Ох, какой же вой поднялся в Плоскостопии! Ну ладно еще – капища зарыть да головы выкинуть, но стричь ногти на ногах – да где же такое слыхано? Срам-то какой! И, хотя иные с радостью обряд над собой учинили, большинству же монахи силой стригли ногти, а в утешение наливали по ковшу браги. От того в тот год не стало запасов меду и хмеля и подорожали рожь и буряк. Но все ж не все отступились от старой веры: в деревне Малые Овины близ самой Морковии трое старцев заперлись в бане, обложенной снопами, и сами себя спалили. Страшно трещали и скручивались в огне ногти на ногах у старцев, а запах стоял такой, что монахи не посмели к бане приблизиться. Иные же будто бы видели, как с визгом влетела в баню древняя плоскостопская Едрена Бабушка и прыснула изо рта на старцев студеной водой, а потом подхватила их за обугленные ногти – и унесла в чертоги к богам старой веры. Но мало ли что мелют досужие зеваки!
Надобно заметить, что описанные выше события относятся к разряду легенд, потому что легкомысленные плоскостопцы стали разуметь грамоте только после приобщения к новой вере в Двух лысых Фазанов и Такуютомать, да и то благодаря завезенным царем Дирижором грамотным монахам. Только с той поры появился обычай вести исчисление лет, писать летописи, выпускать газеты и даже разносить счета с описанием податей. Есть ученый люд, который толкует о том, что непатриотично полагать смену веры насильственной. Мы же отметим, что насилия по сути и не было, а просто плоскостопцы, как упрямые, но не зловредные дети, сочли происходящее игрой, в которой поартачиться вовсе не грех.
***
В году шестьсот тридцать пятом от Возгнездения Трех Фазанов упокоился очередной государь – Иолант Кроткий, но наследников у него не было, потому что своего единственного сына положил он на алтарь отечества, да на нем и прирезал. Другой же сын еще во младенчестве помер со смеху, наблюдая за тем, как ведут сыск с пристрастием в Кислой избе на улице Малой Костоломной, что в Морковии. Да и как недорослю не смеяться, коли кат залил кровью листы сыскного дела, а пытаемый взял, да и преставился, чтобы не давать повторных признаний? И началась в Плоскостопии великая смута из-за престолонаследования.
Сначала семь бояр сказали, что у всех у них есть третий глаз, потому что-де они – внебрачные дети государева батюшки. Двоим головы вскрыли, но искомого ока не обнаружили, прочие же на досмотр не явились, но переметнулись к врагам. Боярин Халер сбежал в Лярвонию, к королю Силогизму, и натравил его на плоскостопцев. Пятнадцатитысячное войско Силогизма, хоть и рассеялось частично в лесах, дошло до Морковии и захватило его, и весной шестьсот тридцать шестого года на престол был посажен ложный государь, назвавшийся именем младшего сына покойного царя. Но воинство захватчиков опилось плоскостопской браги и, будучи изнеженным и к потреблению настоящих напитков неспособным, начало хворать. По бражному делу Морковию спалили, и войско сбежало. Последним, как повествует летопись, из царских теремов удалился подложный самодержец, прихватив заодно бармы и два последних кочана капусты. На заставе, когда у него потребовали подорожную, он выдал себя возгласом: «Пся крев!», был схвачен и лишен барм и капусты. Его дальнейшая судьба достоверно не известна. Летописец Барабаний пишет, что несчастного посадили в кожаный мешок, полный мокриц, отчего он лишился разума. Но в записках Репного приказа значится, что «… отрок, именующий себя государем, две седьмицы держан был в чепях в монастыре Второго Фазана на квасе и редьке, а затем отпущен, поелику захворал животом, а куда подался – то неведомо».
Потом несчастья Плоскостопии продолжились: сначала неурожай мака привел к голоду и бунтам, потом с востока налетели неисчислимые орды Чижа-разбойника и Кирдык-хана, требуя даней все той же брагой и красными девками. И если с Кирдык-ханом справились просто – напоив всех и уговорив остаться, то Чижа-разбойника одолеть удалось лишь пятью годами позже, когда нашелся-таки настоящий престолонаследник.
Всякому известно, что истинный правитель превосходит человека подлого племени любым качеством: и статью, и воинской доблестью, и аппетитом, и лютостью до сырой бабской плоти. А посему и единокровные наследники его, пусть и незаконные, должны водиться в избытке, стоит лишь поискать. Вот только как? Тут и вспомнили о бабке с сухарем в тряпице – а вдруг еще жива по прошествии веков? Кинулись искать и нашли убогую все на той же площади в стольной Морковии, у обгорелой стены. Пали искальцы бабушке в ноги и взмолились: «Просвети, многомудрая, как нам государя отличить, если не колоть черепа всем подряд?»
И просветила старушка: надо, говорит, взять три горлатных шапки боярских, в каждую бросить по сто записок пустых и по одной с надписью «Царь». И кто осмелится и сумеет с первого раза изо всех шапок нужные записки добыть, тот и есть государь истинный, потому что без третьего глаза в темени сделать это никак невозможно».
Так и сделали, и даже бояре отдали свои шапки, не чиня препятствий и не требуя долговых расписок. Семь седьмиц ходили по Плоскостопии назначенные сходом люди и кого добром, а иных и принуждением заставляли тянуть из шапки записки, и всякому тянувшему выстригали волосы в ноздрях – дабы узнать и повторно с ним не маяться. Всех перепробовали, счет мужеску населению попутно провели, но так и не нашли никого царских кровей.
Вот зашли они на постоялый двор – перекусить да обсудить, с чем к народу идти – и видят: лежит у порога голь перекатная, битое поганое ведро под голову подложив, драной рогожей укрывшись, и задает храпака, да так-то густо, что аж пыль с притолоки сыплется. Заглянули ему в ноздри – а там шерсть нестрижена! Эх, думают, заставим и его для порядка судьбу испытать! Растолкали под микитки детинушку, сунули ему шапку – тяни!
Нет, говорит детинушка: невместно мне, царскому сыну, трудиться, самолично в шапку лезть! Тяните, собачьи дети, записки сами, а то я вас насквозь вижу: норовите на чужом горбу в рай въехать!
Подивились назначенные люди таковым речам: ишь, насквозь видит да царским сыном именуется! – и стали учтиво выспрашивать: а кто ты таков есть, добрый молодец, и как тебя звать-величать?
И ответил им голь перекатная: а я сын своей матушки, сызмальства близ царских теремов обретался, поелику матушка моя в государевых покоях поломойкой служила, с государем здоровкалась за-просто, а иной раз и тряпкой на него замахивалась! И думаю я так, что мною матушка брюхата была не от батюшки присватанного, поелику тот по срокам как раз на войне с Кирдык-ханом в те поры был. Значит, только самолично государь и оприходовал матушку, не с боярами же сиволапыми она спозналась!
И тут же, при свидетелях, извлекли для голи перекатной три записки – и все нужные!
Возликовал народ, что нашелся истинный престолоблюститель, повезли его в Морковию, отмыли добела, надели бармы да и вскорости усадили на трон. И нарекся он государем Перемогой первым.
С тех пор долгие века все было в Плоскостопии замечательно, и иным уже явственно слышался плеск молочной волны и запах крутого киселя.
***
Так и в правление скорбного царя Демофила все поначалу складывалось отменно, и был народ послушен и двигалось все установленным порядком. Но, как водится, в семье не без урода, во всяком стаде есть паршивая овца. Так и среди плоскостопцев завелись вдруг агитаторы-провокаторы и стали народ смущать, что, дескать, в соседней Бруталии подошли к светлому будущему аж на полверсты ближе, а в заморской Трудоголии вот-вот вступят в это самое светлое будущее. А все от того, что будто бы идут не с поводырем, а все скопом, назначая себе народного Глазомера-ясногляда из числа Умудрившихся. Но можно ли дозволить чужакам хватать нечестными руками светлую мечту плоскостопскую о молочной реке с кисельными берегами, мечту выстраданную и вековечную?
И откуда они взялись, смутьяны эти? То ли сами родились, согласно науке геномике, из старой мякины и мышиной шерсти, то ли приехали из-за синь-моря в опломбированных ящиках – то доподлинно неизвестно. Но отличить их можно было сразу, потому что не поклонялись они, как все прочие, Двум Лысым Фазанам и Такойтоматери, а, собравшись в кружок, читали книгу «О марже и грабеже» и молились на портрет Бородатого Карлика.
Был у смутьянов старшой, великого ума человек. И не в том дело, что сочинил он страшные заклинания «Матерям – сто клизм, эмпирикам – кретинизм» и «Три родника и три составные части Карлика»; а в том дело, что умел он смотреть с особливым прищуром, и открывались ему дали, что за ненаставшими веками и неоткрытыми землями спрятаны, и даже еще дальше. И были те дали светлы, необъятны, и стояли там устремленные в небо легкие города из крылатого металла на кисельных берегах молочных рек. Конечно же, иные сомневались: как это – строить город на кисельном берегу? Не увязнуть бы! Да и молочные реки сомнительные: текут, не прокисая, не створаживаясь. Уж не из-за холодных ли русалок? Этих иных старшой с прищуром увещевал человечно, но и брал на заметку.
Умный промолчит, а дурак не догадается, но скажем о том, что, видать, и в старшом была толика царской крови – а иначе откуда же взяться третьему дальновидящему глазу?
А звали-величали старшого просто: Лукич.
И вот случилась у царя Демофила незадача: ввязался он в войну с банзайцами из далекой Харакирии, да и проиграл ту войну подчистую. Вроде бы, ничто такого исхода не предвещало: и шапок для закидывания малорослых банзайцев было припасено в достатке, и знамена не сопрели от прежней мирной жизни, и даже на пароходе «Варнак», что отправлен был к берегам Харакирии, трюмы забиты были пареной репой и лущеным горохом для обстрела вражеских берегов – но вернулось демофилово воинство в полной конфузии, с намыленной холкой, и единственным трофеем стали скорбные строки «Спит гаолян» из песни «На сошках обжулили».
Нам-то понятно, что случилась беда от того, что остался Демофил в стольном граде, а не окинул яснозрячим взором поля битв. Но как же обрадовались провокаторы-агитаторы, как заулюлюкали, как резво начали писать подметные листы и мутить народ! И пошло у них дело на лад: неделя не изошла, в аккурат к празднику Двух Фазанов отправили Демофила в узилище, а там и в распыл пустили вместе с супружницей Резистенцией и наследниками. И стал Лукич избран Самым Зоркошарым в Плоскостопии.
Вот построил он всех плоскостопцев в колонну по три и повел их к светлым далям. Чтоб не отвлекались, велено было всем глаза закрыть, а кто по сторонам зыркал – тех специальные люди отлавливали и на перевоспитание отправляли в нарочитые поселения, где ростки светлого будущего особливо бодро произрастали, чтобы они, да те, кого Лукич раньше заприметил, сами убедились в его правоте. А позади колонны самые бравые соратники Лукича пошли, шаг чеканя, за что и получили прозвание чекисты. Легко можно было чекистов определить, потому что от горячего сердца
