In the heart of the night...

...Все было привычно и необычно в то же время - в моих покоях перестали тикать глухо диски времен, шелестящие паутинными шестеренками и вечными бликами теней...
Цикл чего-то бесконечно незнакомого мне, несмотря на давнее знакомство с ним перестает мерно продолжать ход (я чувствую, он устал это делать).
С другой стороны, несомненно - это что-то новое (даже в моем дворце что-то свежее!). Отхожу вглубь и жду, что бы это могло значить?..
Спустя несколько минут это "что-то" обозначилось падением чего-то большого и явно живого на перину моего ложа; гулким боем нового витка движения дисков (все опять по-прежнему... Почему же я тогда смущен?).
С любопытством принимаю невидимый облик и вытягиваю шею в сторону падения: это... девушка, очевидно, очень не ожидавшая для себя оказаться в мягкой-мягкой перине.
Думаю, напряженно и невольно тем самым бужу самые сумрачные очертания моих покоев - зачем мне прислали прямо во дворец живое?
Оглядываясь по сторонам, неинтересно украшенных окаменевшими водяными драконами и огненными тиграми, вспоминаю древнее обещание своему создателю: перестать докучать бессмысленными убийствами ради развлечения деревням, на которые набегают то кочевники, то группа разьяренных от голода медведей, дать им свободу...
Еще раз смотрю на девушку: тихонько ходит по дворцу, чуть подбирая полы широкой юбки до пят для высоких ступенек, в растерянности чуть изредка теребя завязку от маленького жакета... Мне стоит с ней подружиться?
Попробую. И потому стараюсь походить на волшебное творение из сказок, которыми наверняка в детстве усыпляли ее карие глаза и черные волосы, обрамляющие немного бледное круглое личико, незаметно оставляя на каждом углу для нее съедобные яства и украшения, чтобы успокоить.
Мои слуги, сердито и смешно насупившись, созваны и рассажены по клеткам (они могли страшным видом, звуками, злостью и даже кровожадностью причинить вред ей, чего я не мог допустить).
Сам я тихонько наблюдаю за ней, из припотолочной маленькой комнатки-пагоды, изумляясь и жалея, что никогда в полной мере не могу взять в утешение все радости ее мира, ее народа (там умели петь и играть на разных диковинных штуках, дающих звук; рисовать и значками описывать все, что угодно; играть и ухаживать за животными...).
Действительно - огромный, дивный мир, неужто ты меня навсегда прогнал, лишив всего этого? А сколько раз я старательно согревал бабочек душ дыханием и не давал их трогать отвратительной змееподобной страже своей? Сколько раз нехотя посылал черный листик, предвещающий неизлечимую болезнь бедняку, которого все бросили и все обижали и, кажется, только мои чары могут хоть как-то облегчить ему боль? Сколько раз сожалел о свершившейся жестокой битве между кем-нибудь, свершившейся по причине моего одиночества и скуки от него?..
Теперь отголосок твой, мир со мной, но надолго ли? Я стал тревожиться этой мыслью, невольно каждый рассвет, в полудреме будто сна вспоминая живую маленькую ее фигурку, резво и несмышлено хватающую ручками капли моего водопада, звонким и приятным голоском напевающей при этом веселые песенки; ведь когда-нибудь она навсегда останется в моем дворце, но уже не будет приносить в него необыкновенную живость своими шагами, не потрогает его цепочек, сотканных из лепестков опавшей сакуры, она... умрет.
Конечно, полностью я не дам исчезнуть ни одному живому существу, и она станет белоснежно-тонкой бабочкой, или черным листиком (но это вряд ли, ведь я не замечал за ней ни дурной мысли, ни злого поступка); но... Она однажды перестанет быть такой живой и красивой, с чуть розовым румянцем на по-детски круглых щечках, стройными, утонченными чертами движения, с улыбкой алых губ и с внимательным взглядом, обрамленным пушистыми черными ресницами; она никогда не будет такой, однажды!..
Что же мне делать? Моя незамысловатая корона, представленная двумя нетолстыми и не очень длинными рожками, растущих по бокам глаз и близко к ним, вдруг начинает давить на виски; еще ни в отношении ни одного творения мне не было так... горько, страшно осознавать этот факт, обычно не представляющий для меня ничего особенного!
Почему я стал таким? Что хотят от меня? Если дружбы с ней, то... теряюсь в ответе: да, она ладит со мной, так ей и не показавшимся на глаза, пока, не отвергает моих даров и угощений, не обижает моих слуг и обитателей дворца; однако...
Да что это за дружба, когда я ни словом еще с ней не перемолвился, она старается избегать меня; будто чувствуя, как... уж не могу просто дружбу чувствовать к ней?!..
Я более не господин в своем дворце, у меня нет друзей, и не может быть - либо мне покоряются, либо... я сам, я покорен ею (меня тянет видеть, слышать ее, одаривать, защищать... как странно, но я этого не стыжусь - она моя единственная, по-настоящему единственная ниточка с миром, и как бы я хотел быть с ней вечно!).
Увы, бесконечность мне... Немного подвластна, а хочет ли этого она? Не знаю... Другая бы была счастлива, что невольно покорила меня, ведь все сокровища и яства битв, все жемчужины от навсегда уснувших рыбок и алмазы от упавших звезд принадлежат мне, мне ведомы самые сильные страхи и слабости людей (я, оказывается, и сам у них в плену), самые сильные безжалостностью и бесстрашные свирепостью воины выполняют мои приказы...
Но ощущает ли она тот трепет, который я испытываю от одного ее присутствия? Согласна ли она испытывать его по отношению ко мне? Не знаю... Как я глуп и слаб, беден, ничтожен и безобразен для себя, когда слышу от себя одно это изречение! Чувствую отчаяние, растерянность, в которых остается один выход...
Прийти к ней и сказать правду, довериться и открыться, произнести несколько самых дивных слов; что, вероятно, крайне удивились бы люди услышать от меня.
Девушка в ответ... Отпрянула к стене и, вскрикнув, стала искать способа навек покинуть мой дворец (без моей воли для нее это не возможно). Я же... сам готов был искать этот способ (но меня удерживал лишь... страх за ее жизнь!).
Мой враг по преданиям стал мне ближайшим другом и все силы я положил, чтобы уберечь его: острые обрывы скал я заколдовал в подобные облакам мягкостью очертания, глубокие и ледяные воды озер сделал теплыми и прозрачными, чтобы в них нельзя было утонуть; слуг, все же высвободившихся и пустившихся вдогонку растерзать беглянку, поймал и посадил на еще более суровый замок; свешивающиеся с потолка старые ленточки превратил в каменные, лестницы перестали, по моему повелению, пускать к себе, ножи и сабли - сами втыкались напрочно в камни и никого не смели трогать...
Так, она... снова осталась в комнатке с периной ложа, морем яств и подарков от меня, но даже не глядела на них (я знаю, они напоминали ей обо мне, самом жутком, беспощадном повелителе), она... не хотела со мной дружить, принимать мой трепет, не... хотела мне подчиняться...
...Все было привычно и необычно в то же время - в моих покоях перестали тикать глухо диски времен, шелестящие паутинными шестеренками и вечными бликами теней... Я...
С болью в сердце, все еще беспокойно бившемся от лишь вспоминания о ней, мыслью уже почти заставил себя смириться с ее волей и решением, ее выбором; тихонько и с грустью гладя бабочек душ и управляя руками веерами ветров, навевающих сны; как вдруг, чуть занялись сумерки...
Она сама приходит ко мне, необычно приветливо и даже ласково заглядывая в глаза, просит прощения за свое поведение, говорит, что будет рада всему, что я сделаю для нее, что у меня чудный замок...
Ее ли я слышу? Сомнение закралось мне в грудь, но касанием своей руки к моей она усыпила его (я так верил, хотел, ждал, что она смягчиться ко мне!). Не помня себя от мига счастья, я крепко обнял ее (она не противилась).
Тогда я поцеловал ее (в ответ только крепче прижалась ко мне она). Уж не сплю ли я вновь? Нет, я ощущаю ее прикосновения, ласковые слова и клятвы слушаться меня; что за диво? Что-то во мне внутри подсказывало, что веря этому, я обманываю себя, неправильно поступаю, что позволяю ей совершать что-то непростительное... Но не мог совладать с собой и не жаждать еще мгновений блаженства; потому, как в беспамятстве, вновь и вновь осыпаю ее поцелуями, еще крепче обнимаю и еще жарче ласкаю...
Непрошено наступает рассвет и... она уходит в комнатку, как-то наскоро и суховато попрощавшись, потом все реже заходит ко мне, опять начинает избегать, не заговаривает, даже пуще прежнего... Начинаю грустить, искать, что не так совершил, чем не угодил ей, вплоть до мук, скучать, сильно, вновь переживать за нее... Спустя некоторое время я подхожу к ней и...
Понять ничего не могу - ее, подобные шелку, длинные черные волосы стали белеть и укорачиваться! С каждым днем, когда она заходит ко мне и дотрагивается до моей руки, они все белее и короче; и она, то ли испугавшись этого, то ли еще от чего, молчит об этом, тем не менее, навещает меня...
От смятений в чувствах начинаю яростно постукивать небольшими когтями по скале: что происходит? Что переменилось в ней? Она обещала впредь не отворачиваться от меня тогда, сейчас лишь иногда заходит, дотрагивается до моей руки, не спрашивая и не отвечая, не слушая, не глядя ни на что, и уходит, без объяснений, снова точно убегает от меня!..
Трепет мой и надежды, мечты, самолюбие мое втихаря оскорблялись все тверже, заманчиво шептали отомстить или не обращать внимания на ее капризы и поступать так, как мне хочется, как и подобает хозяину, наказать ее за неблагодарность и обман; и любезные слуги-непоседы поддакивали ему, рвались расправиться с ней, тряся клетки на всяк лад...
Но нечто мне подсказывало, что она и сама наказала себя, нарочно или нет; только скрывала это. Я снова кинул память на поиски всех моих свойств, которые могли отразиться на ней и вызвать такую перемену. Могу убить одним уколом рожек, могу на время оживить уж мертвое... А еще от прикосновения моих рук стареет всякое живое существо...
Вот оно что! Она хочет укоротить себе жизнь, погибнуть от моей руки! Раньше я бы радовался такому, воображал бы, что это смелое и покорное создание, которое настолько почитает мое могущество, что и само готово служить мне; но не сейчас - ведь это не какое-то существо, а она (мой гость, мой друг, моя любовь)...
Я не хочу, чтобы она погибла раньше, чем продиктуют это диски времен; она и так столь мало живет, такая неповторимая, все еще красивая! И, уж если в моей власти было запустить это волшебство, в моей воли будет остановить его; в решительности иду к ней.
"Зачем ты все время касаешься меня, зная, что от этого стареешь и теряешь свою красоту?" - понижая голос, сказал я, осторожно усаживаясь рядом с ней, с довольной улыбкой отмечающей свои тающие и белеющие некогда роскошные пряди в зеркале.
"Чем ты не доволен? - каким-то чужим голосом отвечала она, - Я, кажется, не отталкиваю твоих даров, как и обещала, благодарю тебя за них лаской..."
"Но ты не искренна... - невольно вырвалось из моего упавшего голоса, - Ласка ради того, чтобы обезобразить себя мне не нужна... Нет, ты для меня и так красива, но..."
Тут... она рассмеялась.
"Ты думаешь, я просто так терплю твой черный взгляд, ледяные руки и липкие голос и уста? Жертвую своей молодостью и красой ради тебя?.. Нет!"
Последнее слово она едва ли не выкрикнула, таким тоном, что я явно