Сегодня меня приговорили. Завтра меня принесут в жертву. А еще вчера я держал ее руки в своих и она дала обет любить меня вечно. Правда, ее тоже принесут в жертву. Но что до этого, ведь в следующей жизни я не узнаю ее, даже если мы случайно встретимся. ТОГДА рядом со мной будет другая женщина, и наши дети, будущие дети, будут другими, а я ведь еще даже не знаю, сколько их могло быть ЗДЕСЬ.
Я сижу на пороге дома, сложив руки на коленях. За моей спиной сестры прибирают со стола после ужина и вполголоса спорят, кто займет мою постель послезавтра. Завтра на закате меня принесут в жертву, постель и мои вещи останутся нетронутыми до утра. Это традиция. Сестры не будут спать до утра, ведь тот, кто просыпается первым, отбирает себе лучшие вещи. Я знаю, что мои родители уже назвали будущего ребенка в мою честь – это ритуал. Ребенка, которого они будут зачинать сегодня ночью, накануне моей смерти, хотя об этом так не говорят. Когда ребенок родится, меня почти год не будет на свете. Но обо мне будут помнить, и малыш -- а это обязательно будет мальчик, так заведено – будет называть своим отцом меня, мертвого, а матерью – мою бывшую будущую жену – Эл-линн, которая завтра на закате сойдет со мной к Великому костру.
Она вовсе не красавица, моя Эл-линн, но я всегда, с самого младенчества был рядом с ней – так повелели Старшины. Мы росли вместе, вместе вступили на порог Храма, где Старшины воспитывали нас, потом рука об руку получали одинаковые знания, и я всегда подсказывал ей, потому что она часто отвлекалась. А я отвлекался на нее. Так, что мы два раза оставались на дополнительное обучение.
Мы часто гуляли в поле и тогда, когда садилось солнце и в синеве неба проступили первые звезды, я сорвал для нее цветок. Я назвал его незабудкой – маленький красный огонек. Эл-линн смотрела на меня синими озерами глаз и улыбалась – так хорошо, будто у нас впереди много-много лет. Потом мы пели у костра старинные песни и расстались далеко за полночь.
Нас выбрал не жребий, не слепая судьба дала жрецам Знак, мы не были особенно отмечены и ничем не отличались от остальных детей, но мы были предназначены для костра. С самого рождения и до самой жертвы на нас стояла печать огня.
Наши родители с детства были для нас чужими людьми, ведь воспитывались мы под присмотром Старшин и много времени проводили вне родного очага. Мы впитывали знания и учились чувствам со слов Мудрых, потому что остальные дети были заняты с утра и до позднего вечера в поле. Они сеяли, собирали, вспахивали, поливали, мы же были предоставлены ветрам и цветам, солнцу и дождю. Мы родились и умрем под игом предназначения.
Я сидел и смотрел на заходящий диск солнца. И вовсе оно не похоже на шар. Плоское, как блин и такое же горячее. Ползет себе по небу, опускается тихонько в озеро и не знает, что через сутки для меня все уже кончится. И, проснувшись на следующий день, я даже не вспомню ни этого волнующего света, ни этого туманного озера. Завтра я буду думать только о костре. И о том, что именно Эл-линн будет со мной до конца. И про то, что в матери Эл-линн и в моей матери уже затеплилась жизнь моего брата и сестры Эл-линн, что они заменят нас в жизни рода и все пойдет своим чередом. Только нас уже не будет. Мы уйдем в обитель предков, где все так же, рука об руку, расскажем о несчастиях, постигших наш род, и попросим помощи. Этому мы учились долгие 20 лет. Сегодня мы сдали главный экзамен и стали готовы к нисхождению в Огонь. Это не честь и гордиться нами никто не будет – что толку гордиться запланированным подвигом, если это – наш долг? Не осознанное желание, не потребность, а предначертанная жертва. Наши души будут причислены к прочим Чтимым, а имена будут вписаны в список Молящих, чтоб поминались долгие годы. Да кто знает, не вписаны ли они с рождения и ранее? Может, и зачаты мы были по повелению старшин и для конкретной цели, и взращены были как скот, на убой? Неисповедимы мысли и думы Старшин. Может, Элена и Эадгар из родов Корр и Янни соответственно, обреченные, уже давно числятся в поминальных списках? Да что толку гадать? Солнце село и мир потерял краски.
Моя постель пуста. Моя голова полна мыслей, мой рот шепчет слова – им так недолго осталось. Мне так много хочется сказать, но я один сижу на пороге – это обычай. Жертва должна осмыслить и приготовиться. Надо мной безразлично светит бледный лик Луны и где-то в вышине, еле видимая краем глаза, мигает голубая звезда. Тогда я беру в руки факел и иду к обрыву. Там я разжигаю костер и, свесив ноги, в свете жаркого огня, пою древнюю песню обо всем на свете. Но это тоже ритуал. Все жертвы выходят на ночь к обрыву, разводят костер и поют Хвалебную песню к жизни. Чтоб предки, узрев жертв в своей обители, увидели и скорбь и мольбу в их глазах, но не услышали из их губ, поскольку просить за себя и для себя – зло. Просят за дом, за семью, за род. Тогда предки прощают прегрешения и возвращают посланцев в мир, а роду, семье, дому даруют благополучие и избавление от бед.
Я пою песнь и плачу. МОЯ песнь еще не сложена. Мои слова еще в сердце. И много лет должно пройти, чтоб Песнь услышали люди. Но этого никогда не случится – новая жизнь даруется сызнова и моя песнь в другом мире будет иной.
Я плачу и начинается дождь. Это не запланировано, но очень приятно, потому что я стыжусь этих положенных и вынужденных слез. Мне хочется говорить, и вдруг я разражаюсь потоком благодарных слов. Я говорю небу, унылой бледной Луне, мерцающей звездочке, траве под моими ногами, завтрашнему утру и первой капле росы на листе. Я рассказываю все – и как сильно я люблю Эл-линн и как хочу иметь с ней дом и детей, как хочу еще раз увидеть рассвет. И то, что жертвы кажутся порой бессмысленными и все это выглядит глупо, и что если бы не ожидание божьей благодати и не замершее от этого на одном месте развитие, мы бы давно нашли способ помочь себе сами. Но и звезды и Луна, и капли росы молчат слегка осуждающе. Вокруг меня вьется и звенит туча мошкары, словно обличая богохульного болтуна. Я молчу – все слова исчерпаны, эмоции выплеснуты, и сердце бьется ровно.
Светает. Я сижу, запрокинув голову, и смотрю на розовеющее небо.
Позже я возвращаюсь в дом. Там уже вовсю идут приготовления к празднику режут скот и сестры что-то жарят в большой семейной печи. Я сажусь и смотрю – я не участвую сейчас, да и в жизни этого дома я участия не принимаю. И никогда не принимал. Я просто смотрю, как на столе вырастает гора яств, как сестры, потные и красные, волокут нарядные блюда с выпечкой, как отец не спеша снимает шкуру с овцы, потом аккуратно вспарывает живот и потрошит животное, тоже предназначенное для угощения.
Потом, ближе к полудню греют воду в котле и я моюсь. Уже готова чистая одежда и новая обувь, и в правом кармане брюк лежит тонкий вышитый платок. Это платок Эл-линн.
Моя бедная Эл-линн! Я же не виноват, что полюбил тебя! Если б я мог, я б увез тебя дальше чем за озеро, я б спрятал тебя за краем света, обманул бы всех, стал предателем и прóклятым на все века. Наконец, мы могли просто зачать ребенка, и тогда Старшины, несомненно, отменили бы жертву, жизнь ребенка неприкосновенна. Но это был бы позор. Нас больше не приняли бы в родном доме и наши дети выросли бы одинокими и беспризорными. Наши имена были бы вычеркнуты из списков поминаемых и прокляты, а тела стали бы желанной добычей воронов.
Вот и вечер. Солнце неумолимо опускается в озеро и долгая сверкающая дорожка на воде уже ждет нас.
На площади давно собрался народ. Костер готов и факельщик стоит с зажженным факелом. Толпа пропускает меня и смыкается за моей спиной. Назад дороги нет, я встаю к столбу и смотрю поверх голов – где ты, моя бедная девочка из славного рода Корров, моя верная спутница?
Фигура Эл-линн рассекает толпу и толпа восхищенно стонет. Элена поднимается ко мне и факельщик обкладывает проход хворостом. Толпа воодушевленно начинает затягивать Песнь Предков, нестройно и невпопад. Эл-линн стоит со мной рука об руку, как в старые добрые времена и на лице ее играет улыбка, как луч заходящего солнца. Мы стоим спиной к столбу, обнимая его руками. В руке Эл-линн что-то есть. Она поворачивается ко мне и губы её дрожат. Она разжимает руку и я вижу засохшую незабудку, что я сорвал для нее однажды ночью у костра. Факельщик уже разжег хворост и нас овевает дымом. По лицу Эл-линн катятся слезы, но она не стыдится, а несмело улыбается, сжимая мне ладонь. Я чувствую ломкость сухого стебля в моей руке и то, как сквозь пальцы сыпятся обломки красных лепестков. В лицо брызжут искры. Эл-линн ослабляет руки, но я хватаю ее еще крепче. Я чувствую за спиной ее неровное дыхание и жар подобравшегося огня. Я закрываю глаза.
|