предстояло прийти на новую работу, Игорь приехал из Подмосковья, где жил, чтобы проводить меня до нового института.
Вечером он встретил меня у здания МИРЭА и сказал:
- Я решил, выходи за меня замуж.
Шел третий месяц нашего знакомства.
Через день мы пришли к моим родителям и сообщили им эту новость. Он переехал к нам жить.
В те же дни, в июне, ему надо принимать вступительные экзамены. А я тащу его на слет КСП. Рюкзаки, миски, спальники, палатка… Ночью на слет пришла Новелла Матвеева и села рядом с нами. Мы еще что-то доедали, и торопились побыстрее закончить жевать, потому что было неудобно – Новелла уже пела, костер потрескивал, и его искры летели в небо.. .
Это была моя первая встреча с ней. С ней был ее муж, поэт Иван Киуру. Утро обрушилось на палаточный лагерь густым туманом. Туман был такой, что ничего невозможно было увидеть в полуметре. Мы долго плутали, пока, наконец, вышли к реке, и вдоль нее чудом добрались до ближайшей деревни. Игорь торопился на экзамен. Километров шесть по шоссе, электричка, метро, я – домой, он – принимать экзамены в МГУ – небритый, со свежей суточной щетиной, с рюкзаком и в походном одеянии. Матричному гению простили эту выходку.
Мы подали заявление в ЗАГС. Удалось в самый известный – Грибоедовский. Пока ждали в очереди, Игорь вытащил мне подарок – сотни страниц по новой для меня науке, распечатки трудов американцев, какие-то тексты по новым тогда системам мат. обеспечения.
Последовавшие десять лет мы плыли в бурных волнах эпохи перемен сиамскими близнецами, сросшимися намертво в борьбе за выживание. «Девятый вал новейшей русской истории». Картина маслом. Айвазовский. Вместе мы голодали на мизерные зарплаты младших научных сотрудников. Вместе в комнатке на окраине Москвы строили планы на будущее.
Он еще помнил меня молоденькой хорошенькой рыжеволосой студенткой, самой заметной на факультете. Игорь был единственным, кто помнил меня такой. Потом, когда надо было зарабатывать на прокорм семьи, кто-то один из двух бойцов этого личного персонального фронта перестройки должен был уйти из МГУ, чтобы другой мог продолжать. Надо ли говорить, кто стал этим «кто-то»?!
Я устроилась работать в «оборонку», пахала почти без выходных, и, тихонько офигевая от трудового порыва, стала попросту сдавать. Я и подумать не могла, что, сутками просиживая у незащищенных экранов, по неосторожности облучилась. Мы создавали первые отечественные персональные компьютеры - и это было настоящее дело!
Помню закрытую лабораторию института на Юго - Западе Москвы, этот привкус вечного металла на зубах, пряди волос, остававшиеся на расческе после каждого расчесывания, внезапные головокружения и тошноту – чертово следствие радиации! Помню подвалы огромного железобетонного здания МИРЭА, одного из сотен институтов, в котором ковался «щит нашей родины». Наша лаборатория, ютившаяся в жутких, сырых и холодных в любое время года железобетонных катакомбах расположилась на первом этаже, а прямо под нами в подвале угнездились физики со своим ускорителем, и я иногда бегала покурить и поболтать с ними. Я заскакивала туда в те редкие свободные пятиминутки, когда удавалось сбежать из лаборатории, и, покуривая, отдыхала душой от кибернетики в этом обществе очаровательных интеллектуалов. Вот там, рассуждая о таинственном устройстве материи, я забывала об охладевшем муже, об усталости, впрочем, как и о тех миллиардах ускоренных частиц, которые носились по этому злачному месту. Немного позже я вновь «зависала» у экрана первых, еще никем не виданных в то время персональных компьютеров уже у себя в лаборатории, в этом моем царстве, где я была начальницей и нещадно гоняла 20 программистов, чтобы те не резались в первые компьютерные игры (тогда все играли в «марсианский бой»). И не обращала внимания, но просто нутром чувствовала, как эти же самые ускоренные и очень опасные для здоровья частницы прошивают во славу все той же родины мое незащищенное тело.
Муж вечерами иногда снисходил с нашего некогда общего МГУшного Олимпа и помогал мне разобраться в ворованных (как мы думали тогда - нашей разведкой!) докладах крупнейших мировых компьютерных корпораций. И, видя, как я зашиваюсь, латая кибернетическую начинку оборонного щита «одной шестой части суши», как-то под Новый год помог написать надрывный, надо сказать, стишок-страшилку, пририсовав к нему череп и кости погибшего во благо и во славу программиста:
Нам суждено погибнуть рано
В сырых подвалах МИРЭА,
Мы стали жертвою RTRAN-а,
Computer-science– не игра!
И все же мою жертву, мой уход « в оборонку», но главное не куда – а откуда: из МГУ! - он принимал как должное. А ведь моя диссертация была покруче, чем его! Сейчас, двадцать лет спустя, я с сожалением понимаю, что эта жертва была напрасной: мой гений так и не написал докторскую диссертацию, а я так и не восстановила здоровье. Но главное было в том, что останься я в МГУ, именно я, а не он, могла бы кое-что сделать в математике. А он - не смог. Мои весовые пространства спустя годы стали популярны за рубежом, а вот его разреженные матрицы сейчас интересны разве что Голливуду:
- Привет, Кеану Ривс! «Матрица» нашла тебя!
Но «избранным» был не муж, как знать, иногда мне в голову приходит крамольная мысль – а что, если «избранной» была именно я?
Однако в то время мир был полон надеж, а мы все еще так молоды.
С первыми публикациями мужа за рубежом стали приходить приглашения из-за границы, в основном – из Голландии. Мне пришлось стать его домашним секретарем, отвечать на звонки и письма из-за границы. Изредка, когда мы выкраивали денек, чтобы побродить по лесу, он рассказывал, как мы будем жить в Голландии. Временно, конечно. Не на секунду я и представить себе не могла, что уеду навсегда, брошу стремительно стареющих родителей, вот это самое бесприютное неухоженное, но такое свое, такое – на двоих – семейное гнездышко на окраине Москвы.
….И все-таки Голландия снилась мне тогда. Чудесная страна с огромной дамбой, отгораживающей море, и другое море - ярких тюльпанов…
В своих грезах и снах я бродила по весенним улочкам Амстердама в ярко оранжевом пальто с мехом апельсинового цвета, с яркой рыжей охапкой волос, еще не поредевших и обесцветившихся от работы на оборонку, еще совсем таких же невероятно рыжих, какими они были в студенческие годы. Оранжевое пальто в советское время, даже в период заката Великой Империи – это было не просто невозможное зрелище, это был бы шок, вызов самой системе, нечто вроде «бульдозерной выставки» шестидесятых и неминуемо должно было быть наказано! И именно поэтому оно и стало моей мечтой: оранжевое пальто на фоне голландских тюльпанов! Я шла по улочкам весеннего Амстердама, напевая себе под нос из Бродского…
Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой.
Когда на миг все люди замолчат,
Не далеко за цинковой рекой
Твои шаги на целый мир звучат…*
На противоположной стороне улочке стоял Игорь и махал мне рукой. Сегодня профессор Аксельсон отпустил его пораньше. Как не крути – 27 мая бывает раз в году.
- Родившийся в мае – век с ним маяться, - усмехнулась я мысленно, но, увидев, как смешно размахивает муж огромным букетом тюльпанов, купленных явно про мою честь, и как этот букет падает, и муж неловко наклоняясь, поднимает его, не могла не улыбнуться ему в ответ. Век мне маяться с ними не пришлось. Ни с виртуальным букетом, ни с почти реальным когда-то мужем.
Останься на нагревшемся мосту,
Роняй цветы в ночную пустоту,
Когда река блестит из темноты,
Всю ночь несет в Голландию цветы… *
Это была сказка, и мне очень хотелось верить в нее. Там, в этой сказке, в этой сказочной стране тюльпанов и коров, можно было, наконец, отдохнуть, подлечиться и может быть даже вернуться в науку…
Я так мечтала поехать с мужем в эту страну, словно в новое свадебное путешествие! Как-то в телефонном разговоре с ним сказала:
- Голландский денек пришли мне в конверте!
Муж, вернувшись,… привез мне плитку белого шоколада! Ослепительного и невероятного, как снег в Африке. Как мое несостоявшееся оранжевое пальто. Тогда, в конце восьмидесятых, ни того, ни другого у нас еще не было.
С этого времени еще года три я занималась только тем, что ждала мужа. Он уезжал месяца на два-три работать по контракту в Католический университет городка Ниймеген, чтобы, погостив месяц в Москве, уехать опять. Именно погостив. Мне уже трудно было понять, жена ли я ему. Но я старалась не думать об этом. Иначе можно было сойти с ума. Я считала дни до его приезда. Звонила ему в этот его проклятый Ниймеген вечерами, не обращая внимания на огромные телефонные счета. Он стал кошмаром моих снов, этот город- разлучник!
Ах, Иосиф, зачем твои строки так ранят вновь и вновь…
…Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой
Недалеко за цинковой рекою…
Голландия - страна тюльпанов и цветов, край ветряных мельниц и белых коров в черных пятнышках. Заповедник велосипедов, припаркованных у магазинов и на перекрестках! Прекрасная страна, в которой я никогда не была, и в которой остался бродить мой рыжегривый призрак в оранжевом пальто. Ослепительно недоступная страна, прекрасная настолько, насколько и положено быть прекрасной разлучнице!
…
Никогда. Что это означает – никогда? Это слово звучит как приговор. Хотя жизнь еще не закончена, и, кажется, что можно попробовать переиграть «никогда». В, скажем так, - «невероятно, но при определенном крайне редком соотношении звезд на небе – возможно»…
Сколько раз я пыталась бороться с судьбой, переписывая прошлое, но Магистр Судеб вершил свое. И все – таки никогда … не понимаю, не хочу принимать…
Не состоявшаяся версия судьбы. Голландия. Фру Виола в оранжевом пальто и ее ученый муж Гарри…
Бродский обещал вернуться на Васильевский остров умирать. Не вернулся…. Никогда уже не вернется. И теперь, на развалинах моего Амстердама, я снова шепчу голландский код Иосифа:
…Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой
Недалеко за цинковой рекою
Ах, улыбнись, в оставленных домах,
Я различу на лицах твой взмах.
Не далеко за цинковой рекою
Где стекла дребезжат наперебой,
И в полдень нагреваются мосты,
Тебе уже не покупать цветы. *
Он вернулся из Голландии. Были еще поездки в Германию…
Потом была долгая-долгая жизнь. Но об этом – в другой раз.
С Днем рождения, мой Компьютерный Гений! Мой Свин, Пес, Ослик, Киса! С днем рождения, Игорь. Я тоже помню все…
Помню, как в апреле 1985 года мы встречались с тобой каждый день. И долго бродили вокруг корпусов МГУ. Как я приходила к тебе на ВМК, в твою лабораторию, где на окне стояла огромная герань, и садилась в кресло, и любовалась тобой, твоим хохолком на макушке в середине короткой стрижки и мальчишеским видом, пока ты рассказывал про свои успехи. Как подписывала тебе каждый чистый лист числом десять на каждый день, и ты обязался заполнять их до вечера формулами, которые называл «мои открытия».
Как пригласил меня на вечер преподавателей ВМК, и мы танцевали, а ты то и дело сбивался с такта.
Как у тебя попросили на этот вечер пригласительный билет дежурившие твои же студенты, и я была рядом, а ты грозно, но по сути по-мальчишески, рявкнул на них:
- Начальство надо знать в
