Ложь.Записки кулака. Часть 3.

заготавливать ветки, сходили за водой в колодец около вокзала. Спустя некоторое время вдоль вагонов задымились костры, и люди, под присмотром конвоиров, стали готовить себе еду. Пока Хохол колдовал над ведром с жиденькой пшенной кашей, к нему подсел Чульнев, за все это время не проронивший и двух слов, спросил:
- Скажи, Иван Иванович, почему  нас  остановили здесь? Может быть, тут и переселят? Как думаешь?
- Ты, Григорий, вроде не дурак, а рассуждаешь как малое дитя. Ты, думаешь, что раскулачили только нас?  Вон видишь вдалеке деревню, так знай, что в ней тоже потрясли мужиков, а теперь везут родимых впереди нас, а если еще нет, то повезут следом. А по-твоему выходит, что их выселят, а нас на их место поселят? То есть поменяют шило на мыло? Нет, милый мой, трясут всю Россию. Недавно мне рассказывали, что в казачьих краях выселяли сразу целыми селами, поголовно.  Не думай, что мы самые разнесчастные. Несчастными будут и те, кто остался дома. Еще только весна и что же? Мельницу полой водой снесло, скотины и половины не осталось, а если бы мельница и осталась в целости, то на ней нечего молоть будет. Землю отобрали, а засеяли только на треть. Так что, Григорий, выбрось из головы фантазии и думай как выжить, ибо нам предстоит путь длинный и очень тяжелый. У вас есть хоть какие-нибудь продукты?
Григорий не ответил, молча поднялся и пошел к своим, свесив голову на грудь.
Ванюшка с сестрами с жадностью и надеждой смотрели из вагона на булькающее в ведре варево, которое готовили им дядя Ваня. Не бог весть, какая была эта еда, но и ту ждали с нетерпением, так как мучительно чувствовали голод, который не отпускал, ни на минуту, ни днем, ни ночью. Хохол знал, что его попутчики  голодают, но постоянно твердил об экономии продуктов. В жидкий кулеш он положил несколько маленьких кусочков сала. Дарья ребятишкам  намазала тонким слоем топленого масла  по куску черствой лепешки. Хотя этого было мало, но все понимали, что таким образом можно какое - то время продержаться. Дети голодали, обвиняли в этом дядю Ивана, и только много лет спустя убедились в том, что он был прав, прижимая еду.
Который день подряд, поезд, под  перестук колес,  все дальше уносил людей от родных мест. Они уже привыкли к установленному порядку. Ночью, в закрытых вагонах, их везли, а днем загоняли в тупик на каком-нибудь пустынном полустанке и давали возможность перевести дух. На ночь в вагоне обычно укладывались и молчали, но чувствовалось, что спят не все. Ворочались, охали, вздыхали на жестком ложе. Очевидно каждый, в одиночку переживал свое горе. Но вскоре всему этому пришёл конец. Появились больные, маявшиеся зубами, животами, головной болью. У Насти Дымковой пропало молоко, и её ребенок от голода кричал не переставая. Иван посоветовал дать ему кусок хлеба, который размочил в воде, завернув  в тряпочку, но мальчик такую соску в рот не взял и продолжал надрываться от крика до тех пор, пока не охрип и стал синеть. На другой день он умер. У матери, обезумевшей от бессонницы и голода, не нашлось сил даже оплакать своего ребёнка, и она бессмысленно смотрела на его худенькое тельце, почти прозрачное и воздушное. Чульниха обтерла трупик влажной тряпочкой и завернула в лоскутное одеяльце. Отец Василий прочитал над ним молитвы,  и Фёдор вынес мертвого сына из вагона. Григорий Чульнев вырыл на обочине могилку, уложил в неё мертвого ребенка и забросал его землей. Вокруг не было ни куста, ни деревца. И осталось сиротская могилка без креста и надгробья. Что ждало впереди других?
На второй день после смерти внука слегла Акулина Дымкова. Жалея внучат и детей, она почти ничего не ела, таяла на глазах и безропотно шла к своему концу. Как жила она молчаливой и покорной, так и умерла - тихо и незаметно. Кинулись только утром, когда поезд стоял на очередном разъезде, а Дымковы собрались завтракать. Вся большая семья очень любили бабушку, и её смерть повергла всех в шок. Сначала заголосили снохи и внуки, следом  присоединились и дети. Женщины, рыдая,  столпились возле нар, где лежало высохшее тело их подруги по несчастью.  Оплакивали они не только бренные останки усопшей, но и свою горькую судьбу, которая уготовила им  страдания и могилу в чужой, неизвестной стороне. Чульниха прикрикнула на баб и заставила их умолкнуть. Потом  они обтёрли тело Акулины мокрой тряпкой, завернули её в какое-то тряпьё, и заставили мужиков вынести труп на улицу. Над неглубокой ямой, вырытой с помощью топора и обломка доски, батюшка Василий прочитал молитву, и могилку засыпали. Никифор срубил березку, соорудил крест и воткнул его в мягкую землю могильного бугорка. В это время с косогора спустился охранник, вытащил самодельный крест из могилы, сломал его и забросил в кусты,  объяснив, что приказано не оставлять после себя следов. В тот же день, когда похоронили Акулину, в поезде умерло еще одиннадцать человек.
Через три дня, после похорон Акулины, умер Митрофан Пономарёв и его мать Матрёна, оставив на голодную смерть десять ртов. В тот же день из других вагонов вынесли и похоронили еще двенадцать умерших. Егор Иванович, после смерти брата, стал понемногу прикармливать оставшихся девчонок и сына. Но у дяди тоже не было продуктовых кладовых.
После очередного печального обряда мужики, присев на бровку кювета, курили и размышляли о своей судьбе.
-Мне вот ночью не спится, в голову лезет всякая чертовщина, - нарушил молчание Никифор Дымков.
- Ну и что же тебе лезет? – спросил Чульнев.
- Думаю, что не должны нас морить голодом. Я сюда что? Шел  по своей воле? Меня забрали насильно, загнали в скотский вагон, везут на край света, а раз это так, то будьте добры, хоть кормите меня. Не знаю как вы, но я не верю, что нас обрекли на голодную смерть. Если это так, то зачем нас куда-то везут? Не лучше и дешевле было бы запереть нас в церкви и дождаться, когда мы все передохнем. А, может быть, наши охранники припрятали хлебушек, который  должны раздавать нам? Кто их проверит, кто учтет, куда он делся?
- Слушай, Никифор, не спиться не только тебе, - как бы рассуждая сам с собой, произнес Хохол. – Я тоже думаю и ничего хорошего не придумал, но сделал кое-какие расчеты. Вы знаете, сколько людей едет в нашем поезде? Не знаете? Так я вам скажу: одна тысяча триста шестьдесят душ по списку. Мы едем третью неделю. Если бы нам на одного человека выдали по фунту хлеба, то за это время мы бы съели пять тонн. А если мы проедем еще две - три недели, то потребуется в два раза больше. Выходит, что для хлеба нужен отдельный вагон, которого нет. Все вагоны заняты людьми. Кроме того, ночью нас везут, не открывая на остановках, а днем  загоняют в такие дыры, где не только хлеба, но зачастую и воды негде взять. Может быть я не прав, но думаю, что всё это делается неспроста. Начальство прекрасно знает, что мы голодаем. Выходит, им наплевать на то, сколько людей доберётся до места. Главное состоит в том, чтобы убрать нас поскорей с глаз подальше, а подохнем мы с голоду сейчас или замёрзнем на севере потом - все равно. И ещё. Нас везут не отдыхать, а ишачить на самых тяжёлых работах. Для этого требуется мужская сила и чем больше по дороге передохнет стариков, женщин и маленьких детишек, тем лучше.
- Так что? – вскочил на ноги крепкий, как орешек, Мишка Дымков. - Может отнять у охраны ружья, запереть ее в вагоне и разбежаться?
- И куда же ты побежишь? – усмехнулся в ответ Хохол. – Ну, один ты можешь сбежать, да и то едва ли. Денег у тебя нет, а если и есть, то куда ты денешься без документов. А куда ты денешь  стариков, старух, баб, детишек? Нет, Мишка, терпи до конца, а там видно будет. Лучше думай, как не умереть с голоду.
Как ни думали мужики, а люди не переставали умирать. Для всех полной неожиданностью стала смерть Григория Чульнева. Он не жаловался на здоровье, не болел и вдруг угас. Умерла его внучка двенадцатилетняя Таня. Следом, на второй день, дочка  Полина. Сначала детишки маялись животами, потом открылся кровавый понос и рвота. Они не слазили с ведра, которое для нужды поставили у двери, но никто и ничем не смог им помочь. Власти, загнав сотни людей в вагоны, не собирались их ни кормить, ни оказывать врачебную помощь. Да пошли хоть дюжину врачей, результат был бы один, так как люди, обезумевшие от голода, ели подряд все, что росло вдоль железной дороги. Правда, после трех смертей, последовавших друг за другом, матушка посоветовала Хохлу, чтобы он запретил всем пить сырую воду и потреблять траву и ветки без варки. С этого момента в вагоне постоянно стояло ведро с кипяченой водой.
Кому-то в голову пришла мысль, и с помощью нехитрого приспособления из трех кусочков проволоки, мужики стали ловить сусликов. На них, на каждой стоянке, ребята и взрослые устраивали настоящую охоту. Нежное мясо сусликов стало серьезным источником поддержки силы удачливых охотников и пополнения их скудного рациона питания. Без всякого преувеличения можно утверждать, что эти незаметные грызуны в то время спасли  жизнь не одному голодному человеку. Но большинство людей  были  не в силах  ловить сусликов и умирали от голода. Они не бились в агонии, не стонали, не жаловались, а молча угасали, как догоревшие свечи и, оставшиеся в живых, в скорбном молчании провожали их в последний путь, дожидаясь своей очереди. Больше не было слышно надрывного плача над покойниками, не было душераздирающих сцен. Отец Василий на своих старческих ногах ежедневно обходил вагоны, отпевая покойников, иногда принося матушке скудные подаяния.
К похоронам привыкли и считали их в порядке вещей, но подкралась другая беда, которую не ждали. Вечером, когда тронулся поезд, в вагоне не досчитались двух девок умершего Митрофана Пономарёва: Машу, по прозвищу Галда, и Нюрку. Они были погодками: Маше  исполнилось восемнадцать, Нюрке семнадцать. Пропажа сестёр встревожила весь вагон. Фекла, оставшись одна во главе большого семейства, не так сокрушалась в связи со смертью мужа и свекрови, как с пропажей дочек. А между тем пошли догадки, разговоры, домыслы. Одни говорили, что они пошли к своим подругам в другой вагон, да там и остались на ночь, что часто случалось в свое время дома. Другие предполагали, что они просто зазевались и отстали от поезда. Некоторые выдвигали более серьезные предположения, говоря, что они просто сбежали из-под охраны и решили вернуться домой. Долго думали и гадали о странном исчезновении, но все прояснилось утром, когда поезд остановился на очередном, пустынном полустанке. Первыми сестёр увидели женщины, высыпавшие из вагона. Сестры шли рядом, пошатываясь, с трудом передвигая ноги. Волосы у них были растрепаны и спускались клоками на плечи, глаза затуманены и если бы не женщины, то едва ли они самостоятельно влезли в вагон. Кроме того, им мешали какие-то свёртки из газет, прижатые к груди. Они были совершенно пьяными и  на вопрос: “ Где были и, что случилось?”- бормотали что-то невразумительное.  Едва взобравшись в вагон, девчонки улеглись на нары и тут же уснули.
Проснулись девчата только к вечеру и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Они сидели на нарах растрепанные, с опухшими лицами и синевой под глазами. К ним подошла мать и, отвесив каждой по увесистой оплеухе, отвернулась и заплакала.
- Если бы отец был жив, он вновь