спустился на пустынное плато, в развороте гася скорость.
Шасси скользнули по грунту и белые потоки пыли взлетели к небу широкими конусообразными столбами.
Конвертоплан остановился.
Замершие винты сложились цветочными лепестками и ушли вглубь консолей.
Бесшумно выехал трап и одновременно отошла в сторону крышка бортового люка.
«Быстро прилетел» со смесью удовлетворения и удивления отметил Ботнер, заранее протягивая руку визитёру.
Представитель биоинспекции колонии выглядел именно так, как и представлял его себе Ботнер (который, признаться, никогда ранее не сталкивался ни по работе, ни по личным нуждам с биослужбой Торканы, ибо экспедиционные медики имеют дело хоть и не всегда с нормальными, но всё же с морфологически и психологически подобосущными друг другу представителями рода Homo Sapiens, а вовсе не с теми инопланетными монстрами и химерами, которыми и ведает биоинспекция, оттого и точек соприкосновения медики и инспекторы как правило не имеют, ну разве что покусает, искалечит или отравит местного террадизайнера какая-нибудь неведомая медицине экзотическая тварь, не описанная в файлах справочной системы, то тогда, пожалуй, повод для встречи и найдётся, но так это же редко когда бывает… или вот такой случай как сейчас, но это – ещё реже…)
Был биоинспектор классически худ, хмур и долговяз (до того высок ростом, что через люк пролезал в полусогнутом положении, что, впрочем, не удивительно – модули конвертопланов для таких дальних поселений на отшибе Галактики изначально разрабатывают и конструируют в предельно компактном формате, руководствуясь принципами «ничего лишнего» и «прочность превыше комфорта», а так же принимая во внимание более чем плотную укладку десантируемой техники в грузовом отсеке звездолёта).
Был так же инспектор лысоват с макушки, не смотря на совсем не старые его году (тридцать семь от роду, судя по сопроводительному письму), не по-здешнему бледен и не по экспедиционному франтовато одет: в палево-жёлтый городской костюм с модными бархатистыми отворотами.
И ботинки у инспектора были не для здешнего абразивного песка и каменного крошева: на тонкой и, похоже, гладкой подошве, без защитных вставок.
«Прямиком из конторы примчался» сообразил Ботнер и, не опуская удерживаемой для грядущего рукопожатия правой руки, левую руку завёл за шею, дабы протереть платком бритый затылок. «Из-за стола… Вот ведь фрукт экзотический! Надо бы за ним присматривать, а то, неровен час, в яму какую угодит… или на ровном месте ногу сломает… Отвечай потом за него!»
Внешне же, однако, никакого беспокойства и неудовольствия Ботнер не выказал. Разве только едва заметно поморщился, когда гость из протокольной вежливости едва коснулся пальцами его ладони.
- Кольман, - представился он. – Биоинспекция Торканы.
- Ботнер, экспедиционный врач, - примерно в том же тоне ответил Ботнер. – Третья группа терраформирования, спасательная служба.
Гость болезненно поморщился.
Местные камешки уже начали пробовать его стопы на вкус прямо сквозь подошвы городских пижонских бареток.
«Погоди, то ли ещё будет!» мысленно насулил ему приключений Ботнер.
И, развернувшись, вытянул ладонь в сторону лагеря.
- Пойдёмте, инспектор. Здесь недалеко, метров триста.
Через три минуты (чуть раньше, чем предполагал Ботнер) инспектор начал капризничать.
- Чёрт его знает что!
И остановился, вытряхивая из ботинка песок.
- Неужели нельзя было ближе площадку разместить?
- Ближе некуда, - со свойственным экспедиционным врачам спокойствием ответствовал Ботнер, деликатно поддержав под локоть закачавшегося от резких движений гостя. – Лагерь развернули вокруг блока, а там грунт непрочный и место неровное. Да ведь вам и внутри лагеря ходить придётся, исследовательские и жилые модули разбросаны. Так что нам с вами от местной специфики никуда не деться.
Кольман надел ботинок, задрал на мгновение голову, скорчивши мученическую гримасу и, отстранив руку Ботнера, продолжил путь.
- Я имел в виду, - через минуту заметил он, - что не мешало бы и транспорт за мной прислать. До лагеря не триста метров, это вы явно приуменьшили.
- У нас только грузовой, - отрезал Ботнер.
Остаток пути они проделали молча.
Лагерь, вопреки ожиданиям инспектора, был тих и безлюден.
- Вы не один здесь? – попытался пошутить Кольман, с некоторым беспокойством оглядывая пустынное пространство между модулями, по которому ветер гонял песок.
- Пять сотрудников, не считая андроидов, - переходя на подчёркнуто-деловой тон, ответил Ботнер. – У нас небольшой штат, да нам и не нужны лишние. На техническую оснащённость не жалуемся…
- А безопасность? – и гость, к удовлетворению Ботнера, беспокойно поёжился.
- Обеспечена, - отрезал медик.
И показал на главный проход между модулями.
- Как видите, монстры тут не бегаю.
Гость пробормотал в ответ что-то неразборчивое. И неуверенно переступил с ноги на ногу.
- Ах, да! – и Ботнер хлопнул себя по лбу. – Вам же, наверное, после дороги надо придти в себя? Отдохнуть, осмотреться, принять душ?
Гость удивлённо скинул брови.
- С водой проблем нет! – с гордостью заявил Ботнер. – Не водопровод, конечно, и не скважина, но из ближайшего поселения привозят два раза в день. Вертолётом, разумеется. Вообще условия вполне комфортные, на обед подаём свежую зелень…
Кольман приподнял на секунду правую ногу, разглядывая успевший покрыться трещинами мысок ботинка.
- Я даже домой не забежал, - тихо, как бы разговаривая сам с собой, произнёс он.
Ботнер понял намёк и, оборвав рассказ о местном комфорте, показал на стоящий в центре лагеря бледно-оранжевый, цвета тепличной моркови, приплюснутый цилиндр.
- Тогда нам туда.
Мария приходит второй день подряд.
Сколько дней длится карантин? Он сбился со счёта. У него не забрали лётный комбинезон, но все встроенные и вшитые в ткань экраны, датчики и процессоры не в силах ему помочь. Они исправно поставляют ему информацию, которую он уже не в состоянии понять.
Мозг отказывается принимать, получать, усваивать, осознавать все эти бесконечные ряды и столбцы разноцветных цифр и условных знаков, диковинными, беспокойными насекомыми прыгающих по гибким жидкокристаллическим поверхностям.
Знаки и символы остаются вне сознания, отторгаемые им, отвергаемые им, болезненно извергаемые вовне при малейшей попытке проникнуть в дендрические разветвления синапсов.
Он вне времени и пространства.
Хотя, конечно, местоположение в пространстве ему известно.
Он, Эдван Сёркен, находится уже неизвестно сколько дней, ночей, снов и бессонниц в одном из отсеков медицинского спасательного модуля, который по причине найденной у него при первичном анализе инопланетной инфекции превращён в карантинный изолятор.
По какой-то причине ему запрещён голосов и визуальный контакт с медиками, прибывшими по тревожному вызову контрольной системы блока.
Должно быть, такова стандартная процедура карантина.
Откуда ему знать, ведь он первый раз в карантине.
Хотя это странно, очень странно.
Тело его не претерпело никаких изменений (за исключением распухшей до колодообразного состояния ноги, лечить которую иначе как уколами медики почему-то категорически отказываются).
Разве что появились какие-то опухолевые изменения на лице, но при отсутствии зеркал определить так ли это – решительно невозможно.
Да и гуманно ли это лишать его контакта с людьми лишь за то, что он не слишком эстетично и презентабельно выглядит?
Очевидно же, что по линиям связи инфекция не передаётся, да и некие односторонние линии связи в карантине, похоже, действуют.
Эдван не видел камер, но каким-то внутренним, интуитивным чувством определил, что за ним внимательно, очень внимательно, можно сказать, неотрывно наблюдают.
Это можно было бы назвать и паранойей замкнутого пространства, и проявлением болезненного состояния тела и разума, можно было бы считать это и началом шизофрении, но ощущение незримого и постоянного присутствия наблюдателя не отпускало Эвана ни на миг.
Даже во сне он чувствовал – Взгляд.
То ледяной и бесстрастный – электронного глаза, ока бортового компьютера.
То блуждающе-дрожаще-настороженный, электронного глаза, передающего сигнал глазу человеческому.
Почему вы так?
Зачем вы так?
За что вы так?
И сколько ещё…
Он задавал себе вопросы. Вопросы выстраивались в бесконечный и бессмысленный, однообразный ряд.
Бесконечный, потому что ряд этот был периодическим. Через некоторое время серия вопросов начиналась повторяться, и за последним вопросом снова следовал первый.
Бессмысленный, потому что Эдван точно знал, что ответов на эти вопросы он не найдёт.
Однообразный, потому что мысленный голос, задававший ему эти вопросы, звучал размеренно и монотонно, время от времени переходя в ровный и белый гул.
Почему… зачем… для чего… за что… когда…
На этом вопросе мысль иногда спотыкалась, нарушая однообразие строя.
Когда?
Когда всё это кончится?
Сколько ещё это будет продолжаться?
Он набирал запрос на клавиатуре.
«Сколько продлиться карантин?»
Экран реагировал так быстро, что вполне можно было заподозрить и автоответ.
«Сложный случай. Решение примет консилиум. Просим вас проявлять терпение»
Он не раздражался. Не стучал пальцами по сенсорной панели. Не бил кулаком по бронированной перегородке.
И потому, что бессмысленно.
И потому, что тупое равнодушие не отпускало его.
«Когда?»
Экран мигал в ответ: «Скоро. Мы делаем всё возможное. Сложный случай. Вызываем специалистов с побережья, местные группы не обладают необходимой квалификацией. Если потребуется, сюда будет направлена группа с орбитальной платформы. Просим вас проявлять терпение»
Он ложился на пол и смотрел в потолок.
За матовыми защитными панелями ровно и равнодушно горели лампы.
Он поднимался, брёл к интерфейсу связи и продолжал это странный диалог.
«Прошу голосовой контакт»
«Невозможно» отвечал экран.
Эдван выжидал.
Иногда вторая часть ответа приходила почти через минуту.
«У вас диагностировано повреждение связок и развивающийся отёк гортани. Пользуйтесь кнопочным интерфейсом. Вам не трудно им пользоваться?»
«Не трудно» в тон продолжал Эдван. «И говорить мне не трудно. Вы ошибаетесь. Ошибка в диагнозе. Не чувствую боли и неудобства. Могу произносить слова, свободно и без напряжения. Не надо меня изолировать, дайте голосовой контакт»
Некто по ту сторону экрана явно был готов и к такому повороту разговора.
Строки быстро бежали по экрану.
«Ваши ощущения субъективны и неверны. Вы не можете ощущать боли, участок опухоли иннервирован. Речевой аппарат не функционирует»
«Чушь» вяло грубит Эдван. «Я не сумасшедший. Мне не трудно понять, в состоянии я говорить или нет. Я слышу себя. Я могу… Вот»
Эдван произносит, нарочито громко:
- Никчёмные коновалы!
«И что?»
Вопрос он задаёт без ехидства и иронии. Скорее, с беспокойством.
Экран с готовностью отвечает:
«Мы прослушиваем карантинный отсек. Ситуация контролируется. Звуки вашей речи не фиксируются»
«Проверьте микрофоны» настаивает Эдван. «Я слышу себя»
«Микрофоны в порядке» отвечает некто. «Звуки фиксируются. Речь не фиксируется. Совмещение с изображением показывает, что вы открываете рот, но звуки не слышны. Слышен хрип.
