Как на параде!

Вот не зря говорят, что кабы не водка, в жизни было бы нечего вспомнить. И была  бы она, наша жизнь, суха и пресна, как еврейская маца. Нет, друг мой, то, что ты с утра в поликлинику в майонезной баночке потащил, это не маца. Ты в орфографический словарь загляни - там твои утренние откровения совсем другими буквами прописаны. Да и стал бы я так уверенно её вкус описывать! Нет, что ты - нет! - я не из этих. Не из тех, что „золотым дождём“ свои хвори лечат. Я другие снадобья внутрь употребляю. И не от боли вовсе и душевного беспокойства, а, напротив, для вдохновения и радости бытия.
А маца, друг мой, это маца. Её в синагоге к празднику пекут. Вроде манны небесной получается, только на вкус херня полная. Да простят меня евреи! Я ведь к ним, как к родным, правда…
Ху-ухх… к чему это я? Ах, да-точно! На той заброшенной по случаю субботнего вечера стройке, где мы выпивали, расстелив..., нет даже ничего не расстелив на неампирного серого вида обломке бетона; на той стройке мы, честно, не отказались бы и от пары пластинок еврейского хлебушка. Не считать же, в самом-то деле, достойной закуской лишь пару наших рукавов - чёрный и пёстро-серый, да малюсенькую бутылочку Пепси!
И всё это „богатство“ - на огромный, в „ноль семь“ жидких литров пузырь мерзостного не только на вкус и запах, но и, казалось, наощупь дружественного заокеанского рома „Хавана Клаб“. Видимо, в тот год у кубинского команданте как-то по особенному бурно уродился тростник, а потому огромное цунами из благородной отравы накрыло СССР аж до самого Урала. Словом, то, что не удалось нашему злейшему врагу Гитлеру в сорок третьем, едва не довершил лучший друг Фидель самыми добрососедскими методами и благими намерениями.
Ты не веришь мне?! Чудак! Какой мне смысл врать? Вот те крест! Водка в магазине иногда кончалась, а напиток флибустьеров - никогда! Нам с Костей в тот день просто не повезло. Водки не было. Зато поначалу был Борька, но он быстренько свалил. Да он, чудила, сам сначала намекнул, что ему де не наливайте, ему в казарму, мол, пора; негоже, мол, чтоб от него этакое амбре на КПП учуяли.
А глазки-то масленые!.. И каждую-то „бульку“ эти масленые глазоньки провожают. И кадык... Кадык томительно поддёргивается к самому подбородку с каждым нашим глотком.
А мы что? У нас сила воли и выдержка. Сказали нам не наливать - мы и не наливаем. Кремень! А Борька постоял-постоял, почмокал-почмокал сладострастно губами, осознал, горемычный, что мы ему, действительно, наливать даже не думаем и уговаривать ну нисколечки не собираемся и - свалил.
Нет, сначала-то он на часы посмотрел. Потом сделал вид, что ему с циферблата начальник училища пальчиком погрозил, пообещал устроить „а-та-та“ и глазами из-под краба на фуражке грозно зыркнул. И только затем уже Борюсик непроизвольно сглотнул в последний раз, мысленно откозырял начальнику - „так точно!“ - и к метро потрусил.
Так мы и остались с Костиком да с заморским пузырём соображать на троих.
А вокруг красота! Стройка! Один  только аромат карбида и свежесваренного битума с лёгкой перчинкой чего-то кисло-едкого самого дорогого стоит. А как романтично покачиваются незакреплённые стропы под  лёгким дыханием вечернего бриза, как волшебно преломляется закатное багровое солнышко в окошках башенного крана! И невзрачная серая плита прям на глазах преображается в богатый праздничный стол, накрытый щедрой сказочной скатертью-самобранкой... Можно даже присесть рядышком на край. Штаны? А, фигня, потом отстираются...
Я почему говорю „на троих“? Конечно, пузырь сам не пьёт, а наоборот, нас потчует. Я знаю. Но... как бы тебе объяснить-то!.. Не подчиняется мне разум, понимаешь, эти ноль семь на двоих разделить. Это ж по сколько на рыло получилось у нас тогда! Представить страшно, ёптить ё! На молодые да неокрепшие наши душеньки!
Ты пил когда-нибудь ром? Хотя не так спросил... Ты пил „Гавану Клаб“?.. Опять не то!.. Тот, совдеповский „Гавана Клаб“ пробовал ли?..
Эх, темнота! Вернее, я хотел сказать - счастливчик. Как бы тебе описать его вкус, м-м-м-м… Особенно в сочетании с мелкобуржуазным напитком „Пепси-кола“.
Вот представь себе зелёный помидор. Представил? Солёный... В банках такие иногда продаются... Только банка уже давно открытая стоит. И не в холодильнике. Неделю стоит, две... Помидор уже подгнивший, белой плесенью подёрнутый, представил? Вот! Самое оно! Только ещё глотка горит от градусов неимоверных.
- Смотри, - говорил Костя, - Вишь, что написано?
- Ну?
- Чудила, не „ну“, а 70 „клонов“. Представляешь, какой крепкий! Это тебе не наши градусы. Там, за бугром весь алкоголь в „клонах“ меряется. Они точнее и даже чуть покрепче наших, врубаешься?
Не прошло и полгода, как учёные „черепа“ в институте ознакомили меня с системой мер и весов. И вразумили меня, несмышлёныша доверчивого, мои „черепатые“ профессора, что загадочная аббревиатура „cl“ на бутылках „зелёного змия“ - никакие не забугорные суперточные „клоны“, а всего лишь Сантилитры. Ну, как сантиметры, только жидкие, понял?
А тогда я верил этому засранцу, как родной маме, и зачарованно внимал его байкам, приоткрыв в немом восторге рот... Как же, Костя на моряка учится! Скоро пойдёт в загранку и привезёт мне настоящего рома, Ямайского! И будет в нём, обещал Костя, не каких-то жалких 70 „клонов“, а все сто!
Не боись, я тебя сейчас с Костей познакомлю. Мы всё равно стоим пока, от „Гаваны Клаба“ отплёвываемся и жгучим пламенем изнутри горим. Только что не изрыгаем его, аки Змеи Горынычи..
Костя не то чтобы на моряка учится. Он будущий радист. Разницу сечёшь, да? Сиди себе в радиорубке и пальчиками по ключику: ти-ти-та-та, ти-ти-та-ти... На их языке это значит: за бортом есть тюлька. В общем, радист на корабле такой же моряк, как диспетчер на телефоне в ЖЭКе - слесарь-сантехник.  Бесполезная, в общем, должность. Случись страшное - ну-у, вот он, допустим, в запой уйдёт недельный, а корабль вдруг, неровен час, бульк, и на дно - так даже тогда без него обойдутся. Автоматика сама в лучшем виде СОС проорёт. Понял теперь, почему Костя именно радиофакультет выбрал?
Вот, значит... Стоим мы так и стоим. Или нет, уже сидим? Не суть. Главное, время уже к закату. И противная жидкость в ярком пузыре - к последней четверти. Я даже не возьмусь оценить, какая из этих временных шкал точнее предопределила наш скорый уход.
Собрались-то мы сегодня с Костей куда? Как не сказал?! Я с чего вообще рассказ начал, чудила! К Мишке мы идём, в училище! Он тоже наш бывший одноклассник, кореш наш верный, как и Борька, который полчаса назад свалил. И Валерка ещё... Тот ещё перец! Но этот вообще неизвестно где шастает. Звонили мы ему, звонили. Звонили, звонили... Хотели позвать с собой. Да что там - всё без толку. Шляется где-то, гад. Но, с другой стороны - сам посуди - может, оно и к лучшему. О чём бы я тебе сейчас рассказывал, если бы мы тем пузырём ещё и с Валеркой поделились, а? Нас бы точно с Костей тогда на подвиги не потянуло. И закончилось бы всё заурядно, как обычно: анекдотами на кухне или мордобоем на дискотеке. Скукота!

Раскидало нас после школы, расшвыряло кого куда. Одни мы с Валеркой в своём уме остались - гражданские профессии выбрали. Эти, блин, клоуны, мореманы, прости господи, Костя с Борькой - в мореходку ломанулись. Дальних странствий захотели - ну ты подумай! Да ладно, Ассоль об алых парусах грезила. Девчонка сопливая, сиречь неразумная - ей простительно. Но эти, блин, „капитаны немы“ - они куда?!
А Мишка, он вообще, знаешь, чего отчебучил? В „сапоги“ подался. Эх, темнота, „сапоги“ это пехота. Ну-у-у, сухопутные, если в целом. Моряки же все в ботинках, не замечал?
И тоже, прикинь, туда же - связь налаживать. Только не как те - за бортом тюлька - а по-своему, по-пехотински. Кино смотрел? Сокол, Сокол, я Волна. Волна, ответь Соколу!.. Вот-вот! А сам по полю бежит, провода разматывает. Умора!
И вот теперь смотри: Костю в увольнение уже отпустили, а Мишка как в своём „сапоге“ сидел на „карантине“, так и по сей день сидит. Не-е, нифига - до самой присяги не отпустят. Шизанутый, одним словом. Сам себя наказал...
Ну вот мы и подумали: как же он там бедненький, один-одинёшенек, без корешей верных мается. Понял, наверное, уже свою ошибку, убивается поди. И проведать его решили, дабы облегчить его моральные страдания. „Гаваны Клаба“ ему, впрочем, наливать не планировали. Из гуманных соображений. Нет, не отравить боялись. Сами-то пили и ничего, живы покуда. Нет, решили просто не искушать. Ну сам подумай - куда несчастному на „карантине“ бухло нести! Зашухерят его, не приведи господи, - и присягу тогда не в училище примет, а в войсках, только уже без золотой буквы „К“ на погонах.

В общем, в метро нас ещё пустили. Стройка-то прям за метро, чудила, потому нас „Гавана Клаб“ и не успел пока догнать по полной. А вот из метро мы уже „козьей ножкой“ с Костяном выходили, друг дружку бережно плечиком подпирая. Песен не пели, нет. Мы же интеллигентные люди, мы без гитары не поём.
Училище, впрочем, быстро отыскали, хоть и не были там допрежь ни единого разочка. Язык до Киева доведёт, слыхал? А пьяный язык - хоть до „стены плача“ в той самой, обетованной, земле... Но нам туда не надо. Мы - к Мишке, в училище.
Курсантик на КПП одарил нас каким-то странным взглядом. Не пойму, чего в нём было больше: презрения или усмешки. Надо же! Понабирают, понимаешь, снобов в армию! На погоне ни одной лычки, а уже туда же! Смотрит, сука, свысока! Но хоть офицера, спасибо, позвал…
Вот офицер - человек! Спокойно выслушал, не перебивая, заинтересованно склонив голову набок и доверительно ободряя нас взглядом.
- Нам бы Мишаню, друга нашего вызвать, - повторили мы офицеру свою просьбу.
И заметив неподдельное участие в его добрых карих глазах, поверили ему все свои печали. Души ему раскрыли, понимаешь? Ну прям нараспашку:
- А то что он там, сердешный! Тоскует поди без дружеской поддержки...
Офицер не спеша и аккуратно поправил красную повязку на рукаве. Так, что мы теперь без напряжения фантазии могли разглядеть надпись „Дежур...“ вокруг мощного бицепса…
- Мы ненадолго, товарищ капитан! Честно! Вам же лучше будет, когда мы его боевой дух поднимем на уровень, достойный уровня советскою курсанта, так чтоб этот уровень… - Костя заливался соловьём, импровизируя на ходу, вспоминая богатый опыт выступлений на комсомольских активах и политинформациях.
Ура! Мы затронули потаённые струны офицерской души. Я явственно увидел проблески света в его милых глазах. Проблески понимания и безграничного доверия…
Офицер тихонько вздохнул... Нет, он выдохнул. Именно - не вдохнул в себя, а выдохнул... Помню, меня это так удивило тогда. Я недоумевал, как можно на выдохе выговорить такую продолжительную речь. Вот что значит офицерская закалка! Что же будет, когда он наберёт полные лёгкие?!
А говорил он долго. И громко. И что это вам не детский сад, говорил. И что не парьте ему мозги, говорил. И что выдернет из жопы ноги и вставит спички, говорил. И в не всегда понятных звуковых сочетаниях вспоминал наших родственников по материнской линии, а также родственников чёрта, лешего, божью душу и маму Кузьмы... И вот только затем уже шумно втянул носом воздух и завершил вполне понятной нам обоим фразой:
- А ну, гавнюки, пи...дуйте отсюда, уё...вайте, пока милицию не вызвал! И