«Птица бьет крыльями. Взмахи солидные и ощутимые. Крылья трутся о внутренние стенки черепа, создавая ступенчатый шум. Пять взмахов. Потом – пауза. Как очутилась птица в голове? Наверное, она склевала мозг, перед тем, как угнездиться в черепе и теперь страдает несварением. Ей нужны камни, чтобы тщательно перетереть потребленную снедь».
Сколько лет я не болел? Начал считать, но быстро понял, что в бреду мне проще извлечь из квадратного корня, чем сложить простые числа. Вероятно, очень давно не болел – всё некогда было. И жене легко передал руководящее право решать, кто может болеть в доме, а кому шваброй - по башке за симуляцию, и детей приучил к тому, что в нашей сплоченной семье болеть имеет полное основание только мама.
Хотя, подскунячивал иногда тем опасениям, которые грызли меня морозными зимами.
- Как я ненавижу! У меня аллергия к холоду! Ты же знаешь, - говорил я жене, обуваясь в прихожей.
- От того, что ты ненавидишь холод, холоду ни тепло, ни жарко, - отвечала жена, оборачивая вокруг шеи длинный шарф и раскидывая на спине махровые концы так, чтобы я смог повторить «подвиг» Айседоры Дункан.
- Ты не понимаешь. Ненавижу я всех, а к холоду у меня аллергия.
- Пососи таблетку имудона.
- Я уже с ног до головы – сплошной имудон. Во мне от порядочного мужчины сил осталось – на два раза заказать проститутку и пьяные сопли размазать ей по колготкам.
«Взмахи крыльев учащаются. Паузы становятся короче. Легкий ветерок шипит в ушах. Легкий ветерок? Где-то я уже слышал об этом. Легкий, приятный ветерок. Ах, да, это же главный симптом приступа эпилепсии. Падучая, падучая. Юлий Цезарь вслушивался в шум ветерка, пророк Моххамед, Иван Грозный, Достоевский… всех не перечесть. Да с такой армадой можно приступом Кремль брать. До кучи – еще Ленина прихватить с его разжиженными мозгами. Он хорошо знает план Кремля и схемы подъездных коммуникаций».
Выплываю. Жена по телефону говорит с моей матерью. Цинично пародирует мой надломленный тяжелым недугом голос: «Таб-ылет-очку от темиперадуры, пжалста…»
Хочется грациозно взмахнуть рукой, щелкнуть пальцем и дать ей команду:
- А позвать сюда немедленно священника! Причаститься хочу!
Вот так! Чтобы знала, насколько серьезно обстоит дело. Чтобы поняла: болезнь без сочувствия превращается в гнилое разложение.
В детстве, когда я болел и температурил, я обычно бегал по потолку и просил, показывая на телевизор, чтобы убрали гроб.
Мама говорила: - Ты и при родах удивил всех ягодичным предлежанием. Не желал выпадать в этот мир и все цеплялся из последних сил. Пришлось делать кесарево сечение.
«А потом прискакал на стуле вяленый, точно тарань, мужик и радостно объявил: - Вот, наконец, я и умер.
- Ты кто?
- Как же, - обиделся он, - я лежал в одной палате с Вашим братом. Разве, не помните? 1-я Городская больница.
И я вспомнил все.
Один день пребывания в этой больнице обошелся моему старшему брату четырехнедельным пребыванием в реанимации, в состоянии искусственной комы и десятком операций.
Перед Новым годом, когда наплыли жуткие морозы, он попал в аварию. В легком костюмчике бегал, суетился вокруг своей новой машины в ожидании сотрудников ГИБДД, вместо того, чтобы сидеть в теплом салоне и крутить из пальцев мудры.
Через день взял бюллетень, через два – явился Кащеев, сделал блокаду – от болей в спине, «нагрелся» на бодах, сомнительных порошках и укатил отдыхать в Доминикану.
В Новогоднюю ночь брат выглядел еще бодреньким, и 5-го января, в свой День рождения, его состояние не вызывало опасений.
Девятого, утром позвонила супруга брата и сообщила, что ночью Игоря увезла «Скорая». Сразу стало обидно за то, что три святых праздника отмечали без алкоголя. Женщины опять нас обманули, убедив, что отсутствие алкоголя на столе – это составляющая здорового образа жизни.
Еще день спустя я поехал разыскивать 1-ю Городскую больницу. Жена брата просила подежурить вместо нее. На самом деле она искала возможность как можно скорее перевести Игоря из этого Хосписа в «нормальную» клинику.
Недвусмысленные рекламные постеры похоронного бюро «Небеса», заслонившие своим бумажным телом все стены и двери больницы, сначала смущали меня. Больница оказалась филиалом похоронного бюро.
Брат плавал в тяжелом бреду. Левая височная доля неестественно забелена, будто проказой. Я взял его большую и горячую руку, погладил и сказал:
- Родственники не дадут тебе умереть. И отечественная медицина тоже не даст тебе… спокойно умереть. Крепись, брат. Может, ухи тебе сварить?
- Кто вам разрешил сидеть на больничной койке? – взвизгнула зав. Отделением, еще не успев войти в палату. – Кого я теперь, после вас, положу на эту койку? Вы замяли и испачкали всю постель.
- А что делать? Что делать? Если трупные пятна на теле сильно намокают и чешутся? – разозлился я на зав. свинарником: - Да Вы тоже, как я заметил, не церемонитесь в присутствии больных: в наволочки сморкаетесь, под ногтями не чистите и единственную таблетку на все отделение никак не можете покрошить на равные доли. А «утку» для чего привязали к ножке стола? Она же у вас одна – на пять койко-мест. Больные к ней тянутся одновременно.
- Вашего брата надо срочно вести в другую больницу – на томографию и еще какие-нибудь нервные исследования. Я вижу, вы здесь осваиваться начинаете, - задумчиво произнесла заведующая, ускоренно массируя языком ядовитую железу во рту.
Светлана, старинная приятельница моего брата, а по совместительству еще и глав. Врач отделения нейрохирургии, открыла мне простую истину в одном из главных направлений отечественной медицины, печально сознавшись: « Если у тебя родственники или близкие друзья не работают в больнице, то тебе лучше заранее заказать себе гроб, а не биться головой в закрытые двери медучреждения».
Самой ей, ради того, чтобы устроить брата к себе в отделение нейрохирургии, пришлось пожертвовать многим. Например, местом глав. врача.
«Вяленый мужик, прискакавший на стуле, с вживленными грустными глазами черного деревенского таракана, сказал, что брат должен был умереть еще десятого января, но родственники отмолили. Главный врач Света правильно подсказала единственный путь излечения. «Молитесь, молитесь и еще раз молитесь за него».
- Особенно оригинальная и наглая молитва исходила от Вас, - сказал мне вяленый мужик: - Вы просили у Святого целителя Пантелеймона хотя бы половину «болячек» брата перекинуть на Вас и покончить с сахарным диабетом путем постоянного вливания внутрь самогонки, сваренной из топинамбура и слоновьего дерева. В первой просьбе Вам отказа не было, и Вы получили по полной – с двухсторонней пневмонией, с четырьмя пораженными сегментами – тем более, что ни Вы, ни Ваш брат не догадываетесь, кто вас так ловко зацепил и незаметно подвесил на кончик косы, проходившей мимо и ничего не подозревавшей костлявой хозяйки в черном хитоне».
Птица пару раз хлопнула крыльями… Разрывая в клочья душную дымку, пробился к изголовью участковый врач в черной форме эсэсовца и сразу четко поставил диагноз:
- Болеете, - констатировал он.
- Извините, так уж получилось, - пристыженный его убойной аргументацией, признался я, - сам не хотел. Вообще-то я всегда развивался быстрее, чем вирус успевал приспособиться ко мне. А тут расслабился, сладкого на ночь наелся и создал для вируса благодатную среду. Потом опомнился, съел селедки с молоком, но было уже поздно. Обидно, вирус жмется ко мне, а бабы – нет.
- Нихт льзя огульно обвинять все вирусы подряд, есть среди них и порядочные женщины, - решил участковый эсэсовец. – Давайте Ваше горячее, обнаженное до трусов тело, я потрогаю, постучу, пощупаю, послушаю, поперекатываю… может, чего-то обнадеживающее услышу в ответ? Заодно подпишите, что добровольно отказываетесь от госпитализации.
Я поставил крестик, галочку, апостроф, знаки бесконечности и равенства, нескромно намекнув на свои высокие ученые степени. Подпись получилась солидной и графически выверенной.
-Как могут безгрешные святые судить грешников? Им же не с чем сравнивать. Неискушенные грехами, они знают о сладостных грехах только понаслышке. Не могут они быть объективными судьями.
- А Бог может быть объективным судьей? – спрашивает вяленый мужик.
- Тем более, Он не имеет права. Нечего было создавать меня по своему образу и подобию. Он постоянно мне внушает, что я – это Он. Не надо меня убеждать, что осложнения после гриппа – это еще одно испытание, ниспосланное Им за грехи. За чьи грехи? Раз уж – по образу и подобию, то и грехи – по образу и подобию.
Душа в залоге у собственной жадности, зависти и себялюбия. Но совесть трясется от страха. Значит, не безнадежно. Можно было бы выкупить душу, если бы жадность так сильно не допекала и зависть не подстегивала себялюбие.
Старый, ржавый гвоздь накалили до красна и опустили в стакан с водой. Хорошо, что гвоздь не заставили обсасывать, а только выпить воду, окисленную железом.
Вирус мутировал. Говорят, что некоторые антибиотики стали для него кормовой базой и средой размножения. Поэтому, лучшие методы лечения остаются дедовские: незаметно подкрасться к вирусу и неожиданно ударить оглоблей его по башке. Выздоровление гарантировано.
- Не о том Вы рассуждаете, - говорит вяленый мужик: - С вирусами Вы соседствуете всегда и друг другу нисколько не мешаете. Они жрут Вас, Вы – мертвечину… Ваша проблема в другом.
- Догадываюсь, о ком вы хотите поговорить. Осенью умерла одна знакомая гадалка: черная колдунья и скопище болезней, настоянных на нечистой силе. Смерть ее оказалась полной неожиданностью, поскольку, согласно диагнозу врачей, она должна была помереть десять лет назад, но очень не хотела, да и домашних забот накапливалось в геометрической прогрессии – некогда было задницу расправить и отдаться всем болезням на растерзание. Так сильно скрипела, что, казалось, по жизни катить будет еще бессовестно долго.
Она и зацепила сначала брата, а затем и до меня добралась. С «той стороны» это делается просто, и усилий значительных не надо прилагать.
- Да, - подтвердил вяленый мужик, - я видел ее возле кровати, на которой умирал Ваш брат. красивая, надо сказать, женщина. Такой трудно отказать. Я вот, например, не смог.
Я еще ничего не умею. Могу только созерцать. Но мое неумение – не из-за скромного характера. Скорее, мне одному здесь неплохо. А вот та полная женщина, которую Вы называете гадалкой… колдуньей, та женщина очень сильно испугалась, очутившись вдруг здесь. Одна, беспомощная, обескураженная тем, что это могло случиться именно с ней, она искала кого угодно, лишь бы не оказаться одинокой.
Близко от нее проявился Ваш брат. Я видел, как склонившись над койкой, она судорожно цеплялась за него, что-то объясняла, доказывала, плакала, и он, по-моему, почти с ней согласился.
- У них же была нескрываемая, взаимная неприязнь, - возразил я вяленому мужику.
- Если Вы – о чувствах, то здесь никто никому не мстит. Здесь, кроме Любви, нет ничего. Но Любовь здесь – это не чувство. Любовь – сама жизнь. Без Любви здесь не живут. И Любовь здесь – единственное испытание, дарованное кем-то Великим, кого мне еще не посчастливилось увидеть.
Я же говорил, что здесь я совсем недавно, еще ничего не знаю, не умею и
|
