Ангел поцеловал

Дважды я брался за этот рассказ, лет пять-шесть назад пробовал его осилить, и ничего у меня не получалось. Но Бог, как говорится, троицу любит, тем более, что теперь, когда кое-кто из специалистов готов признать меня литератором, я решил рискнуть в третий и последний раз. И вот я вытаскиваю из тумбочки тринадцать чистых листов бумаги и пишу название рассказа. Почему тринадцать? Да потому что это мое самое счастливое число.
Так что, собственно говоря, этот ангел поцеловал, или кого он поцеловал? Вот в чем вопрос. Почему он вдруг спустился с небес и запечатлел этот поцелуй на чем-то или на ком-то? Нет, если все объяснить сразу, дальше будет просто неинтересно читать, поэтому я немного подожду и сообщу об этом в самом необходимом месте, которое называется ударной точкой повествования – это вершина, на которую и читатель, и пишущий человек взбираются вместе. Именно там и происходит разрядка, сброс напряжения, оттуда виден весь проделанный путь, именно там станет понятно, почему ангел не выдержал, оставил свои вполне комфортные и безмятежные места и, движимый нахлынувшими чувствами, ринулся вниз со своим ирреальным поцелуем.
Будет ли он целовать нечто одушевленное или какой-нибудь камень, я еще не решил, мы подумаем об этом вместе с читателем, которого я приглашаю в соавторы.
Договорились? Ну, тогда пошли дальше.

Первая страница рассказа получилась вроде бы вполне удовлетворительной. Я выкурил сигарету и надел очки. Теперь попытаюсь рассказать о человеке, назовем его А.Г., который не захотел стать моим отцом.
Неплохая фраза, да? Я долго ее придумывал.
Что значит "не захотел стать моим отцом"? Ему что, не нравилась моя мама? Да он был от нее без ума! Он вернулся с войны, когда мне было шесть лет, и сразу же на ней женился, а мой родной отец погиб еще в ноябре сорок первого.
Не приведи, Господи, быть человеком, которого отец никогда не погладил по голове… Может быть, кто-то меня поймет.
Так вот, мой отчим, который не захотел стать моим отцом, имеет прямое отношение и к ангелу, и к его поцелую, поскольку я пишу этот рассказ о великой силе Искусства. То есть, не я один пишу этот опус, мы делаем это вместе с читателем, теперь мы в одной упряжке, а вдвоем тянуть воз значительно легче.
…С потрясающей детской изобретательностью пытался я добиться от А.Г. признания отцовства. Однажды, когда мы с ним остались вдвоем в нашей крошечной и холодной комнатушке в коммуналке, я пошел напролом и, глядя ему в глаза, сказал: "А вот соседи все время меня спрашивают, почему я не называю тебя папой?" Я ожидал только одного ответа: "А ты называй!" Он же холодно бросил, что это не их собачье дело… Уходил он в сторону от больной для меня темы или  просто не понимал, чего я хочу, не знаю…
Но после этого я его возненавидел.  

Вот видите, дорогой читатель, нам с вами осталось написать одиннадцать страниц. Я твердо решил, что пройду этот путь до конца, даже если придется идти одному. Не хотелось бы, конечно, потому что вдвоем всегда легче…
От пишущих людей часто можно услышать мнение, что они делают это для себя лично, а читателя не принимают в расчет. Подобное заявление мне представляется или ложью, или заблуждением. В творческом процессе принимают участие двое: первый творит, а второй этот «продукт творения» воспринимает.
Вот я сейчас пишу вместе с вами рассказ о великой силе Искусства. Это как теорема, которую нужно доказать, но методы формальной логики здесь не действуют. Здесь действуют какие-то ирреальные законы, нечто бессознательное, адресованное к чувствам человека.
Может ли Искусство вообще иметь какую-то силу, то есть, оказать  реальное влияние на жизнь человека, а не только на его сиюминутные настроения?
Это нам с вами и предстоит выяснить, если, конечно же, мы наберемся терпения, которое у вас, как мне кажется, уже иссякает. Сколько же можно ходить вокруг да около, пора, наконец, перейти к делу и объяснить, причем здесь ангел с поцелуем, мой отчим, я сам да еще и великое Искусство… Как все увязать в единое целое? Вполне законный вопрос.
Всё, можете сказать вы, мне уже надоело ждать, немедленно говорите, что здесь делает ангел? Иначе я сейчас же закрою книгу и больше в руки ее не возьму.

Одну минуту, не торопитесь, осталось всего десять страниц.
После того, как я возненавидел отчима и перестал ему подчиняться, жизнь в нашей семье превратилась в кошмар, и в первую очередь для меня самого. Мама ежедневно изводилась, пытаясь наладить наши отношения, но у нее ничего не получалось. И тут я получил еще один удар.
Году в сорок седьмом или сорок восьмом А.Г. и мама поехали на свою родину в город Кременчуг, что на Украине, и взяли меня с собой. Город лежал в руинах, целых зданий практически не осталось, но чудом уцелел крохотный деревянный домишко, в котором моя мама родилась.
Мы вдвоем ходили среди этих развалин, я держал маму за руку, и она рассказывала о своей жизни здесь, на берегу Днепра.
В одном месте она остановилась и замерла, увидев какого-то человека, идущего нам навстречу. Человек тоже остановился и стал на нас смотреть, набычившись и наклонив голову вперед. Он был невысокого роста, крепко сложен, кряжистый такой и не очень старый.
-Погляди, Вольф, – сказала мне мама, – это твой дедушка. Запомни его лицо.
Я не понимал, почему должен запоминать его лицо, я хотел подойти к нему и уткнуться головой в его колени, и чтобы он погладил меня по голове… Но мама крепко держала меня за руку. Дедушка, постояв немного, повернулся и пошел назад, не сказав ни слова.
Я не запомнил его лица, но у меня возникло странное ощущение, что я остался один.
Я не запомнил тогда его лица, но я его простил. Простил и его, и своего отчима – после того, как увидел фильм Тарковского.

Прошу вас, читатель, не покидайте меня, осталось всего девять страниц, давайте дописывать рассказ вместе, ведь у вас тоже есть дети, как и у меня, вы тоже читаете книги и смотрите фильмы, для вас великое Искусство – не пустой звук, а тоже часть вашей жизни…
Все это прекрасно, можете сказать вы, но пора уже и честь знать, пора ангела выводить на сцену, пусть он чмокнет кого-нибудь или что-нибудь, чтобы стало, наконец, понятно, о чем идет речь. Сколько же можно испытывать человеческое терпение?
Я предвидел подобный вопрос и готов объясниться.
То, что Искусство помогает нам оставаться людьми, способно избавить нас от неврозов и аффектов, доступно пониманию каждого:  без него просто нельзя жить, это то, что отличает нас от животных, наших братьев. Тот факт, что человечество без Искусства не выжило бы в отведенных ему судьбой катаклизмах, что Искусство – единственное универсальное лекарство, спасающее от глобальных психических недугов, – очевидно и понятно было еще древним грекам. Аристотель первый сформулировал понятие катарсиса.
А вот как получается продукт творчества, не знает никто. Платон считал, что сами поэты меньше всего понимают, каким способом они творят. Зигмунд Фрейд также относил творческий процесс к фактам проявления бессознательного, похожим на детскую игру или фантазии наяву.
Вот и мы с вами сейчас в мучениях рождаем каждую строку, это, можно сказать, первый опыт коллективного творчества, причем, заочного, в котором принимают участие автор и неизвестный ему читатель.

Это еще не середина рассказа, осталось написать восемь страниц, но пора наконец-то выпускать обещанного ангела с обещанным поцелуем, хотя, откровенно говоря, я хотел явить данного ангела в самом конце… Но, как говорится, по ходу пьесы передумал. И вот почему.
Задача автора поддерживать читательский интерес до финала, до последней строчки, а там сказать самое главное, о чем было задумано и заявлено в названии рассказа. Но терпение человеческое не безгранично, и кто-то давно уже махнул рукой на все законы  беллетристики и заглянул в конец: ну-ка, где этот ангел, черт его побери?
Ан нет! Не будет ангела в конце, я его поставлю в середине, а на последней странице выдам такое, чего никто не ожидал. Я уже придумал, что туда поставить, извините, мы вместе с вами это придумали.
Ангельский поцелуй появится прямо сейчас, немедленно. И тот, кто полезет искать его на последнюю страницу, останется ни с чем. Нет там, в конце, никакого ангела, мы с вами его обманули.  «Его»  – это значит читателя, у которого терпения не хватило.
Так вот, об ангеле. Он уже на подлете, уже губки бантиком сложил и вот-вот чмокнет кого-то или что-то. Он уже крылья расправил, готовый приземлиться, тормозит, чтобы мягкой была посадка, а вот на что он сядет или на кого, мы увидим на следующей странице, там уже все готово к его приему. Там ангела уже ждут.

Вот уже и середина рассказа, осталось семь страниц, и здесь уже без шуток, пошел серьезный разговор: как отличить произведение Искусства от подделки, настоящую прозу от графомании? Для подобного разговора нам понадобятся близнецы-братья.
Представьте себе, дорогой читатель, что мы с вами и есть братья-близнецы, в одной семье росли, один институт, к примеру, пищевой, закончили, вы еще ходили за меня экзамены сдавать по диалектическому материализму, и все это сходило нам с рук, потому что не только преподаватели, нас мама родная различить не могла.
Но… вы – талант, а я – полный бездарь, вы можете Гоголя от Гегеля отличить, а я нет, я все пять лет учебы в воротах простоял по гандболу, а вы за меня все экзамены сдавали.
И как-то раз мы с вами берем одновременно по чистому листу бумаги и садимся писать рассказ об ангеле и поцелуе. Вы садитесь писать потому, что вас данная тема волнует, а я потому, что заняться пока нечем, да еще люблю каракули выводить, такое у меня хобби.
Рассказы оказались написанными слово в слово, не различишь, как мама нас не различала, всё спрашивала: "Ты Вася или Петя?" Почему так  получилось? Да я к вам, то есть к брату своему единоутробному, по всегдашней своей привычке через плечо заглядывал, вечная проблема у меня с запятыми, не там, где надо, их ставлю. Но в этот раз я всё аккуратно у вас списал, и очень, знаете, славно получилось.
И вот слетает этот самый ангел, который мне и самому порядком надоел, садится вам на темечко и целует. То есть, ангел  вас поцеловал, а меня – нет.
Что ж, думаю, вполне можно прожить и без ангельского поцелуя, написанное-то нами – один в один. Ан нет! У вас получилась замечательная проза, а у меня тю-тю – графомания. Ангел, оказывается, вам запятую в одном месте переправил на точку, и вышло произведение Искусства. Неужели так много от точки зависит? Или от поцелуя? Или…
И тут у вас, мой дорогой брат и читатель-соавтор, естественно, возникает вопрос: «А почему, собственно, ангел вас поцеловал, а не меня?». Ответ давно готов: да потому, что ангел не всякого будет целовать, он помогает только тем, у кого есть душа и талант.

Дело, мой дорогой читатель, перевалило середину, осталось шесть страниц, а забот еще невпроворот: нужно успеть и о фильме Тарковского рассказать, и дедушку простить, да и отчима, пожалуй, тоже. Ну, и как вам творческий процесс? Что, тяжело? То-то…
Вот у кого была душа, так это у Тарковского. Его первый фильм "Иваново детство" по рассказу Богомолова потряс меня до основания. Наверняка их обоих ангел поцеловал: и одного, и другого.
Все