Из цикла "Чеченские рассказы"
…Хотите верьте, хотите нет, вспомнились вашему покорному слуге события времен первой чеченской кампании. А причиной тому послужила фотография, которую обнаружил я, перебирая невесть-куда запрятанные, и без того немногочисленные фото тех лет…
На ней, под автоперевязочной лежит свирепая с виду огромная кавказская овчарка. Белого окраса, густой шерсти, с большими темно-серыми пятнами на голове, спине и боках, по кличке Чен. Роста он был исполинского, в холке вровень с иными солдатиками, про коих говорили «метр с кепкой», и лапы у него были с кулак немого Герасима, главного героя рассказа Тургенева… Его щенком подобрали наши предшественники, полковые медики в Грозном, и на веревке провезли упиравшегося несмышленыша по трудным военным дорогам. Аж до самой вотчины полевого командира Басаева, где над селом Ведено и стал наш полк. В походах Чен окреп, возмужал, заматерел и стал, собственно, той «собакой Баскервилей», что первой встретила нас, по приезде в полк. Лазарет наш находился близ пункта хозяйственного довольствия, иначе столовой, так что недостатка в пище пес не испытывал. Кормить его пытались многие, однако сдружился он с нашим старшиной Уманским. Он был на голову выше самого Чена, стоящего на задних лапах, ну и заслужил искреннее собачье уважение. Проще говоря, почуял в старшине вожака стаи, коей считал команду лазарета. Чуть завидев старшину, либо заслышав его громкий голос, Чен мчался к нему, прижимая купированные уши, и виляя крупом с обрубком хвоста. Он ластился и повизгивал от радости встречи, выказывая тем самым полную покорность и преданность долговязому сухому мужику. Сам же Уманский приседал с криком «Чен, сынок!», разводил в стороны свои длиннющие руки – весла и хватал его за шею, горячо приговаривал:-« У, ти, мой маленький!...». И всегда угощал его чем-н-ть вкусненьким, как то, бутерброд с добрым куском тушенки или даже колбасы…
Лазарет наш был обнесен спереди глубоким рвом, а за ним саперами был отсыпан земляной бруствер, спасавший брезентовые стены наших палаток от шальных пуль, весело посвистывающих и летающих бесцельно мимо. Временами их становилось до неприличия много, и без этого вала команде нашей было бы трудно оказывать помощь раненым, не думая о собственной безопасности.
Чен не любил взрывов и выстрелов, однако относился к ним философски, примерно так – пролетела, и черт с ней! Но при возникновении реальной опасности, нехотя, все же, спускался в блиндаж и пережидал обстрел и прочие неприятности. По его поведению можно было безошибочно определить серьезность налета. К тому ж, если там был Уманский, то последний открывал в полу блиндажа лючок, в котором как в холодильнике хранились яйца, сметана, сыр и колбаска для отощавших голодных бойцов, и непременно угощал своего четвероногого «`сынку». Уманский с удовольствием откидывался своей костлявой спиной на распустившуюся яркую зелень бревенчато-буковой стены блиндажа и с непередаваемым кайфом смотрел, как Чен уплетает очередной гостинец. Пес знал о тайнике, но никогда не позволял себе воспользоваться этим знанием.
Совсем другим становился он после 9-ти часов вечера, когда наступало время караульной службы. Минут за десять до времени «Ч» он шел в штабную палатку, смотрел программу «Спокойной ночи, малыши!», благо в горах принималась только эта программа, а потом с чувством собственного достоинства, занимал самую высокую точку на бруствере, откуда и наблюдал за территорией медпункта всю ночь, не надеясь на солдат-часовых…
В это время он не ел, не пил, почти не отзывался на кличку и команды… Завидев либо учуяв незнакомого, он издавал негромкий глухой рык, всегда слышный старшине. Мы, кто первый слышал этот рык, выбегали из палатки и кричали: - «Чен?!» Этого было достаточно, чтобы пес потерял всякий интерес к проходящему… Если же мы не успевали подать псу этот сигнал, или незнакомец продолжал движение, в конечном итоге, он оказывался поверженным наземь, лицом в какую-нибудь колею (хорошо, если сухую) и без оружия. Ибо Чен просто вырывал автомат из рук, хватал за ствол и откидывал подальше. Делал все это он с необычайным проворством и легкостью, поскольку сам был трижды ранен и знал, что оружие – вещь опасная. После отъема «ружья», Чен становился передними лапами на спину бойца, своим семидесятикилограммовым весом лишая его возможности подняться и оглашал окрестность победным лаем. Нам оставалось лишь приволочь незадачливого нарушителя в палатку и, разобравшись, кто такой,
откуда-куда-зачем, проводить за границу поста.
И когда на очередном «разборе полетов», начштаба полка не стесняясь в выражениях, комментировал очередные результаты проверки караулов, Чен непостижимо оказывался на этих разборах, и казалось, светился гордостью, когда начштаба говорил:
- « Только к медслужбе нет претензий, раз-так вашу! Там Чен всю службу тащит. К ним вообще до утра не зайти! Порвет!» В общем, с тем, что всю караулку Чен добровольно взял на себя, мы были безмолвно согласны с начальником штаба…
Очень любил Чен ездить на БМП, в рейды. Надо ли было встретить колонну с продовольствием, либо проехать по блокпостам, старшина всегда просил водителя заехать за Ченом. И вот, представьте картину; к медпункту на скорости 50-60 километров в час, подлетает БМП с воинами на броне. Уманский хватает одной рукой фельдшерскую сумку, другой бросает на броню старый ватный матрас для «мягкости»… а Чена звать уже и не надо! Он занял место за башней и для Уманского тоже... Через минуту машина исчезала за столбом, казалось никогда не оседающей, пыли. К исходу дня наши герои так же неожиданно возвращались, только обильно покрытые этой самой жирной желтой пылью.
Обыденный ритм жизни притупляет остроту присутствия на войне. Поэтому в тот раз мы и не заметили, как наши друзья в очередной раз отбыли на броне на задание.
… Далее мне пришлось живописать со слов старшины. Поскольку второй друг, даже если и что-либо поведал на своем собачьем языке, вряд ли бы мы узнали об том, любезный читатель. А произошло следующее.
Наш командир получил по рации от соседей просьбу о помощи. Батальон просил помочь продовольствием, у них кроме соли и перловки на два приема больше ничего не осталось. А учитывая нерегулярность, да и скудность снабжения в горах, с сожалением констатирую, что это есть большая проблема для небольшой воинской части! Они стояли за горой, через ущелье, вне зоны видимости. Колонну с продуктами ждать еще неделю, и наш командир решил отправить им пару грузовиков с провизией в сопровождении группы огневой поддержки. А в группе – ясное дело, должен быть медик! С ним-то и направился наш старшина со своим лохматым другом.
Ехать было недолго, минут сорок вокруг горы Эртен-кош. Дорога шла по гребню холма и лишь пару раз спускалась и петляла по ущелью, повторяя путь небольшой горной речки. Лето было относительно сухое, и реку можно было перейти, не замочив колен. Вот переехала реку и пошла на подъем первая БМП с пехотой на броне, далее два «Урала»… А по последней, еще не выехавшей из реки машине пехоты, вдарил снаряд от гранатомета, но, видимо, из самодельной трубы! Это то и спасло водителя и экипаж. Видимо, у стрелявшего духа дрогнула рука, снаряд ударил в башню по касательной и ушел круто вверх, взорвавшись на высоте. Однако, сидевших на броне разметало и осыпало осколками. Завязался скоротечный бой. Первой машине повезло меньше, она вспыхнула, слетела гусеница, но механик успел выскочить из горящей машины, прежде чем рванул боекомплект… Наши ребята были зажаты между пылающей и стоящей техникой и крутым склоном, забираться на который не имело смысла, а огонь велся из зеленки, что росла вдоль правой стороны дороги. Почти кинжальный огонь… Уманский, прошедший Афган, понимал, что прятаться под техникой нельзя, и чтобы осмотреться, залег за крупный валун на левой стороне дороги.
В пылу событий он совсем позабыл про Чена. Старшина громко позвал его и увидел пса, вытаскивающего из реки за шиворот солдатика, похоже, оглушенного. Ну совсем, как в медпункте, при задержании постороннего. Только Чен не встал на него, а упорно тащил раненого к Уманскому…
Вдруг, в грохоте боя старшина услыхал причитания и всхлипывания:- «Мама – мама!…». Он обернулся и только сейчас заметил в ямке, сидящего на земле, молодого парнишку, держащего за ствол автомат. Лицо его было посечено мелкими осколками, глаза закрыты, и только по шевелению губ можно было понять, что парень в сознании, но скован сильным страхом…
- Ты, что же, сукин сын! Тебе Родина оружие доверила, а ты?- вывел парнишку из оцепенения рвущийся голос старшины.
- А я не знаю, куда пулять, товарищ старший прапорщик,- ответил солдат, приходя в себя.
- Давай, сынок, «пуляй» как я! По зеленке… над дорогой! Короткими очередями! Только ниже не бери, а то всю корму мне разворотишь! И старшина, выстрелил по кустам, откуда велся огонь, трассерами из своего автомата. Затем он быстро пополз к раненым, лежащим на дороге за БМП. Приведя парой пощечин в сознание одного, вкатив промедол и перевязав ему прострелянную ногу, Уманский отправил его ползти за камень. А сам добрался до второго. У второго дела были похуже. Тяжелая контузия, баротравма, кровь из носа и ушей. Этого пришлось тащить за камень на себе. У «маменькиного сынка» кончились все патроны, и о прикрытии не могло быть и речи. Тогда Уманский отдал ему боекомплект раненого и свой, а сам взяв пару лимонок, пополз к следующему сынку, слабо подающему признаки жизни. Когда старшина в крови и пыли, свалил его с себя за валуном, то обнаружил там четвертого бойца, которого Чен притащил на перевязку. Вид у пса был деловой и сосредоточенный. Он лишь раз неспешно облизал кровь с лица старшины, как бы говоря, «на, перевязывай!» Оказав помощь, Уманский снова было ринулся за подбитый БМП. Но боец Либерман с разбитой головой, очнулся и сам дополз до них. Так что нужно было только его перевязать. Не хватало еще троих, найти бы их! Но они дали знать о себе, стрельбой длинными очередями, по тем же кустам.
И тут у старшины зашипело и забулькало в кармане радио «уоки-токи»! Он разобрал только несколько слов командира группы, где-то выше стрелявшего по духам…
-Через три минуты… крокодилы… огонь…в укрытие!
-Ни хрена, себе… В укрытие! …Куда ж тут спрячешься? Огонь будет по зеленке в пятнадцати метрах от них! Вверх по склону – круто, да и перебьют всех, как тараканов на стенке! Сверху из-за горы послышался рокот боевых вертолетов и характерное хлопанье лопастей снижающихся машин, заходящих на круг…
И тут вторая БМП вдруг завелась, изрыгнув порцию сизого дыма, и проскрежетав стала между зеленкой и валуном… Решение пришло само собой!
-Все в машину! – скомандовал старшина, и не услышал свой голос. Грохот первых разрывов НУРСов заглушил его. Они сидели и лежали в трясущейся бронемашине, осколки снарядов пели в воздухе и молотили по броне совсем рядом. Через три захода все было кончено.
Данке шон, геноссе! 