снизу – до подбородка, а по бокам - почти до ушей, превратив их в двух ярких, жирных гусениц - как у вцепившихся друг другу в волосы накануне в телешоу жены и любовницы какого-то дышащего на ладан артиста. Этой же помадой с блёстками она кругами нарумянила и без того не бледные щёчки.

Затем, отыскав коробочку с тенями для глаз, она, как мама кисточкой, но намного гуще, наляпала фиолетовую, тоже с перламутром, краску над и под карими глазками, задумалась на секунду, и, послюнявив мизинчик, размазала тени - сверху почти до бровей, а снизу до щёк. 

Дальше на очереди были ногти. В свалке баночек и тюбиков девочка откопала нужную скляночку. К этому времени, с непривычки, она уже устала стоять и крутиться на высоких каблуках, поэтому для начала между маникюром и педикюром, выбрала педикюр, уселась на пуфик рядом с трюмо, стащила левый сапог и ловко вымазала лаком коготочки на ноге. В одной обувке, перекосившись, она встала чтобы снова взглянуть на себя в зеркало.

Результат впервые её огорчил – бледные, незаметные, нежно сиреневые коготочки никак не вязались с сочным, красочным макияжем, с ярким одеянием и украшениями - по-цыгански обильными, сверкающими золотом и серебром на шейке и на поджатой к животику руке.

«Наверху всё с блёстками, а внизу - блёкло, - по-сорочьи оценила девочка незавершённость получившегося убранства. – Надо принести из ванной перламутровый лак».

Она не стала надевать сапог, боясь смазать подсыхающую краску, и, переваливаясь уткой, доковыляла на одном подламывающимся тонком каблуке до дверей комнаты. И выглянула в тёмный коридор.

И тут вдруг всей своей ангельски доброй-предоброй душой поняла, почувствовала, похожая на принцессу девочка, что она в квартире совершенно одна, и затряслась, как осиновый листок, и задрожала, затрепетала всем своим маленьким тельцем от охватившего её страха и ужаса.

Быстро, насколько позволял ей каблук, допрыгала она до дивана и забралась со стынущими от испуга ногами - одной голой с бледно сиреневым педикюром и другой обутой в чёрный, с медной пряжкой сапог – под кроваво-красный плед, укуталась и замерла в тревожном предчувствии какого-то неведомого жуткого злодейства, кошмара или даже колдовства. Затаив дыхание, боясь пошевелиться, в полном оцепенении стала она прислушиваться к гробовой тишине пустой квартиры.

И чудится ей, что за окном притаился кто-то беспощадный и злобный: то ли чернокрылый, свирепый огромный, неведомый космический монстр, то ли наш земной клыкастый вампир, то ли цепляющийся за рамы, побрякивающий костями скелет-людоед. И заглядывают эти свирепые душегубы то ли злобными, налившимися кровью глазами, то ли пустыми чёрными глазницами из непроглядной тьмы через щёлки в шторах в её комнату, и воют, и гудят: у-у-у-у-у-у! И алчно клацают окровавленными челюстями: клац, клац! И мерзко скребут по стеклу мертвенно синими крючковатыми ногтями: скряб, скряб, скряб!

И кажется девочке, что на лестничной площадке растекается, пытаясь проникнуть, протечь под дверь квартиры и опутать её дрожащее тельце мерзкими щупальцами и высосать из неё всю без остатка кровь, то ли внеземная, голодная слизь, то ли наш ядовитый морской спрут, то ли огромная скользкая медуза – студенистая и мертвецки холодная.

И понимает похожая на принцессу девочка, что от судьбы не уйти. И что сейчас обязательно, непременно должно приключиться с ней какое-нибудь кошмарно жуткое злодейство.

И тут вдруг!.. Вдруг слышит она звук остановившегося на этаже лифта и стук его железных, закрывшихся дверей: бряк!.. И мерную поступь шагов по лестничной площадке: бум… бум… бум… И таинственный шорох и шуршание у дверей её квартиры - шур… шур… шур…

Панический, непреодолимый страх охватывает кроткую душу доброй-предоброй, похожей на принцессу, девочки. Холодный озноб и мурашки стремительной стайкой пробегают по её худенькой спине. Свет меркнет в её лучистых глазах, и она чуть было не теряет сознание, и чуть 6ыло не падает в глубокий, беспамятный обморок. И понимает добрая, похожая на принцессу девочка: вот он, пожаловал, нагрянул тот самый неминуемый жуткий кошмар! И щупленькое тельце её содрогается от еле сдерживаемых рыданий. А нежное сердечко леденеет и разрывается на части от мучительного осознания неотвратимо, неизбежно надвигающейся беды. И хочется похожей на принцессу девочке сделаться крошечной, незаметной, спрятаться, исчезнуть, испариться, превратиться в горошинку, в маковое зёрнышко, в пушинку! И она с головой заползает под кроваво-красный плед.

И тут вдруг!.. Вдруг слышит она, как густую, могильную тишину её квартиры раздирает пронзительно резкий, нетерпеливо дребезжащий звонок: дзи-и-и-нь!.. дзи-и-и-нь!.. дзи-и-и-инь!.. Стон ужаса едва не срывается с алых, подкрашенных губ, похожей на принцессу доброй-предоброй девочки, а сердце её обрывается в груди и камнем падает в посиневшие и помертвевшие от самых жутких предположений пятки, и ледяной, кладбищенский страх сковывает все её слабенькие члены.

И она, словно повинуясь чьей-то безжалостной, жестокой воле, как зачарованная, медленно выбирается из-под кроваво-красного покрывала. Как в бреду, в кромешном мраке, крадучись и дико озираясь по сторонам, путаясь в цветастой юбке, на подгибающихся от ужаса ногах – одной в зимнем сапоге и второй голой и с сиреневым педикюром – переваливаясь раненой птицей, пробирается малютка по предательски громко скрипящим половицам - скрип… шлёп... скрип… шлёп... - в тёмную прихожую.

Трясущейся, цепенеющей, ослабевшей, влажной от переживаний ладошкой, робко нащупывает она выключатель - щёлк! – и зажигает, вспыхнувшую как в морге, мертвецки бледным светом лампочку. И трепетно дрожа, прикладывает встревоженное, всё сплошь закрытое клипсами, маленькое ушко к чёрной, прохладной, как стенка склепа, обивке двери.

И тут вдруг!.. Вдруг кто-то неведомый наносит с той стороны в то самое место, где внимает её розовенькое ушко, внезапный удар: ба-бах!

Липкий, холодно-трупный пот покрывает всё тельце несчастной, похожей на принцессу девочки. Измученное сердечко её сжимается, как в стальных тисках, и она, будто завороженная, повинуясь приказу: «Открывай! Я знаю, что ты здесь!» трясущимися, непослушными, в золотых и серебряных колечках пальчиками, судорожно поворачивает задвижку замка – щёлк… щёлк!.. Тоненькой, бледной, плохо повинующейся ей ручкой снимает дверную цепочку – лязг!.. И приоткрывает обитую чёрным дерматином входную дверь – скри-и-и-п…

И видит она… И что же видит ангельски добрая, неземной красоты, в жёлто-голубой кофточке, в цветастой, подотканной юбке, в сапоге с медной пряжкой и на высоком каблуке, с сиреневыми коготками на одной ножке, в сверкающих драгоценностях, с подкрашенными алым перламутром губками и фиолетовыми тенями с блёстками глазками, похожая на принцессу девочка? А видит она, что на лестничной площадке стоит её неряшливая, небрежно одетая, плохо причёсанная подруга, с отвратительно мерзкой тетрадкой и гадким учебником арифметики в немытых, покрытых цыпками руках. И требует она, чтобы добрая-предобрая девочка помогла ей сделать домашнее задание…

- Что это ты так вырядилась и вымазалась? Небось мамы дома нет, – ко всему прочему грубо спрашивает её подруга.

Вот так, чертовски уродливая и дьявольски бестолковая грязнуля, испортила божественно красивой и ангельски доброй-предоброй, похожей на принцессу девочке, так великолепно начавшийся, такой прекрасно жуткий, и такой чудно страшный зимний вечер.