Этой зимой гостил у друзей в Питере. Поехали погонять зайцев в местечко Волоярви. Остановились у вдового мужика Василия Максимовича, человека обстоятельного, но, пожалуй, чересчур общительного и на свой лад артистичного. Вечером накрыли стол, выпили по рюмашке. По телевизору обсуждался министр Сердюков и его любовница Евгения Васильева. Максимыч на секунду замер, потом, уперев палец в экран, возбужденно заорал
- Какая это Евгения? Это же наша Любка Шмырева. Мы подняли его на смех, стали уверять в том, что он путается по старости, но всё было бесполезно.
- Утром я к еёной бабке сбегаю и вам фотографию принесу. Тогда убедитеся. Я её с титишных времен знаю, если чо. Видя, что старик уперся и даже обиделся, продолжать с ним спорить прекратили и его дальнейший рассказ слушали, не возражая. Посмеивались, конечно, незаметно, воспринимая всё, как представление и даже сказку.
А он, обиженно щурясь из- под густых бровей, напористо вопрошал – Вы хоть кино» Три тополя на Плющихе» видали? Кто-то ответил - Ну, видели и что?
- А то, что Любка один в один поехала в город мясо продавать. Села, как и там, в такси. Таксист её расспросил, что почем и толкует
-Ты, мол, чо дура? Я грит тебя сейчас научу, чо надо делать. Мол, мясо сдать перекупщикам на рынке, а тебе подработка есть. При этих словах Максимыч изобразил зверскую рожу, левую руку сжал в кулак и сверху несколько раз ударил по нему ладонью и пояснил значительно
- Беса тешить. Плата акордная.
Любка ему
- А ты не обманешь? Максимыч за Любку спросил тоненьким голосом, а дальше за таксиста грубо и напористо
- Христос с тобой! Когда это я врал. И вот этакую пачку по двадцать пять рублёв ей в нос предъявлят. Любка чуть не окосела от жадности.
- Ладно, грит, поехали мясо сдавать. Так и сделали. А вечерком Любка нафуфырилась. Максимыч изобразил как женщина красит губы, потом сплюнул и презрительно и сокрушенно добавил
- И давай ездыкать по точкам. Таксист – то прожженный был, исполу энтим баловался и места знал, лучи не придумаешь. Бабников, как собак недорезанных, а Любка- кровь с молоком. Кто не заглянет, не отташишь. В «Волге» места, как у меня в хате. Так куды ещё идти с добром. Под утро выручку прикинули и Любка призадумалась
- А на шиша обратно в деревню ехать? Она и в школе по арифметике сметливая была. И пошло, поехало. Днем на съёмной квартире дрыхнет, а ночью на точках. Фёдор-то, ейный мужик, через неделю, две спохватился - где мол Любовь Ивановна задярживаются. И поехал в город. Сам чуть с круга не спился, покеда целый месяц её искал. Завшивел, оборвался, хуже не бывает. Тока это не он её, а она его встретила около винного магазина. Даже признала не сразу
- Ты - говорит - Федя, каким тут путём? Он тоже её не сразу признал морда то лошшоная и ажно блестит. Он ей с психа орёт-
- Деньги давай кабанчиковые. У Максимыча, когда он выговаривал эту фразу, глаза покраснели и наполнились слезой, протянутая рука задрожала. Он утер глаза рукавом и глумливо спросил за Любку
- А может водочки с огурчиком, или паштэту хочите? Ну, тут он пуще вскипел, конечно. Прицелился ей в глаз, но она его опередила. Пнула аккурат между ног. Он зажался, ясное дело, а она в магазин шмыгнула, оттеда выходит с бутылкой и говорит
- Пойдем, тока опохмелиться не проси, пока я тебя на паровоз не посажу. Пришли на вокзал. Федя к милиционеру кинулся
- Так, мол, и так, жена обшитала на крупную сумму. Любка рядом стоит, лыбится сука. Милиционер говорит
- Сам разбирайся, а то гляди, в обезьянник отправлю. А Любка толкует
-Ещё чего отмочишь, бутылку не дам. Купила билет, отправила бедолагу домой. Федька с годик попил и уехал неизвестно куда. А Любка видал, где вынырнула.
На следующий день после утренней зорьки, когда, нагуляв аппетит, мы вернулись с охоты, Максимыч сияющий показал нам маленькую фотографию, с которой глядело милое востроносенькое лицо девушки, может быть только глазами напоминающее героиню всероссийского скандала.
- Вот она Любка, ну что скажите? Из вежливости посмотрев дольше, чем надо было, стали уверять Максимыча, что это все-таки другой человек. Явно огорченный, он сел во главе стола, долго изучал фотографию, не прикасаясь к еде, и потом с улыбкой выдал сакраментальную фразу
- Все шалавы на одно лицо. Мы только дружно расхохотались.
