случае, ещё после них много осталось…
- Парынь, ты не знаешь?...
Он поднял глаза и увидел солдата, стоявшего на помосте.
Был он невысок, плотен, пилотка на его голове сдвинулась почти поперёк потного лба, погоны с одной лычкой стояли горбом.
Неширокие галифе впадали в сапоги с чёрными маслянистыми голенищами и запылённым по костяшку низом, гимнастёрка с единственной медалью «За боевые заслуги», между двух пятен пота под мышками, спереди почти вылезла из-под ремня.
Короткопалые руки с гранёнными ногтями держали лямки не слишком набитого сидора…
- Пап…, - выдавил Вольф, сглотнув, - Я тебя ждал у вокзала.
Самойло достал платок, вытер им лоб и более влажные, чем он, щёки.
- В оцепление поставили, зачем-то комендант эшелона распорядился.
Только что отпустили, дай но я спрыгну, а ты ширынку застегнуть не забудь.
Он попытался спрыгнуть с помоста с сидором за плечами, но, помедлив, снял его и отдал Вольфу.
Потом неловко соскочил с помоста, встал рядом с сыном, и на досках стала образовываться парабола пониже вольфовой.
- Как мама, девочки?
Я что-то вам привёз, но это не Германия.
Денег дали немного, и что-то дорогой надо было есть…
- Пап, у нас всё есть, три карточки, у меня рабочая, получаю зарплату, Лизка санитаркой подрабатывает в Морозовской!
- Как Лизане, кашляет? Бедная девочка, пошли что ли.
Тут Вольф вспомнил, что они даже не обнялись с отцом, потом он долго ещё корил себя за это.
Отец оглянулся по сторонам, забирая взглядом горизонт, небо, и Вольф, повторив его движение, вдруг радостной волной ощутил пронзительное счастье отца, и свой кусочек этого счастья, реальным признаком которого могло лишь быть отсутствие дирижаблей на этом серо-голубом небе…
- Трамваи-то ходят до Села?
Я уже забыл что сколько стоит, а что Юзик не заходил?
- Ходят, пап, и автобусы.
Отец вдохнул пахнувший мазутом и пылью воздух, и они пошли к вокзалу.
