Вот уже рассвет скоро, а Афанасий ещё не сомкнул глаз. И лежало его когда-то большое, а теперь совсем усохшее тело, распластавшись по всей кровати, словно неживое. Он с трудом пошевелил ногой и попытался встать, но сил совсем не было. Зато голова была ясной, несмотря на бессонную ночь. И воспоминания – яркие, чёткие, теснились в ней, и обгоняли друг друга:
Вот Афанасий с женой Надюшей едут из райцентра и рядом, на телеге, лежит новая кровать, первая их совместная покупка. Они долго выбирали, приценивались, спорили и, наконец-то, купили эту. Кровать была широкой, с мягкой панцирной сеткой и никелированными спинками... Он вспомнил, как прямо в магазине от какой-то счастливой дурашливости улёгся на эту сетку, чем насмешил и жену, и продавщицу...
Ох, и счастливы же они были тогда. И оттого, конечно, что сделали первую большую покупку, но больше всего оттого, что родители отдали им горницу, самую просторную и светлую комнату в доме. Теперь наконец-то ночью они смогут побыть наедине. А до этого ютились на каком-то жёстком топчане рядом с бабкой Агафьей, которая будто и не спала вовсе: то кряхтела, то шла в сенцы попить водички...
И хоть не принято было раньше чувства свои выказывать, а на всю жизнь запомнил он первую, проведённую наедине с женой ночь. И Наденька каждой клеточкой на его любовь отвечала, а днём – глаз не поднимала, ходила рядом и будто не замечала... Это нынешняя молодёжь всё напоказ выставляет, а заглянешь в души – холод... Да, любил он свою Наденьку и жизнь они с ней прожили счастливую, хоть и трудную...
Старик незаметно задремал ненадолго, а когда очнулся – за окном уже развиднелось.
– Стадо-то прогнали, или нет? – подумал он...
Перед глазами опять жена: губы искусаны, большой живот вздымается и, кажется, живёт сам по себе, отдельно от тела, а руки крепко впились в спинку кровати. Рядом бабка- повитуха: “Кричи, кричи, красавица, сына рожаешь”. Ох, и наволновался он тогда, когда Надя рожала их первенца Андрея. Казалось – никогда не кончится эта мука. Да и потом, когда остальных – тоже не сладко пришлось. А всего их сыновей-то четверо. Надя очень дочку хотела, помощницу, но, видно, Бог не дал... Всех дома рожала, на этой вот самой кровати, хотя многие стали возить жён в райцентр, в новый родильный дом...
Вот и получается, что кровать-то счастливой оказалась: в любви куплена, в любви жила...
Сыновья не раз собирались заменить её на новую, современную, а эту старую железку (так они её называют) выбросить на свалку, но он не дал...
И, вдруг, такая тоска сдавила ему сердце от осознания, что жизнь подошла к концу, и никто не сможет изменить этого. Несколько минут он лежал, погрузившись в какое-то оцепенение. Затем с трудом дотянулся до табуретки, где стояла кружка с водой, заботливо оставленная соседкой Олей, глотнул немного. – Ольга-то на покосе, наверное. Хорошая бабёнка, только не везучая. Сколько уж лет одна с двумя детьми пластается, после того, как пьяница муж умер. Спасибо, не бросает его по-соседски... Вон, как вчера испугалась, когда увидела его серое лицо, а всего чуть-чуть и повозился-то по хозяйству. Прогнала со двора и в постель уложила, – подумал он с теплотой.
– Сыновья-то в городе живут, некогда отца родного проведать. Когда мать живая была – почаще приезжали... О-хо-хо, кому старик нужен...
Снова нахлынули воспоминания: и вспомнился тот чёрный день, когда он вернулся с поля – уставший, голодный, а жена, вместо того, чтобы встретить его, как всегда у порога, лежала на кровати бледная, с посиневшими губами и прижатыми к груди руками... А через неделю – померла... сердце. Ох, как тяжко было ему тогда, даже сейчас не так тяжко... По щеке скатилась слеза и будто обожгла её и, вдруг, он почувствовал, что в доме холодно и неуютно, хотя на дворе стоял жаркий июль...
– Как же он тогда ненавидел кровать эту после смерти жены. Выкинуть хотел, но не выкинул и потом уже бесчисленное количество раз благодарил Бога за это. Ведь вся жизнь его связана с ней. Вот и подишь-ты, железка, а тоже душу греет... Он ещё раз попытался встать и даже спустил ногу с кровати, но какая-то неведомая сила держала его, не отпуская и, вконец ослабев, он провалился в вязкую удушливую темноту...
Когда Ольга прибежала, чтобы покормить Афанасия обедом, он лежал лицом вверх, напряжённо вытянувшись, как будто хотел последним усилием раздвинуть крышу и в последний раз увидеть небо.
Вот Афанасий с женой Надюшей едут из райцентра и рядом, на телеге, лежит новая кровать, первая их совместная покупка. Они долго выбирали, приценивались, спорили и, наконец-то, купили эту. Кровать была широкой, с мягкой панцирной сеткой и никелированными спинками... Он вспомнил, как прямо в магазине от какой-то счастливой дурашливости улёгся на эту сетку, чем насмешил и жену, и продавщицу...
Ох, и счастливы же они были тогда. И оттого, конечно, что сделали первую большую покупку, но больше всего оттого, что родители отдали им горницу, самую просторную и светлую комнату в доме. Теперь наконец-то ночью они смогут побыть наедине. А до этого ютились на каком-то жёстком топчане рядом с бабкой Агафьей, которая будто и не спала вовсе: то кряхтела, то шла в сенцы попить водички...
И хоть не принято было раньше чувства свои выказывать, а на всю жизнь запомнил он первую, проведённую наедине с женой ночь. И Наденька каждой клеточкой на его любовь отвечала, а днём – глаз не поднимала, ходила рядом и будто не замечала... Это нынешняя молодёжь всё напоказ выставляет, а заглянешь в души – холод... Да, любил он свою Наденьку и жизнь они с ней прожили счастливую, хоть и трудную...
Старик незаметно задремал ненадолго, а когда очнулся – за окном уже развиднелось.
– Стадо-то прогнали, или нет? – подумал он...
Перед глазами опять жена: губы искусаны, большой живот вздымается и, кажется, живёт сам по себе, отдельно от тела, а руки крепко впились в спинку кровати. Рядом бабка- повитуха: “Кричи, кричи, красавица, сына рожаешь”. Ох, и наволновался он тогда, когда Надя рожала их первенца Андрея. Казалось – никогда не кончится эта мука. Да и потом, когда остальных – тоже не сладко пришлось. А всего их сыновей-то четверо. Надя очень дочку хотела, помощницу, но, видно, Бог не дал... Всех дома рожала, на этой вот самой кровати, хотя многие стали возить жён в райцентр, в новый родильный дом...
Вот и получается, что кровать-то счастливой оказалась: в любви куплена, в любви жила...
Сыновья не раз собирались заменить её на новую, современную, а эту старую железку (так они её называют) выбросить на свалку, но он не дал...
И, вдруг, такая тоска сдавила ему сердце от осознания, что жизнь подошла к концу, и никто не сможет изменить этого. Несколько минут он лежал, погрузившись в какое-то оцепенение. Затем с трудом дотянулся до табуретки, где стояла кружка с водой, заботливо оставленная соседкой Олей, глотнул немного. – Ольга-то на покосе, наверное. Хорошая бабёнка, только не везучая. Сколько уж лет одна с двумя детьми пластается, после того, как пьяница муж умер. Спасибо, не бросает его по-соседски... Вон, как вчера испугалась, когда увидела его серое лицо, а всего чуть-чуть и повозился-то по хозяйству. Прогнала со двора и в постель уложила, – подумал он с теплотой.
– Сыновья-то в городе живут, некогда отца родного проведать. Когда мать живая была – почаще приезжали... О-хо-хо, кому старик нужен...
Снова нахлынули воспоминания: и вспомнился тот чёрный день, когда он вернулся с поля – уставший, голодный, а жена, вместо того, чтобы встретить его, как всегда у порога, лежала на кровати бледная, с посиневшими губами и прижатыми к груди руками... А через неделю – померла... сердце. Ох, как тяжко было ему тогда, даже сейчас не так тяжко... По щеке скатилась слеза и будто обожгла её и, вдруг, он почувствовал, что в доме холодно и неуютно, хотя на дворе стоял жаркий июль...
– Как же он тогда ненавидел кровать эту после смерти жены. Выкинуть хотел, но не выкинул и потом уже бесчисленное количество раз благодарил Бога за это. Ведь вся жизнь его связана с ней. Вот и подишь-ты, железка, а тоже душу греет... Он ещё раз попытался встать и даже спустил ногу с кровати, но какая-то неведомая сила держала его, не отпуская и, вконец ослабев, он провалился в вязкую удушливую темноту...
Когда Ольга прибежала, чтобы покормить Афанасия обедом, он лежал лицом вверх, напряжённо вытянувшись, как будто хотел последним усилием раздвинуть крышу и в последний раз увидеть небо.