почувствовала. И только третью четверть стала потягивать спокойней и размеренней. Сосу и сосу. А чего не пососать, раз договорились. Хотя, вздумай кто отнять у меня, спорить бы не стала: бери, коль такая страсть. Мне, Вале Смагиной, оно уже не в диковинку. Я, Валя Смагина, сгущёнки окушала.
Потянуло в сон, так что накрашенные ресницы у меня от сытости и удовольствия смежились и опасно повлажнели. А вагон потряхивает да покачивает, а по обеим сторонам тёплые соседские плечи комфортно поддерживают. Размякла я, только знай себе глотательные движения произвожу, спокойно так, больше уже по необходимости, поскольку спор есть спор. Но спор не в тягость, спор приятный. Маленькими ленивыми глоточками густая сладость поступает в организм и там ненавязчиво распределяется по всем полостям. А парень фартовый, банкам хозяин, сидит напротив, аж ввинтил глаза в меня, вот точно - шурупы, и понемногу так, незаметно, всё бледней и бледней становится. Да нет, я не осуждаю, я понимаю. Я ведь банку-то и докушать могу. Есть потенциал.
Кушала я, кушала – а обстановка в вагоне меж тем какая-то нешутливая сделалась. То все весело болтали, анекдоты сыпали – а теперь молчат: глоткИ переживают. А могли бы смешливой компанией до Тулы доехать. Тогда люди проще были, дружней. Ан, накрылась дружба. Вот ведь что дефицит с людьми делал!
Думаю я так про себя, философствую под сгущёнку, а она всё цедится в меня, тонкой такой тропинкой. Поначалу-то – хорошим шоссе неслась, потом утрамбованной грунтовкой, после дорожкой утоптанной, а я всё иду, иду, идти славно, и совсем я не устала, тропинка – так тропинка, тоже недурно, и совсем чуть-чуть мне осталось, как - тык! - в бурелом упёрлась. Мало того – ещё сверху и шлагбаум упал, полосатый. Чего тут хочешь, то и делай. Не могу. Сижу с всосанной дозой сгущёнки на языке – и не могу. Глотнуть. Не идёт. Ты её внутрь – а она наружу. И чувствую – губы делаются всё липче, и подползает сгущёнка меж них, и они всё сильней склеиваются и склеиваются, и, похоже, мне уже никогда больше рта не раскрыть. Одна польза – назад не вытечет. Вот в таком я жутком положении. А парень фартовый смотрит на меня цапучими глазами - напрягся весь и замер. Видит же – погано мне. А ему банок жалко. Жмот!
До того мирилась я с ним и даже чуток жалела. Пока в звезду свою верила. А как звезда язык мне к нёбу прилепила, вся ненависть на него хлынула. Ах ты, гад, думаю. Радостно тебе? Что изнутри я вся склеевшись? Твоя теперь звезда? Дудки!
И стала я про себя звезду эту с ним делить. Кому она, звезда? От дележа звёздного обида во мне так и ударила гейзером из каких-то затаившихся мест. Бывает. Скопится где, а ты и не заметила. Или забыла. Старая заначка, может… НЗ, короче.
От гейзера сразу губы у меня расклеились. И нёбо от языка отлипло. Это ж напор какой – гейзер! Энергия земных глубин! Сразу потянули нефтяные вышки, а на дне банки всего-то оставалось несколько глотков, да я к тому ж их с такой силой втянула, что держись, Америка!
В общем, пустая банка. Ещё я так демонстративно, с медлительностью, кончиком языка краешек облизала. Вроде, мне мало. А потом надушенным платочком аккуратно губы обтёрла. Чтоб совсем убить гада. Смотрю на него из под подтёкших ресниц и двумя пальцами ласково жестянку протягиваю. Которая ничегошеньки не весит, и ничегошеньки из дырки не каплет. Потому что всё до капли – внутри Вали Смагиной. Ну, и что вы теперь скажете, фартовый? Чья звезда?
Парень, бледный и немой, неживым жестом принял банку. И держит. Чего её держать-то? Ты покрути, переверни, убедись. Съела я твою банку! Так что мне гонорар положен. Взглянула я на парнишечку взглядом самым невинным и обаятельно улыбнулась. Вроде, не понимаю я ни бледности его, ни подавленности, ни звезды закатившейся. И оба купе зарукоплескали мне, и сразу напряжение прошло, и шутки посыпались, да и до Тулы недалеко.
- Ну, что ж! – развёл руками тот дядька, что дырку мне в банке провертел, - приз вам полагается, Валя, мы все свидетели. Придётся, молодой человек, проигрыш платить!
- Конечно, конечно, - едва слышно пролепетал бледный парень, и сверх того слова не вымолвил, руку только протянул, слабо так, и авоську тихонечко на колени мне – тюк! Тяжёлая такая авоська, но ничего, при ярко вспыхнувшей звезде донести – как-нибудь донесу. Крылья ж за спиной! Сижу на скамейке – а душой просто летаю! Летаю и мечтаю. Приду я домой и на стол, как фокусник, эти банки поставлю. Как мамочка руками всплеснёт (лишь бы за сердце не схватилась!), как муж в первый момент ахнет и тут же губу закусит: не он, кормилец, звезду сорвал, ну, а что дочка Ленка подпрыгнет и взвизгнет – тут и говорить не приходится. И одну банку надо бы сестре Нине отложить, а ещё одну – подруге Зое…
И стала думать я про Нину, про Зою, а там ещё родные-друзья накатили …
А парень, как памятник, застыл на скамейке - и с какой же болью глядит! Видели бы вы этот взгляд! Молодой Вернер!
А только не расплакалась я. И знаете, почему не расплакалась? А потому что дефицит у нас в стране, и время от времени звёзды падают. Кому в руки, кому об голову. Приспосабливайся!
Купе долго ещё веселилось и паренька подразнивало, особенно спесь его вспоминая. Вот себе забавляются, как он банками погромыхивал, таинственные взгляды кидал да царскую корону примеривал. Опять анекдоты пошли, повод-то был, парня того все снисходительно по плечам похлопывали - а только ни в гнев, ни в краску вогнать не смогли. Какой в краску?! До самой мало-мальски заметной розовости не довели. Так и приехали в Тулу, по соседству с недвижным обелиском, беломраморным, и даже голубоватого оттенка.
В Туле по-хозяйски я распределила новую свою ношу, а у меня и некоторая старая имелась, всё ж из Москвы еду. И груз получился очень приличный. Но что делать? С сумками рождаемся – с сумками помираем. Дефицит. Очень тепло в купе все друг с другом попрощались, но в суете не до галантностей. Хотя дядечка, который дырку провертел, даже тут ухитрился авоськи мои поддержать и на платформу вынести. Ну, а дальше – давай, Валя, сама чеши, всё ж мы люди случайные.
И почесала Валя. Сперва легко, на подъёме эмоций. Потом паузы пошли. Остановки. Поставишь баулы – и дух переводишь. Идти не так чтобы очень близко, но и не далеко, без автобуса. Улица, другая…
До другой не дошло. На первой ещё улице при первой остановке, сбросив наземь постылые сумки, развернула я затёкшие плечи, вздохнула полной грудью и утомлённой рукой небрежно с лица прядь отбросила… и гляжу, в паре шагов от меня, позади – фартовый тот. От которого звезда укатилась. Ко мне.
Размякшее сердце разом в кучку собралось. «Чего это, - думаю, - он следом-то?». Мысли всякие в голову пошли. Ну, про звезду-то. Кто его знает? Когда отчаянье человеком овладевает… И странный он какой-то. Где тот балагур, что поначалу в поезде звенел и сверкал?! Сейчас следом за мной шёл зловещий субъект с походкой беглого каторжника и лицом убийцы.
Я осторожно по сторонам глянула – и вовсе похолодела: только что от вокзала полно было народу, и вдруг куда-то все рассосались, никого на улице. Я одна иду. И по пятам – этот. А впереди закоулки мелкие, заборы, дворы проходные… У меня даже мысль мелькнула – не надо мне твоего дефицита! Бросить авоську и забыть про счастье. Потом думаю: ну, это на крайний случай, если уж совсем каюк. А то, может, и не решится. Может, кажется мне. Может, ему впрямь по пути. Может, звезда-таки - моя. Чего ж я сама от неё откажусь? За счастье же – бороться надо!
В общем, жалко мне стало добычу, и зажала покрепче я ручку авоськи. Чуть что, думаю – крутану, как пращу – и по башке! Свидетелей нет. Разбирайся потом. Нет, ты подумай, что дефицит с человеком делал!
Вот так идём мы с этим, идём – и возле каждого заборного пролома во мне душа замирает. А он – ничего. Молчит и тяжело в затылок мне дышит. А потом вдруг тихо так говорит. Голос хриплый, сдавленный, как будто не я, а он два баула с авоськой прёт.
- Валя.
Мне аж дурно стало. Но держусь, виду не подаю. Собралась с духом – и резко так оглянулась, чтоб он не успел удар прицелить. Он даже отпрянул. Весь всклокоченный, глаза с тёмных кругах, точно две ночи не спал. А на лице такая ненависть! Оно понятно. Звезда.
- Валя, - сквозь зубы цедит, - дайте, я вам сумки донесу.
Ах, вот оно что! Под любезность косим. И впрямь, метод неплохой. Чем по затылку бить – проще этак ношей завладеть. Потом прыг в заборную щель – и поминай, как звать. И чтобы я сама, своей рукой, ему выигрыш отдала?!
Страшно, конечно, но хватило духу снисходительно усмехнуться и небрежно так обронить:
- Благодарю, я уж как-нибудь сама.
Вышло бы ещё уверенней, если б голос не подвёл. Голос на пределе прозвучал. Вернее, прохрипел. Ещё сдавленней, чем у парня этого. Потому что я уже чувствовала: не дотащиться мне до следующего пролома. Привал требуется. Руки отрываются, плечи болят, ноги дрожат. А ему только этого и надо. Галантный нашёлся! Держи карман! В войну бабы из-под танков раненых вытаскивали. Это тебе не две сумки от вокзала до дому. Когда угроза над головой – второе дыхание открывается. Так что надо до его открытия просто ещё чуток помучиться. Повернулась я решительно и дальше пошла. Немного только голову вбок повернув, чтобы парня взглядом фиксировать: если будет руку с чем тяжёлым заносить, отпрянуть успею.
Второе дыхание чего-то не открывалось. Я уж вконец извелась, волоку эти свои две неподъёмные да банки в придачу – и чую, всё! Ещё два шага сделаю - и… ну, три… ну четыре… Стала считать – и сотню прошла. Может, прошла бы и больше, да тут ямка под ногу попала, меня влево качнуло. Упасть не упала, а вот пальцы разжались. Шмякнулись мои баулы, грохнулась сгущёнка, и, конечно, парень, не будь дурак, их сразу схватил. Я ахнула, дёрнулась к сумке-то – да где там! Пиши, пропало!
Отнял фартовый добычу - но повёл себя как-то странно. Не рванул в ближайшую подворотню, а стоит, ждёт, пока я устойчивость приобрету. А мне что делать остаётся? Приобрела, и дальше пошли.
Иду я с ним рядом, дыхание медленно в норму приходит, и постепенно надежда вселяется: а ну как обойдётся. Дом уже недалеко. Он-то не знает. Он, может, думает, из осторожности-то, ещё случай удобный подвернётся, чтоб я зазевалась, отвлеклась. Отвернулась, скажем. Он бы звезду свою подмышку – и дёру. Только не отвернусь я. И сейчас вот, за поворотом, наши ворота. Поворот бы только пережить.
На повороте он тоже меня озадачил. Нет, чтоб отстать слегка, якобы даму вперёд пропустить, она дальше за поворот, а ты притормаживай и тихо напопятную, авось не обернётся…
Нет, даже не попытался. Рядом держится. Тащит мои сумки, весь тихий такой, дурного не подумаешь. Соседи в окна глянут – решат, родственник. И начни тут кричать «караул»! Засмеют. Но – вон она, калитка во двор.
Я подхожу к калитке с видом, будто она не моя. Будто мимо. И повнезапней так останавливаюсь и разом руки на лямки сумок кладу, вежливо улыбаюсь:
- Премного благодарна за помощь, но вот мой дом, так что всего наилучшего, и счастливо оставаться.
Среагировал он, как я и ожидала: вздрогнул. Но лямки выпустил. От неожиданности. Не вышло у него со звездой. Ну, что ж делать, бывает. Я, считай, дома.
