Эмилия. Она же Уильям Шекспир

дружескими, Эмилия была не ровня графу, к тому же, он был женат, – как она могла пойти на большее? Но сердцу неведомы различия, установленные в людском обществе, – и Эмилия полюбила графа.
Вначале она старалась ничем не выдать себя, однако человек, служащий искусству, не может иметь от него никаких тайн. Искусство лучше королевского прокурора сумеет вывести на чистую воду того, кто служит ему, – так появились поразительные откровения из «Двенадцатой ночи». В этой пьесе сердце графа Орсино занято леди Оливией, что служит препятствием для Виолы, полюбившей Орсино, – в жизни граф Дерби был женат на Элизабет де Вер, что служило главным препятствием для Эмилии.  Нетрудно догадаться, что Виола из «Двенадцатой ночи» – это и есть сама Эмилия.
Интересно, что в пьесе у неё появляется двойник – брат-близнец Себастьян, которому удаётся завоевать любовь леди Оливии. Не было ли в этом скрытой надежды, что любовный треугольник в жизни разрешится счастливым образом,  – появится некто четвёртый, в результате образуются две пары и существующие препятствия будут устранены? А может быть, брат-близнец был напоминанием о том, что Эмилии приходится играть двойную роль – она, женщина, должна скрывается под мужским именем, должна думать как мужчина, сочинять пьесы как мужчина.
Последнее – исключительно мои догадки, можете списать их на моё старческое слабоумие, если хотите. Одно несомненно – светлая любовь Эмилии озарила «Двенадцатую ночь» и сделала эту пьесу лучезарной повестью о любви…
Не могу удержаться от улыбки, вспомнив и другого джентльмена из этой пьесы, – я говорю о сэре Эндрю Эгюйчике, любителе развлечений и выпивки, промотавшем своё состояние и оставшегося ни с чем. Так Эмилия изобразила своего непутёвого мужа, – счастлив тот, кто со смехом расстаётся со своим прошлым!
***
Не буду распространяться, как развивались отношения Эмилии и графа Дерби, – такие подробности обожают мои соседи, их хлебом не корми, дай покопаться в чужом белье, – я же умолчу об этом. Коротко скажу, что скоро граф и дня не мог прожить без Эмилии, – а какие сонеты он ей посвящал! Большая часть из них ныне приписывается Шекспиру и считается «наследием нашего великого поэта». Боже праведный, видели бы вы его бумаги, корявые записи в его счётных книгах, – а тут сонеты! Да он просто не знал, что это такое!..
Но я снова ушёл в сторону. Возвращаюсь к своему повествованию. Может ли женщина быть вполне счастлива, если она делит любимого мужчину с другой женщиной? Священники учат нас, что грех прелюбодеяния – страшный грех и он будет наказан, нельзя жить с чужим мужем или с чужой женой. Но есть и иное наказание, уже в этой жизни, – ревность, одна из самых сильных и гибельных человеческих страстей. За «Двенадцатой ночью» последовал «Отелло», – ещё один рассказ Эмилии о себе.
Если я сообщу вам, что ревнивый мавр – это она, а хрупкая Дездемона – это граф Дерби, вы решите, что мои соседи правы: я свихнулся. Думайте, что хотите, но за хитрым сплетением этой пьесы проглядывает ревность, завладевшая душой Эмилии. Граф же был безвинен, подобно Дездемоне, – он не предавал свою возлюбленную, она знала, на что шла. Своей ревностью Эмилия душила его, как Отелло душит жену, с запоздалым раскаянием в содеянном.
Много позже Эмилия призналась мне, что пыталась убить Дерби, след от этого покушения навсегда остался на его теле. Дело не получило огласки, однако потрясённый граф стал относиться к Эмилии с известным опасением. Бурные объяснения между ними продолжались ещё около года, затем наступило охлаждение. Они встречались всё реже и реже, – в конце концов, перестали видеться совсем. Это была первая и последняя любовь в жизни Эмилии, после были только ни к чему не обязывающие связи.
В среднем возрасте она настолько охладела к мужчинам, что они стали казаться ей бесчувственными тиранами. Она обвиняла всю мужскую половину рода человеческого в порабощении женщин и писала в поэме, которую издала уже под своим именем (привожу эти стихи по памяти, без рифмы; у Эмилии они звучали бесподобно):  

Женщины, вернём себе нашу свободу
И бросим вызов господству мужчин!
Они приходят в мир только через наши муки,
Но это не  уменьшает мужскую жестокость;
Они творят зло в мире, но считают себя
Выше нас и не освобождают от тирании.

Эта поэма вызвала осуждение в Лондоне, даже архиепископ вынес порицание столь дерзкой женщине.

***
Но довольно мне раскрывать её личные тайны. Перехожу к пьесе, которая была написана по принуждению Шекспира. Я говорю о «Венецианском купце», – о пьесе, где предубеждения против евреев выражены так резко. Эмилия не хотела писать её, потому что сама была еврейкой. Да, не пугайтесь, – её отец Баптиста (в переводе  с итальянского это означает «Крещённый»), был из евреев-сефардов, также как её мать. Приехав в Лондон, они жили в еврейском квартале, где силён был иудаизм; я слыхал, что при её величестве королеве Елизавете несколько десятков евреев из этого квартала были посажены в тюрьму за проповедь их религии.
Да, Эмилия была еврейкой, – ну и что? Мои тупые и злобные соседи считают, что евреи повинны во всех бедах на земле: евреи, де, разоряют христиан, пьют кровь наших младенцев; евреи распяли нашего Господа Иисуса Христа. Я сказал им как-то: «Христос был приговорён к смерти римлянином, вели его на казнь римляне, распинали его тоже римляне и заколол его копьём римлянин, – кто же казнил Христа? – Евреи, – ответили мне, – они всегда делают это чужими руками».
Послушать их, так хуже евреев нет никого на свете, – господи, на себя бы посмотрели! Лгут, кляузничают, лжесвидетельствуют, крадут, ненавидят друг друга лютой ненавистью, готовы убить за пустяки и убивают; не знают ни чести, ни совести, одержимы корыстью, могут пойти на преступление из-за медного гроша; ни имеют милосердия, кроме показного, жестоки, равнодушны; пьянствуют, развратничают, подвержены всем смертным грехам – вот каковы они! Но зато гордо называют себя истинными христианами, говорят о великом национальном духе, о сплочении нации перед внешними и внутренними врагами. Я плюю на их национальный дух, национальный дух негодяев, – и не нужна мне нация, если она состоит из таких мерзавцев!
Если на то пошло, я преклоняюсь перед евреями, перед этим древним народом, который жил тогда, когда о наших предках и слышно не было. Я преклоняюсь перед этим народом, отмеченным Богом и вдохновленным им на создание Библии, величайшей книги на земле. Я преклоняюсь перед народом, женщина которого выносила и родила нашего Спасителя; я преклоняюсь перед народом, среди которого он жил и проповедовал. Я преклоняюсь перед стойкостью этого народа, который пережил страшные гонения, но сохранил себя, – и, насколько я могу судить, этот народ так богат талантами, как никакой другой в мире.
А еврейские женщины? Где вы ещё найдёте таких? Вспомните об Эсфирь, которую Артаксеркс предпочёл гордой царице из своего народа; вспомните о Юдифь, которая сумела избавить евреев от жестокого завоевателя Олоферна! Еврейские женщины преданны своему народу и готовы на подвиг во имя его; они красивы, в семейной жизни скромны, хозяйственны, бережливы и высоко ценят своего мужа. Может быть, и в наших женщинах есть нечто подобное, но не настолько и не всё сразу, – недаром еврейки считаются наилучшими жёнами. У меня есть несколько друзей в Лондоне, которые женились на крещёных еврейках, и ни от кого я не слышал жалоб на свою жену, – напротив, все были довольны сделанным выбором…
Так почему же Эмилия согласилась написать «Венецианского купца»? Да уж не за тем, чтобы польстить предубеждениям против евреев! Не напиши она эту пьесу, её написал бы кто-нибудь другой, – Эмилия, по крайней мере, постаралась смягчить нападки на евреев, которых от неё требовали. Ведь даже великий Марло не смог устоять перед предрассудками и в своём «Мальтийском еврее» показал еврея с самой отвратительной стороны. А в пьесе Эмилии «отвратительные качества еврея» доведены до полной бессмыслицы. Вы когда-нибудь слышали, чтобы еврей требовал от своего должника фунт мяса из тела, если должник не вернёт долг? Что это, если не насмешка над злобными и надуманными обвинениями против евреев?
А вот как еврей Шейлок из «Венецианского купца» обличает своего врага (читаю из книги, что лежит передо мною): «Он меня опозорил… поносил мой народ. А какая у него для этого была причина? То, что я еврей. Да разве у еврея нет глаз? Разве у еврея нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей?.. Если нас уколоть, разве у нас не идет кровь?.. Если нас отравить, разве мы не умираем? А если нас оскорбляют, разве мы не должны мстить?». Какую смелость надо было иметь, чтобы написать такое, когда даже на улицах просвещённого Лондона ни один еврей до сих пор не защищён от оскорблений и издевательств!
А окончание пьесы? У Марло подлый еврей попадает в котёл с кипящей водой и умирает в муках; в пьесе Эмилии суд дарует жизнь Шейлоку, хотя по условиям помилования он должен принять христианство (не забывайте, что Эмилия и сама была из крещёных евреев).
Шекспир и лондонские обыватели увидели в «Венецианском купце» обличение евреев, но на деле это был призыв к милосердию, – к тому, что французы называют «гуманизмом», то есть человеколюбием.
***
В то время я должен был уехать из Лондона на несколько лет, а когда вернулся, не узнал Эмилию.  От её былой жизнерадостности не осталось и следа, она была задумчива и печальна, иногда мрачная тень пробегала по её лицу. «Вам не кажется, что мир становится только хуже?» – спросила она меня как-то.  Я ответил, что удивляться нечему: надежды, которые мы питали ещё десять лет назад, рухнули. Прошедший век дал нам столько славных имён, столько великих деяний, что мы были вправе рассчитывать на улучшение человеческого рода, но этого не произошло. Боюсь, что впереди нас ждут тяжёлые испытания, сказал я. «И я так думаю, – кивнула Эмилия. – Знаете, я больше не могу писать весёлые пьесы».
Теперь её пьесы и впрямь трудно было назвать весёлыми. «Гамлет», «Король Лир» – это подлинные трагедии. Подобно Эмилии, принц Датский задаёт себе мучительные вопросы о смысле жизни и не находит на них ответа, а вокруг него торжествуют зло, низость и предательство. Вступив с ними в борьбу, Гамлет погибает, а до этого гибнут все, кого он любил: его отец, его мать, его возлюбленная. Хоровод смертей сопровождает эту пьесу и конец её никак нельзя назвать счастливым.
А когда я смотрел «Короля Лира», моя душа сжималась от боли. Что может быть более трагическим, чем история о старом отце, которого дочери выгнали из дома? Упаси Господи пережить такое! Любовь отца к дочери крепче и нежнее, чем его любовь к жене, – это один из столпов мира и когда этот столп разрушается, то и мир рушится. Во мраке пустыни король Лир в отчаянии вопрошает небо, есть ли предел несправедливости на земле? Нет такого предела – последний проблеск света, последнее утешение несчастного отца, – его младшая дочь, не бросившая отца, задушена. Король не выдерживает страшной потери, – он сходит с ума, ибо лишь безумец может жить в этом безумном мире.
Все пьесы Эмилии я смотрел много раз, но «Короля Лира» – только один.  Это была