Я приходил в класс и садился на стул возле окна. А на противоположной стене был твой портрет, с твоими ямочками и каштановыми волосами. Да, они мне нравятся именно каштановыми, когда ты их немножко, как на этой картине, примочишь. В чьей-нибудь чужой ванной.
Ты должна знать, что мы с тобой ни разу не встречались. Я нашёл тебя по единственному портрету, который попал на стену, когда упал предыдущий. Это старое лицо было решено не восстанавливать. И вот теперь, на его месте ты.
Я не знаю, кто ты есть, не знаю что в жизни являет собой та модель, лицо которой висит здесь. Я назвал тебя моделью, прости. Конечно же, ты талантливая спортсменка.
Тут рядом сидит та, что похожа на тебя. Это сходство уже все заметили. Но она мне совсем не нравится, ведь ты совершенно другая.
Мне кажется, что ты нарисована акварелью. Хотя я боюсь подойти и потрогать, но всё-таки меня не покидает чувство, что это акварель, потому что лицо твоё бледновато. Не то что приторный масляный портрет, даже выдающий в себе плакат, который висел до тебя. Бледноватая акварель, проявившая луноликий анфас, никогда не будет куражить взоры посетителей великих музеев. Но и наплевать. Всё равно этот портрет такой детский, забавный, непосредственный, только первой пробы, но видно, что он настоящий.
А сейчас, так уж и быть, я выдам, чем ты стала для меня.
Каждый раз твоё лицо без твоего ведома спрашивает у меня: "Можно я стану твоей тоской?" И я ему разрешаю. Каждый раз я прохожу мимо тебя к двери, среди десятка лиц, и мне кажется, что твой насмешливый взгляд сопровождает меня. И это чувство сотрясает меня. Я знаю: самое живое из всех этих простуженных лиц - это лицо на портрете.
Также знаю, что по ночам, когда я засыпаю, ты мигом ступаешь через рамку и начинаешь гулять по кабинету. И мне никогда не узнать, с кем ты там сумерничаешь, пока я сплю. Возможно, твои спутники это серые тени под плинтусом? Я надеюсь на это...
Кабинет, о котором я рассказываю, это самый большой кабинет. И в нём больше всего тоски, ведь всё так далеко в нём. В нём мне остаётся недосягаем твой запах, здесь веет только акварелью. Я даже чую эти тёплые воздушные пятна. Иногда я набиваю ноздри этим ароматом.
За то время, что висит здесь твоя улыбка, мне всё стало родным в тебе, кроме тебя. Это звучит странно, но я тебя не знаю, и ты меня подавно. Но мне всё стало родным: твоя улыбка - мне грустному, твои достижения - мне развенчанному, даже твои кеды - под мои грязные ступни. А я бы, я бы ничего не дал тебе. Поэтому ты усмехаешься над уродливым плебеем и его подвалом с каждого портрета, которых тут теперь десятки штук по стенам. Этот кабинет стал твоей выставкой, где ничего не знают о том, на что смотрят. И даже боятся приблизиться к портрету, чтобы проверить акварельный ли он.
Теперь их развешивают здесь, чтобы позлить меня, и не знают эти пекари, что когда-нибудь этому придёт конец, ведь я каждый раз проваливаюсь в твои ямочки...
Но знай теперь главное - то, о чём я обещал сказать. Знай, если бы ты меня знала, ты была бы безмерно права, презирая меня, потому что я тебя погубил.
Однажды я увидел соринку на твоём портрете. Меня это привело в бешенство - какой-то вандал посмел осквернить эту акварель! Тогда я принялся оттирать мушку с твоей щеки, прямо над ямочкой. Но та вцепилась и никак не сходит! Тогда я взял шершавую губку и начал тереть холст.
Я не так представлял наше первое соприкосновение! Но что поделать? И вот я с ужасом увидел, что под губкой, на месте твоего лица, круговорот, смерч и центрифуга. Сплошным пятном заплыл твой портрет. А на губке осталась впитавшаяся акварель, которую я по капле выжимаю теперь сюда, чтобы снова нарисовать тебя по памяти, по больной памяти!..
Но самое страшное, что сюда принесут новый портрет, и я не знаю, как переживу ещё одну замену.
А ведь с мушкой ты была красивее.
