Вволю натрудясь и покуролесив по миру, порой в минуты отчаянные вспоминаем мы дом детства, теплую завалинку и высокое крыльцо, глаза ясные, глубоко упрятанные на морщинистых лицах, черты которых так знакомы и близки, что вдруг проступает ясно истинность желаемого. Хочется назад к своим старикам, в простоту и истинность добрых отношений, хочется проснуться на бабушкиной перине от солнца в лицо или раненько от запахов пекущихся пирогов и, зажмурившись, вновь ощутить этот прилив восторга жизнью, от которого сдавливает гортань и какой-то птичий крик рвется из груди вовне.
И бывает, собираемся и едем, а в последний момент вдруг вспоминаем – ведь что-то нужно привезти и подарить старикам. Знаем – будут рады всему, потому что рады они, прежде всего нам, нашему к ним вниманию. И вот здесь и случаются курьезы. Подарив бабуле шикарные кожаные перчатки, а деду красивую шляпу, отметив радость и даже гордость в стариковских глазах, не вдруг примечаем, что не носят нами дареных вещей старики. А когда приезжаем после длительного перерыва нежданно можем обнаружить давно даренную и забытую уже нами вещь новехонькой вдруг в красном углу избы под образами.
Верный знак – старики соскучились.
И становится неловко за собственную неуклюжесть душевную, такую дремучую, что рядом, порой с малограмотными предками, чувствуешь себя позабытым осколком далекой, некогда существовавшей и не знавшей еще письменности цивилизации.
Вот и я рванулся к деду, к своей сибирской реке напрямки, через муки душевные и невзгоды баламутные, мимо нескольких навязчивых друзей и подруг в один весенний день, перемешивая грязь со снегом и вороша в голове нескладные мелодии собственных мелодрам.
На автовокзале уже вступило в голову – деду-то нужно что-нибудь привезти в подарок.
Сложная миссия.
Смотрю, торгуют фруктами на улице, развалы апельсинов, яблок и красивейшие ананасы. Дай, думаю, деда заморским косматым гостинцем угощу, у них там в деревушке такого изобилия нет, да и не купит себе старик подобного угощения.
Нагрузился увесистыми плодами и, намаявшись по дорогам, добрался таки до знакомого дома. Дед был, конечно, рад, искрился, себе места не находил, чем бы только угостить да приголубить внучка. Дары мои принял с душой, отложил в сторону и угощал немудреными и такими родными деревенскими и таежными угощениями. Баньку, конечно, соорудили, после баньки разговелись до полного телесного мироотрешения.
На день третий, начиная здороветь душой и уже ясными, отстраненными от собственных проблем глазами глядя на мир, я вспомнил о своем гостинце и озадачился. Нигде оный был не отмечен, да и дед ни слова о подарке не сказал. Может, заморский фрукт деду совсем не понравился?
Побродив вдоль реки, зайдя в сельмаг, возвращаюсь домой, обдумывая план своего возвращения в город, вхожу в избу, деда не нахожу, а, войдя в дальнюю комнату, слышу как бы приглушенное и недовольное ворчание старика. Заглядываю за угол печи и вижу картину. Дед, сидя как всадник на длинной лавке и выложив на неё пару полученных в подарок ананасов, держит один из них за косу и отчаянно пытается шелушить, обдирая подобно кедровой шишке и, видимо, выискивая в ананасе орешки. Конечно, у деда получалось очень неважно обдирать фрукт, а орешек он не находил и видимо ругая прожорливую заморскую кедровку, отставлял ананас в сторону.
О, Господи, я ведь даже и не подумал, что мой дедушка не только не пробовал, он и не видел в жизни ананаса! Меня старик спросить постеснялся – как кушают же подаренный заморский фрукт?.
Ругая себя, и стараясь не шуметь, я тихо удалился. Учить деда кушать ананасы я не мог, - не хотелось вновь смущать и омрачать наше с ним очередное расставание.
Так и уехал назад в полном недоумении в отношении собственной неуклюжести.