Самое неизлечимое горе — горе воображаемое.
(Мария фон Эбнер-Эшенбах)
Давно это было. В те стародавние времена, когда по окраинам государства Киевского голодными волками рыскали кочевые народы. Для защиты селян и собственного покоя посылал князь в порубежье ратников, заставы ставил. В бесчисленных стычках с вороватыми соседями, которых и соседями-то назвать стыдно, рождалась слава былинных героев и на крыльях молвы далеко разносилась по русским весям. На посадах слагали о них песни. Сам князь киевский Владимир Красно Солнышко пригласил к столу на именины лучших из лучших – Алёшу Поповича, Добрыню Никитича и Илью Ивановича по прозвищу Муромец.
Византийский Басилевс посла с подарком прислал. Посол таксебешный – перстней больше, чем пальцев, да борода крашена. А вот подарком угодил. Отменный дар – баба голая, как живая, только из мрамора. Материал сей на Руси не сыскать, да и в Царьграде, должно быть, редкий – настолько, что на руки красотке его не хватило. Не опечалился ущербу князь - с бабы мраморной глаз не сводит, а на жёнку глянет свою и омрачится. Посла византийского чисто задарил - и на пиру ему красно место, и медовуху в его кубок лично подливает, и девки княжьи для него пляшут, и скоморохи вертятся, и былинщики поют….
А за боярским столом шепоток растёт. Ну, на то они и советники княжьи, чтоб серчать да завидовать. Подзывают княжью челядь и приказывают: «На стол дружинный медов не жалеть, а в пище ограничить». И покатилось веселье за последним столом.
Раздухарился Илья Иванович по прозванию Муромец:
- Всех перепью, всех поборю. Ендовы мало, и жбана мало – дайте бочку – осушу. Потом бороться желаю. Людишки слабы - тащите медведей из княжьего зверинца.
- Уймись, уймись, Илюха! – теребит его за рукав Добрыня и гостям. – Вы не подумайте чего. Ну, десяток, другой мужиков сломает – так что по пьянке не быват? А так он добрый – уж поверьте мне.
И ну народ целовать. Сперва он девок, меж столов сновавших, ловил и в уста сахарные челомкал. А потом всех подряд почал.
Народишко-то поначалу нехотя отмахивался:
- Уймись, Добрынюшка. Будет тебе, Никитич.
А потом опасаться начал – уж не поменял ли богатырь пристрастия к женскому полу на противоположные? А Добрыню будто прорвало – по рядам пошёл. Словит кого - облапит и мокрыми губами к лику льнёт. Срамотно со стороны-то глядеть.
Тут Муромец таки допил поставленную бочку, да как хватит ею о стену палаты - она вдребезги. Бочка, конечно - палаты-то каменные. Щепками пирующих засыпало. Князь в то время посла упившегося в покои провожал, а боярам шибко досталось. Кинулись толстобрюхие в двери, а там Добрыня лапища расшаперил - кого словит, сразу целовать. Это от избытка доброты у него чувства наружу пёрли, а народу невдомек.
Алёша Попович за шумком-то девку греческую под стол сволок и ну над ней измываться. Краса цареградская на своём стоит, да и Алёшенька не зря богатырём слывёт – титьки мраморные с жопкой в глину измял, а потом поднапрягся и овладел-таки девкой. После сих трудов - далеко не ратных - на ней же и заснул богатырским сном.
Тем временем, грохнулся спиной на стол Илюха Муромский: оборола таки бочка хмеля богатыря – не до медведей стало. Упал на стол – сломал его. Стол дубовый – да спина-то богатырская. Захрапел Илюха так, что ставенки жалобно запели: скрип-скрип, скрип-скрип….
- Люблю я вас, люди! - возвестил Добрыня опустевшей палате.
Да уж некому слушать.
Положил Никитич щёку на длань богатырскую и задудел в ноздри погромче Поповича да потише Муромца.
В гнев ярости пришёл князь Владимир Красно Солнышко, обнаружив разгром гостевой палаты и надругательство над Басилевым подарком. Приказал схватить упившихся богатырей, раздеть до срама, побросать в телегу да отвезть за Дикое Поле на берег сурожский, чтоб возврата им в Киев больше не было.
Три дня и три ночи длится богатырский сон. Три дня и три ночи насмерть перепуганные возницы гнали лошадей на окраину земли Киевской и далее. А когда пересекли ковыльные степи, бросили груз под сень дуба и поворотили коней в обратную дорогу.
Холодным языком облизал морской туман нагие тела, и проснулись богатыри. Осмотрелись – подивились: пейзаж вокруг здорово поменялся. На открытом небе громоздятся сизые тучи, тщательно пряча солнце, но оно таки пробивалось сквозь их плотную завесу и высвечивало прибрежность ядовито-фиолетовым светом.
Это каким же ветром занесло их в края неведомые не только без доспехов, но даже и без исподнего? Ничего не поймут - вспомнить тужатся. Решили - пропились вдрызг да сбежали на порубежье.
В другое-то время было бы в квас лежать на песочке, вдыхая ароматы прибоя, и бесконечно болтать – чай не мечом махать. Но сейчас…. Они хоть и богатыри, но не в силах переделать открывшийся мир. А сейчас будто бы заново родились – ни одежды, ни доспехов. На расстоянии, которое хватал глаз, нет никого, на ком бы можно было проявить свои амбиции богатырские. Грустно стало. Лениво гоняя вокруг дуба неторопливые мысли, богатыри незлобиво переругивались, отравляя воздух ароматом перегара. В основном на Алешу бородатые нападали – принаряженный и в доспехах он выглядел несколько по-иному. Сейчас перед ними сидел белобрысый одуванчик и вызывал странные чувства.
- А так ли уж ты силен, каким хочешь себя показать?
- Скорее хвастлив да верток - ведь хитростью извел ужа из Тугарина.
- Чего прицепились? - отбивался Попович. - Старые перцы!
Илюха голову к нему поворотил:
- А может ты что у князя натворил? А ну признавайся!
- Ничего я там не творил, - покраснел поповский сын. – Вечно вам что-то блазнится.
- Алексей, - Добрыня могучей лапой придавил молодое плечо. - Ты меня не обманешь: слишком хорошо я тебя знаю. Ну-ка, рассказывай.
- Ничего я там не творил. Просто, когда вы меды распивали, я с девкой мраморной забавлялся. Ругайтесь теперь, коль самим не дано!
Богатыри насупились - как это в голову ему пришло! Поистине Алешенька-молодец – кладезь сюрпризов! Надо бы отвезь похотника на княжий суд и милости сабе попросить.
- Так и пришло, - оправился от смущения Попович. – Я-то думал, она живая, только упертая сильно.
Молодой богатырь принялся безудержно болтать, описывая свое любовное приключение под княжьим столом с басилевсом подарком. Старшие морщатся - ну, просто степняк поганый, у которого баба вместо вещи! – и подозревают какой-то во всем этом подвох: словно бы молодой чего-то недоговаривает. Или наоборот – приплетает лишнего. Что он еще от них скрыват? Такое ощущение, что не все секреты Алеша друзьям поведал. И даже ладонь в паху, которой он причиндалы свои измученные прикрывал, кажется богатырям странной – ни к месту что ли?
- Как теперь - жаниться-то думашь? – на полном сурьезе спросил Илья Муромец.
- Да рази князь за такого отдаст? – усомнился Добрыня.
Попович вытаращил глаза.
- Чего? На девке-то мраморной?
- А как сильничал немраморная была?
- Дак она ж безрукая – как в хозяйстве с такой?
- Твои дела, - был суров суд Добрыни.
- Все, решено! - сказал Илья Муромец. – Едем в Киев сватами.
- Фигушки! – Попович изладил пальцами неприличный жест. – Вы поезжайте, я тут останусь.
- Оставайся. Князь отдаст – сюда притараним невесту твою, - не отступал Илья.
- Как же ты здесь один будешь жить? Чем питаться станешь? – переживат Никитич.
- А вот так и буду, - сделав ладони лодочкой, Попович заорал во всю мочь. – Эй, кто-нибудь! Дайте пожрать человеку!
И тут же на нижнюю ветку могучего дуба спрыгнул котяра черный:
- Нет никого тут кроме меня. Желудей без скорлупок хочешь?
Удивительный кот - что-то просачивалась из глубины его зеленых глаз, и завораживало. Опять же речь человеческую разумеет.
- А ты кто такой? – опешили богатыри.
Тот отвечает тихо и немного торжественно:
- Кот Ученый.
- Ух, ты! - встрепенулся Попович. – Что-то я слышал от батюшки о дубе, на котором цепь златая, про кота… Ученый, потому что балакашь по-нашему?
Кот степенно кивнул.
- А де сэпь? – поинтересовался Илья Иваныч.
- Вот и спрятал от лихих глаз.
Тут Добрыня:
- Слушай, кис-кис, желудей не надо – ты нам медовухи изладь.
Кот Ученый машинально попятился - будто в листве захотел укрыться. Что-то мучительное застыло на его умной морде – словно речь шла о жизни и смерти.
- Не хватило вам на пиру?
- В том-то и дело.
Во взгляде дубового жителя появилось нечто упрямое.
- Не зря я зовусь Котом Ученым – кое-что понимаю в жизни этой. За столом на княжьем пиру да в битве с оружием в руке вы – богатыри. А повернись к вам судьба, ну, вот как сейчас - и вы сразу никто, и зовут вас никак. Знаете, кем становятся такие ребята?
- Не смей с нами в тоне таком! – вспылил Алексей сын попов.
- Не буду, - улыбнулся Кот. – Но что же вы намерены делать? В Киев вам дорога заказана, да и не добраться нагим до столицы.
- Сами не знаем, - вздохнул Добрыня. – Может, подскажешь?
- И подскажу, и научу – не зря ведь зовусь Ученым. – Для начала уясните, что страдания полезны всем – не только простому люду, но и князьям, боярам, богатырям…. Страдания делают человека богаче. Скоро вы поймете, что ничего не потеряли, лишившись одежды и места в дружине, а только приобрели….
- Кота болтуна?
Озорные искорки в глазах Ученого разом пропали:
- Ни тема для смеха.
- Ммм-да…, - промычал карочаровский богатырь, наблюдая напряженным взглядом за клубящимися облаками. – Так за знакомство-то надо поднять! Как чуешь – ведь гости же мы? Али ты не русский кот?
У Кота настроение совсем упало – будто ему хвост прищемили. Ну что тут скажешь? Как втемяшить в эти пропитые головы разумное, доброе, вечное? Должно, не спроста явились сюда, в чем мать родила – разрушить души его равновесие. А вдруг они и его приучат пить или еще каким своим гадостям? Это тебе не сюси-пуси, это первейшие на Руси богатыри. Как тут миссию свою исполнять? С другой стороны – что делать, когда вокруг ни души: некому вековую мудрость ведать? Вот бы к князю ему, в советники!
С неспокойным сердцем Ученый Кот отправился вокруг дуба, прыгая с ветки на ветку. Зеленые листья глянцево блестели – их беспрестанно питали влагой могучий ствол, ветви и корни. Море свинцовой равниной подступало с юга, на севере буйствовали травы до самого горизонта, и только под дубом белел песок, усыпанный желтыми листьями и желудями. Все как всегда, но почему-то в душе зарождается паника.
Не вешать нос! – потребовал Кот от Ученого и улыбнулся. Снова на его морде засветилось нечто значительное, глаза заблестели. И только предательская дрожь лап выдавала неоконченную внутреннюю борьбу.
Никогда не сдаваться!
Вот и лапы отпустило. Ему даже удалось притушить блеск в зеленых глазах, и тогда почувствовал себя совсем готовым к новым баталиям с голыми богатырями.
Вернувшись на прежнюю ветку и придав голосу полное отсутствие эмоций, Кот спросил:
- А не желают ли уважаемые узнать судьбу свою?
- Не-а, - за всех ответил Илюха Муромский. – Нам хоть ба кваску жбан – а то изжога душу дерет.
- Альбо медовухи, - Добрыня опять за свое.
Попович сообразил:
- Тебе болтать не с кем, а язык чешется…. Короче, накрывай поляну – за жисть погуторим.
Коту остро захотелось в свое одиночество:
- Извините, пора мне.
Забрался в дупло, свернулся калачом и задумался.
Воздух торжественно гудел пчелами. В гнездах
