Когда Южин вернулся из аэропорта, часы в прихожей отбили только половину пятого. Он заглянул в комнату к сыну. Тот сладко посапывал в обе ноздри и, казалось, ничто не способно было нарушить его утренний сон. Южин осторожно прикрыл дверь, прошел на кухню, прикурил сигарету. После двух затяжек стало противно — не привык курить натощак. Он бросил сигарету в пепельницу. Тонкий синий дымок еще долго зигзагами поднимался к потолку и постепенно таял, растворяясь в сумрачном воздухе кухни, а сама сигарета на глазах превращалась в серую трубочку пепла, удивительно точно передававшего ее прежнюю форму. Южин смотрел на это и думал, что, если дымок доберется до фильтра, и сигарета полностью превратится в пепел, что-то изменится к лучшему. Но струйка дыма постепенно истончилась, превратилась в нить, а где-то на середине пути к фильтру и вовсе пропала, напоследок коротко пыхнув несколько раз.
— Глупость какая, — рассердился Южин. — Тоже мне, гадалка!
За окном просыпалось серенькое, совсем не весеннее утро, и по стеклам бежали тонкие нудные струйки дождика.
—Хорошо, что самолет успел взлететь до дождя, — подумал он.— А, впрочем, что в этом хорошего?
Спать не хотелось. Но и сидеть в пустой кухне тоже стало тошно. На душе было муторно и неуютно, а в голову лезла всякая чепуха вроде той, что всю дорогу вертелась в мозгу, когда он вел машину из аэропорта. Одна дурацкая фраза:
—Хорошо бы сейчас приехать, а Рая — дома и никуда не уезжала...
Вот и сейчас:
—Хорошо бы, — подумал он, — лечь и уснуть. А проснуться, и чтоб Рая уже была дома. Тьфу ты, напасть какая! — обругал он себя.
Но все-таки зашел в спальню, разделся, залез под одеяло, закрыл глаза. И тут же почувствовал близкий, едва уловимый знакомый запах волос жены, которые она регулярно мыла хной и еще чем-то, от чего они приобретали золотистый оттенок, едва заметный при обычном освещении, и ярко бликующий, если волосы попадали в луч света. Запах этот был настолько явственен, что лежавший с закрытыми глазами Южин поймал себя на том, что рукой машинально на соседней подушке отыскивает голову жены.
—Да что же это, господи? — отдернул он руку. — Ну, нельзя же так распускаться. — И — новая мысль: — Вот ведь, человек давно уже где-то над Куйбышевым или Пензой, кто их там знает, как они летают, а запах его все еще живет тут рядом, за сотни километров от него самого.-
Прожив с женой вот уже пятнадцать лет, Южин не только не охладел к ней за эти годы, а, наоборот, стал любить ее еще сильнее, еще трепетнее. Она, как и прежде, пятнадцать лет назад, волновала его, стоило только ему коснуться жены, по-прежнему постоянно хотелось ей сделать что-то приятное, по-прежнему он пытался угадывать каждое ее желание, что со временем становилось все легче и легче, потому что с годами они становились все ближе и ближе, как бы переходя друг в друга, перемешиваясь своей плотью, кровью, душами, мыслями.
Южин заметил, что за эти годы прошла какая-то первозданная ярость в их отношениях, и эти отношения стали ровнее, спокойнее, но и глубже. На смену сильной страсти пришла светлая нежность —чувство достойное и глубоко уважаемое.
- В лотерею жену выиграл! — говорили с шутливой завистью приятели. На что Южин отвечал мудрой восточной фразой о том, что каждый муж достоин той жены,которую он выбрал, что нет плохих жен, а есть плохие мужья. Но ему все же было радостно, оттого что приятели так отзываются о его Раюшке, уважительно и с оттенком затаенной зависти.
— Я и сам знаю, — думал он, — какая она у меня. Но все-таки хорошо, что и другие видят это.
Однажды их маленькая семья оказалась разбросан¬ной по разным городам и весям. Сын с бабушкой, его матерью, гостил на юге, сам он был в небольшом средне¬русском городке, а жена срочно вылетела на похороны отца под Алтай, в далекий Северо-Восточный Казахстан.
И эти двадцать дней вынужденной разлуки с женой и сыном превратились для Южина в настоящую пытку. Но тогда не было у него такого чувства одиночества и разобщенности, как теперь. Ему еще подумалось в тот раз:
— Хорошо, что все это не случилось лет сто пятьдесят назад. Ведь тогда для того, чтобы собраться всем вместе, понадобились бы недели и даже месяцы. На перекладных ли по пыльным проселкам, или же натужно пыхтящими поездами в душных вагонах второго, а то и
третьего класса, добирались бы они окольными путями к себе "в деревню, в глушь, в Саратов". С ума можно сойти.
— И как хорошо, — подумал он тогда же, что теперьмдовольно нескольких часов, чтобы всем собраться вместе. Все-таки самолет — великая вещь.-
И вот теперь эта "великая вещь" уносила Раю все дальше и дальше от него, на целых три месяца. Именно от этого на душе у Южина было так муторно и неуютно.
Оба они не терпели долгих расставаний и за эти пятнадцать лет разлучались считанные разы, а надолго — лишь дважды. Один раз —в тот горький день смерти ее отца, а второй —точнее, это был первый раз, — тринадцать лет назад, когда на свет должен был появиться их сын. Оба они отлично понимали, что будет лучше и надежнее, если это произойдет в доме ее родителей. И, когда подошло время что-то серьезно решать, Южин без колебаний отправил ее в отчий дом. Сам же подгадал время отпуска так, чтобы к главному событию быть с женой рядом.
День в день по прогнозам врачей подарила она ему сына, а через неделю Южину пришлось уехать: срочно отозвали из отпуска на работу.
Лишь месяц после этого прожили они друг без друга, лишь месяц. А каким бесконечно долгим показался он им обоим! Но настало время, и Южин встречал жену в аэропорту, с летного поля которого в ясную погоду был виден центральный Кавказский хребет.
Он заметил ее еще на трапе самолета и бросился к ней, не обращая внимания на возмущенные крики дежурной и трели милицейского свистка, в несколько секунд оказался рядом, одной рукой подхватил тугой спеленатый кокон, а другой крепко прижал ее к себе, плачущую и счастливую. Сухой поджарый милиционер с тонкой ниткой черных усов отстал на какие-нибудь десять метров, а когда подбежал к ним грозный и запыхавшийся и увидел их лица, ничего не сказал, лишь махнул рукой.
Обратно они шли уже втроем с малышом на руках, у которого к тому времени еще и имени не было. Это позже, через несколько дней, он станет Антошкой, Антоном Алексеевичем Южиным, о чем будет записано в регистрационной книге местного загса, а пока это был лишь туго спеленатый сверток, из которого на мир таращились два больших, горящих угольками глаза. И милиционер, чуть поотстав, нес их тяжелую сумку, а потом ловил им такси и на прощанье козырнул, пожелав счастья.
Счастье! Его у них было в избытке! Оба они были счастливы уже тем, что вновь оказались рядом, друг подле друга, в своем "доме".
Четыре шага в длину, три — в ширину — вот и все их тогдашнее жилище в коммуналке с общей кухней. Диван-кровать — в дальнем правом от двери углу, рядом, в головах,— кроватка малышу, в левом — горкой три ящика из-под посылок — туалетный столик жены, и два чемодана друг на дружке перед диван-кроватью вместо стола. Вот и все убранство комнаты. Да был еще шифоньер, купленный в комиссионке почти задаром, который служил одновременно и буфетом для посуды, и комодом для белья, и вешалкой для одежды.
Их встретили на пороге, стоя со стаканами и стаканчиками, чашками и пиалками, на донышке которых искрилось любимое ее вино —домашнее сухое — "Изабелла".
Праздник встречи быстро прошел, и они остались, наконец, вдвоем, а вернее, втроем с сыном, которого Южин еще не знал, к которому не привык и потому немного побаивался.
Антон Алексеевич оказался на редкость беспокойным мужчиной, таким он остался и до сих пор, но тогда... Он, видно, до конца решил проверить своих родите¬лей на выживаемость и каждый день устраивал все новые и новые испытания. Потом он и вовсе придумал, что день для него — это скучно. И стал спать днем, если короткие промежутки сна между длинным по времени бодрствованием можно было назвать "спать днем". Ночью же он и вовсе не закрывал глаз, требовал внимания и, когда ему в нем отказывали, оглашал комнату криками, грозя разбудить соседей по квартире.
— Ничего, все, как у людей, — говорил Рае Южин, целуя ее уставшие, измученные вечным недосыпанием глаза. — То ли еще будет! — собирал в кучу пеленки и шагал в ванную. Пеленок было много, меняли их часто. Антон Алексеевич привык все делать под себя.
Но, черт побери, сколько радости доставляли им редкие и короткие минуты передышки, когда они, наконец, могли остаться вдвоем, когда их сынишка затихал в своей кроватке! Они лежали тесно прижавшись друг к другу, и никого счастливее их в тот момент не было на всем белом свете.
Часы в прихожей пробили шесть раз. Южин открыл глаза и с удивлением понял, что задремал. Он поскорее снова прикрыл веки. Может, еще что приснится? Но сна,
как не бывало.
- А все-таки славное было время! — подумал он. — Трудное, хлопотливое, порой безденежное, когда после уплаты няньке, за свет и квартиру, с удивлением обнаруживали, что на хозяйство от зарплаты почти ничего не осталось. И все же, веселое, счастливое, незабываемое время!
Южин поднялся с постели и заглянул к сыну в комнату. Антошка разметался во сне, одеяло сползло на пол, а пробившийся между занавесок луч выглянувшего из-за туч солнца, щекотал лицо сына. Мальчик недовольно морщился и пытался рукой отогнать мешавший спать луч. Южин невольно улыбнулся. На цыпочках подошел к окну, поправил штору. Антошка повернулся на бок и затих. Прикрыв сына одеялом, Южин задержался у кровати.
— Бежит времечко, — подумал он. — Давно ли я его из роддома принес? А вот же, тринадцать лет пролетело, и не заметил. Экий мужичок получился.
— Да, братец, — Южин потрогал мочку уха, — ты все думаешь, мужаешь? Давно уже стареешь. Сорок лет на пороге. Это вам не "баран начихал". Как не крути, а большая часть жизни позади, даже если поднатужишься и до восьмидесяти доберешься. Там, в конце, какая жизнь? Сплошное доживание. Хотя, деды мои, — Южин прищурился — до девяноста дотягивали и до последнего дня в светлом разуме пребывали.-
А вот отцу его не довелось пожить. Все только соби¬рался:
— Вот погоди, сынок: купим лодку, каждый выходной всей семьей на Волгу будем ездить. Про отпуск и не говорю! Подыщем остров. Палатку поставим. Грибы, рыбалка. Ушицу заварим на костре. Эх, и жизнь пойдет!-
А сам уже с койки не вставал в больнице. Через двадцать лет война до него дотянулась. От пули спасся, так она его болезнями доняла. И умер отец его от нефрита, что заработал в сырых окопах сорок пятого года, не дотянув и до тридцати семи лет.
— Я сегодня старше его на три года, — внезапно подумал Южин, — вот как бывает на белом свете! А Антошке нынче как раз столько, сколько мне тогда было.-
Сын будто услышал его мысли, повернулся на другой бок, открыл глаза, увидел отца, улыбнулся и вновь уснул, положив обе ладошки под щеку.
— А ведь его могло бы и не быть, не случись нашей с Раей встречи, — эта мысль будто обожгла Южина. — Был бы, наверное, кто-то другой и у Раи, и у меня. Но вот этого, единственного, никогда, это