... Все... ищут успокаивающие нити неба, обволакивающие так часто восходящее солнце и луну; какже им трудно...
Поверить в то, что когда-то пущенная стрела, теперь незримая, вновь коснулась их хрупких перышек (а уж не помнится шорох круга звезд)!
Но, сейчас словно, давно крылья радостно танцевали с каждым облачком, навещающим далекую страну, где шепот моря утопал в переливах розовых лепестков, а гул ветра смешивался с приветливыми шагами почти вечной весны.
"Как хорошо, нет нигде тучи, так... будет всегда!" - беспечно думали крылья, дремля в солнечных лучах и прохладе вечернего тумана; но...
Они ошибались и один день молнией свирепо подчеркнул это, беспощадно ломая их ослепительными падающими иголками дождя, равнодушным кружением вихря и темным, едва видным горизонтом.
"Жалко, что я сейчас мерзну и нет со мною подружек-птичек, сладких ягодок и солнышка! - подумали крылья, старательно-робко укрываясь от ветра и грозы, - Но... Ведь это пройдет, все еще будет хорошо!..."
И... немного погодя рассеялось ненастье, снова запели птички, запестрели цветы, заиграли лучики солнца, угощая истомленные холодом крылья восхитительно-бесценными ручейками тепла; беспечно опять зацокотали неспешно копыта незримо-неуловимого коня Времени (замыкая все в какую-то пестро-шумную, холодноватую капельку).
Вот и, через несколько дней, заскучали крылья - уже не радовали подружки-птички, получающие от них волшебные радужные перышки и за это поющие веселые песенки; ягодки казались блеклыми и невкусными, а единственно-верный собеседник солнышко казался им чересчур молчаливым, постоянным и неинтересным.
"Ах, только бы мне попасть к человеку!... - однажды вдруг тоскливо подумали крылья, отчаянно-торопливо чистя и разукрашивая свои перышки, - Я бы… все стерпела и все им подарила, ведь... На что мне моя юность, красота и чары, если их принимает лишь молчаливый лес, и тот безразличен?!..."
Так, крылья поспешно и без оглядки вылетели из своей родной и тихой обители, навстречу странному сплетению разноцветного треска ярмарки, звона колоколов храмов и суеты, говоров, шагов, рук, глаз - городу.
Фантасмагорически всюду в нем стучали бубенцы и двери, щелкали сабли и ухали важно веера, все толкалось, искало, переговаривалось - и крылья в смятении стеснительно стояли посередине улицы, пустой, но заполненной призрачными масками, с нехорошим любопытством рассматривающие и с жаром обсуждающие их… пушистые черные ресницы, обрамляющие кроткие, феерично-зеленые глаза, необычные нежно-розовые волосы, белоснежное кимоно, перевязанное светло-синим бантом.
"Мне... Могло ли мое сознание так заметаться внутри меня, как сейчас, ведь ему страшно: все тут кругом ходит, не вступает в открытый разговор, а тычет пальцем: "Что за чудаковатая девчушка?", "Что за смешная?", " "Что за опасная?" - говорит это все... Я "девчушка"?!... Нет!... Не хочу тут больше быть, вернусь...".
Но в тот миг их, с осторожным любопытством поглядывающих в ту сторону, привлекла большая, незримая и манящая ленточка, что находилась в руках у юноши в бедной рубахе и шляпе (у него были задумчивые глаза и натруженные руки, аккуратно прячущие маленькое чистое, необыкновенное зернышко).
Крылья опрометчиво, распахнув шелковистые перышки в сторону, бросились к юноше в бедной одежде: они буквально знали, что он не царапнет исподтишка издевательски их незаметные, но глубокие, беззащитно-трепетавшие ранки, не порвет украдкой завистливо редкую искристую ткань кимоно, не поцокотает льстиво языком, за тонкой спиной говоря сплетни (и ведь все это могучее, уважаемое и сотканное из всех перекрестков грез и веского хаоса, переплетение - город, все эти его жуткие тени и эхо увидели крылья).
Он, такой непохожий, спокойно и робко ютящийся на ступеньках пышной пагоды, даже не смотрел вслед горделивым дамам с богатыми прическами, в украшениях, легкими зонтиками и в золоченных сабо; не обращал внимания на плечистых надутых мужчин в черных доспехах и согромными шлемами, мечами и флагами наперевес; не слушал вертлявых молоденьких служанок и горластых старух-торговок, бранящих его и хихикающих над его убогой шляпой и рубахой - он смотрел, затаив дыхание лишь на крылья.
А они... позабыли гонения в иссушающем ветре пустынь, невзгоды со своими сестрами, набеги чужеземцев и украденные, разрушенные убытки бесценных алмазиков труда; благодарили каждого прохожего и все пути, что привели в неясное переплетение - город; вспомнили все, о чем мечтали и на что надеялись... все мистически заключилось в этом будто преданном взгляде, честно-заботливых руках и сердце юноши…- целой неповторимой сказки...
"Она - не безвестная, туманная мистерия! - благовейно-тепло пронзила догадка крылья, - Она -... он; чувствую, нет,... знаю: он не оттолкнет меня, он самый добрый, самый богатый, самый красивый (как лунный зайчик)!... А я только хочу... Быть рядом с ним, помочь ему, сделать так, чтобы его всегда окружали роскошные сады, выращенные из... да хоть и этого зерна... Да, все сделаю, только бы он знал, что..."
И что-то прервало это неконтролируемое волнение и энтузиазм крыльев, покрыв все оглушающей тьмой и вспышками призрачных паутин; жадно крадя капельки их слез, терзая им нежно-розовые волосы оглушительным рычанием, воем и скрежетом невиданныхполутигров - скрытые снования пестрой и страшной слепотою клетки переплетений -города замкнулись вокруг крыльев, не давая им приподняться и просто взглянуть на юношу в бедной одежде, словно... мерзко-ровно и резко уходящего.
Его шаги умолкали и таяли в пыли красок и всеобщей занятной маеты, некое мгновение, точно коварный неистовый дракон, насилу приклонивший хрупкие крылья к давящей пустынной дороге, по которой небрежно задевали их белоснежное кимоно прохожие неуклюже-грязноватые сандалии.
Чуть подняв головку, крылья пронзительно и непроизвольно вскрикнули, отпрянув от дороги: юноша в бедной одежде у прилавка дешевой закусочной развлекался с чужеземными сомнительными девушками и низковатыми личностями, периодически осоловело смеясь, нескромно отпивая пиво и совсем не глядя на крылья и... выточенное из жемчуга деревце (в него они, такие хрупкие и доверчивые, вложили все свое старание и искусство магии, все мечты и ожидания, всю кротость и тепло, все... свое сердце, вырастив из простого зерна - оно было выброшенно, изранено, затоптано в грязь; а их хрупкий творец был наотмашь почти-непоправимо, бешено-бессердечно ударен хлыстом той самой натруженной рукой юноши).
Прохожие же только... замерев с разинутыми ртами, трусливо-темновато поспешили по своим делам, желая как можно скорее уйти от крыльев и забыть увиденное и услышанное от них, ведь... то был жалостливые, беспрестанные крики журавля, безмолвно щелкающего светло-синим клювиком ненаходящего себе места, ломающего ножки, бьющегося хрупкой белоснежной грудкой об острые камни, не ощущая боли в ранках, воздымая головку с нежно-розовой макушкой к солнцу...
"...Простите сестрички! Простите меня, понимающие птички-подружки, ягодки сладкие, солнышко родное!... Прости ветер и дождь, жаркий песок и бег коней чужеземных! О, если сможете, простите меня и... примите вновь, молю!... Я постараюсь больше не обижать вас, а по-прежнему охранять и заботиться о, по правде, ваших чудных, самых тихих и живых землях!... Только примите отголосок моего сознания, в котором все равно есть его шаги, моя околдованность им, растоптанный им цветок!... Просто примите все..."
Все... ищут они, хрупкие и кроткие, крылья успокаивающие нити неба, обволакивающие так часто грезы и луну…
