На завалинке

[На завалинке]

Наши женские посиделки завалинкой я назвала условно. Почти все мы родом из русских деревень и кубанских станиц, и у всех в памяти далёкое детство с неизменными старушками, сидящими на завалинке возле домиков. О сколько всего там было рассказано! Истории, былины, сказания. Сейчас, в XXI веке, завалинок почти не осталось даже в глухих деревнях, а в станицах и вовсе современные добротные дома. Мой дом панельный, 160-квартирный, и в погожие дни скамейки и лавочки возле него не пустуют. С полудня до вечера мы, женщины пенсионного возраста и моложе, ведём тихие,неторопливые беседы.

Неподалёку от нас кружок мужчин такого же возраста. Ну а вечером после захода солнца наши места занимает молодёжь. Малыши целый день резвятся во дворе, пока родители их не загонят домой. Скоро весна, долгожданные майские праздники. Мы, рождённые в 50-х годах, с любопытством расспрашиваем 80-летних пенсионеров о том, что им пришлось пережить за четыре года войны.

Вот их истории. Анна Ивановна, 1932 года рождения. Невысокого роста, седая, с ещё приятными чертами лица, худощавая, опирающаяся на палку, в неизменном коричневом плаще и лёгкой газовой косынке. Присев на край скамейки, она певуче, с лёгким кубанским колоритом рассказывает:

- Мала была тогда, немцев за всю оккупацию видела всего два раза. Мы жили на хуторе недалеко от Крымска. Однажды вечером под оглушительный лай собак раздался звук подъезжающих  мотоциклов. Наша хата находилась на окраине  хутора. В горницу к нам зашли семеро. Я и моя сестра Рая, она на пару лет моложе меня, а мне всего лишь 10 лет, проворно взобрались на печь на полати и оттуда смотрели на гостей. Офицер дал маме в руки двух соседских куриц с отрубленными головами и велел сварить их. Один из солдат быстро ощипав и разделав куриц, помог маме сунуть их в большой чугун и отправить в растопленную печь. Остальные уселись на лавку рядом с большим столом, стоящим посреди комнаты. Из своих вещмешков они достали тушёнку, плитки шоколада и положили всё это на стол. Но больше всего меня поразили свёртки из фольги. Когда их развернули, я увидела чёрный хлеб, нарезанный маленькими кусочками, невиданное по тем временам лакомство. Мы, дети, как заворожённые наблюдали за этим сказочным столом. Наконец варево было готово, офицер и его солдаты, смеясь, приступили к трапезе. Дверь внезапно распахнулась, и в дом буквально влетел часовой.

- Партизанен, партизанен! - громко вопил он.

Миг - и все гости сорвались с места, на ходу запихивая снятую одежду в вещмешки, выскочили во двор, с рёвом заводя мотоциклы, и в ту же минуту испарились, оставив лишь клубы дыма на дороге. После их отъезда прошли целые сутки, прежде чем мать разрешила нам приблизиться к столу и начать есть всё, что на нём было.

То-то у нас был пир! А в моей памяти до сих пор остались эти небольшие кусочки хлеба, завёрнутые в фольгу.

- Ну а про другой раз расскажете? - спросила я.

- Ну что ж, расскажу. Всю оккупацию немцы наш хутор обходили стороной, но однажды у нас всё-таки побывали эсэсовцы. А произошло это перед самым их уходом. Перед началом войны к соседям на постой попросились две девушки. Этакие веселушки с короткой стрижкой и модной тогда завивкой. Однажды вечером прибыли на хутор на «опеле» с двумя немецкими офицерами. Тётя Глаша, украдкой плюнув в сторону хохочущих девиц и их не менее весёлых кавалеров, вместе с сестрой и её семилетней дочкой закрылась в летней кухоньке рядом с домом. Всю ночь крутился патефон, гремела музыка. А наутро к ним в кухоньку что есть силы стал барабанить один из офицеров, ругаясь по-русски и злобно крича что-то на немецком. От него тётя Глаша узнала, что девушки исчезли, прихватив с собой чемодан с документами, секретными папками, а также дорогое бельё и кое-какие ценности. Перерыв все дома вокруг и не найдя ничего, расстроенные оккупанты уехали. А через несколько часов на двух мотоциклах прибыли каратели. На одном сидел один из проштрафившихся офицеров со связанными руками, фельдфебель и солдат, а на другом офицер СС и два полицая. Офицер скомандовал:

- Всех жителей согнать сюда живо!

Через несколько минут возле дома тёти Глаши стояла удручённо молчащая толпа людей. Полицаи выволокли тётю Глашу и её сестру с дочкой. Коротко опросив их, эсэсовец приказал запереть хозяев в их хате, обложить её соломой и поджечь вместе с ними. В толпе раздался плач, мотоциклы злобно ревели. Полицаи спешно выполняли приказ. Один из них укладывал солому возле торца дома, а совсем недалеко от него через когда-то прорубленную нишу вылезли друг за дружкой плачущие хозяева и уползли по рядам растущей кукурузы прочь от дома. Возможно, полицай сделал вид, что их не заметил, а может, так торопился угодить новым хозяевам, что действительно не увидел. Но это спасло им жизнь. Уже прячась в лесополосе, они видели, как пылал их дом, а вечерком, когда непрошеные гости уехали, они молча постояли на пепелище, но на хуторе не остались, ушли куда-то к родне аж под Ростов.

Анна Ивановна, окончив рассказы, со вздохом поправила сползшую косынку.

- Здравствуйте, – мимо прошла шестидесяти шестилетняя женщина с короткой стрижкой тёмных волос, худая, невысокая, с резкими, но в то же время милыми чертами лица. Это Валентина, по статусу малолетняя узница. В её документах на немецком значится: «рождённая в 1944 году в Германии», аккуратная печать, вот уж неточности не будет. Недавно, когда она регистрировалась как узница, чиновница с ехидной улыбкой спросила её:

- Как это можно было кому-то рожать в неволе, а отец случайно не немец?

- Нет, русский батрак! – спокойно и с достоинством ответила ей она.

А я после её рассказа ещё подумала: «Какое хамство, можно подумать, что там что-то зависело от желания её матери». Она говорила тогда про историю жизни её родителей, и у меня перед глазами возникла следующая картина.

Май 1945 года. На окраинах города рвутся снаряды, это непрерывная канонада из русских «катюш». Авиация союзников беспрерывно совершает налёты на Берлин. Вой сирены воздушной тревоги, бауэр  Вольф вместе с женой подкатывает детскую коляску к семье русских рабов Антонины и Афанасия. Жена помогает Антонине уложить крошку Валентину в коляску, сняв при этом с плеч свою пуховую шаль, укутывает ею девочку, непрерывно говоря: «Мы ведь всегда с вами хорошо обращались!». Вольф кладёт на край коляски головку домашнего сыра и сковывает руки Афанасия наручниками.

Они все идут в ближайшее метро, служившее также и бомбоубежищем. Афанасий, мужчина лет сорока, с густой длинной бородой, глухо молчит. Он вообще старается не говорить после того случая, когда хозяин, вызвав полицию, выбил ему все зубы за то, что он ударил его, когда тот пытался огреть за маленькую провинность плёткой беременную Антонину. А сейчас им предстоят долгие совместные часы сидения в метро, где вода, появившись из ниоткуда, дойдёт им сначала до щиколоток, а потом и до колена. Испуганный шёпот военных и штатских людей вокруг: «Это фюрер, говорят, приказал открыть шлюзы: немцы проиграли войну, они недостойны жить как нация!».

Наверно, из-за таких условий в раннем детстве Валентина росла болезненной. После прихода наших войск мать вместе с ней вернулась домой, а отец - на два года позже, так как помыкался ещё по нашим пересылкам; он прожил совсем недолго, мать прожила дольше. Валентина выросла, вышла замуж и уехала в Мурманск, но три года назад вернулась в квартиру, которую оставила ей тётка. У неё очень тяжёлое заболевание, но она далека от уныния, увлекается зимним плаванием. Она не хочет быть беспомощным инвалидом, удел которого койка. Стиснув зубы, превозмогая боль, пытается вести активный образ жизни и быть полезной людям.

Меня вдохновляет её пример, как пример мужества. Хотя рассказывая о каждой из нас, можно написать историю нашей великой страны. Но это уже в другой раз.