сейчас глаз вдвое. И только в книжке какой-нибудь напарник попытается отбить. Даже если Неробеева на куски начнут резать, ему только стоять, смотреть, да бога молить, чтобы про него самого не вспомнили. Кровь дело заводное, а здесь каждый второй шаман и от нее дуреет.
Такое вот кино...
Неробеев задремал, и во сне ему пригрезилось, что все живы. И однорукий дед Миша - заядлый рыбак - его можно было узнать издали по одному тому, что штаны всегда светились серебром - рыбину с крючка он снимал, зажав ее промеж ног. Баба Стеша вечно ругалась за портки, и за то, что дед воровал и портил у нее бельевые прищепки. Прищепки те он срезал наискосок для удобства, чтобы, зажав в ней крючок, ловчей было насадить одной рукой червя. Эти прищепки находили в самых неожиданных местах - галки их, что ли, растаскивали?
По субботам безногий киномеханик привозил кино, чередуя 'Фантомаса' с 'Александром Невским'. Мальчишки его побаивались. Мог не принять даже собранные копейки на билет. Помогали сгрузить аппарат и пару бобин с фильмом. Аппарат самый старший, под командами киномеханика, устанавливал в дощатой будке - пристройке к клубу. Спрашивал - есть ли электричество. Переключать должны были на дойке. Терпеливо ждали, когда дадут на клуб, но там иногда забывали. Приходилось тянуть жребий, и кому-нибудь бежать, трусить по тропе, срезающей луговой клин у озера...
К чему вспомнилось-то? Киномеханик! Тоже, поди, потоптал планету. Ноги киномеханика остались под Прагой 10 мая 45 года, уже после подписания, и за это ему было особо обидно - озлился. Ни разу не видели, чтобы он улыбался.
С мальцов и пенсионеров по 5-10 копеек, остальные 20. Расторговавшись, он запирал всех в клубе и, крикнув, чтоб не курили, на негнущихся ковылял в дощатую пристройку. Эти минуты, пока дотопает, были особо томительны.
Курили все равно, лампа рассекала облака и, если поднять голову, было видно, что в дыму шевелятся тени...
После всегда танцы и дрались - разбивали носы, рвали рубашки. Новские кучковались с Копнинскими и шли против Лешенских. Лешенских было много - плодовитая деревня, если им еще и Вороньковские подходили в подмогу, приходилось жарко.
Тех, кто пострадал, растаскивали девицы - утешать.
Правила соблюдались - лежащих не трогали, нос разбит - рубаха в крови - тоже отваливай в сторону, никто с тобой сцепляться не будет. А будешь заводиться, сообща сгребут и в лужу бросят. Лужа возле клуба знатная - никогда не просыхала - от нее дорога ползла в гору, и со всего уклона стекало. Много кто в той луже перебывал...
Это было время гроз, радуг, молний.
Молнии били в песок - будто стволы серебряных деревьев пытались укорениться. Вгрызались с бешенной грохочущей силой, да так, что глазу виделось, будто косые щепки отлетают - тоже серебряные! Подбегали смотреть - оплавился песок или нет? Не найти места. Дождь что ли замывал? Серебряные стволы ударялись и рассыпались уж совсем рядом, буквально в десятке шагов, но ребятишек, что выбегали пощупать - тепло ли место, где вгрызалась молния? - не трогали...
Аппарат был один узкопленочный - 16 мм, а фильма две, иногда и три бобины. В середине картины киномеханик останавливал аппарат - перезаряжать. Если свет не включали, слышно было, как парни лезут обжиматься. Иной раз и звук плюхи, если слишком уж нахальничал. И сразу же - 'по поводу' - много веселых комментариев со всех сторон.
Бывало, не ладилось со звуком, но фильм все равно смотрели - копеек назад никто не требовал. Самый языкастый (обычно Гришка с Вороньково) как бы дублировал на разные голоса. Иногда увлекался. Особо на 'Александре Невском' (когда заваруха шла у кораблей) и, читый - не читый, а все равно переходил на матюги. 'Хенде-хох, курва мать!' - так и сыпалось с него.
Но монолог Невского: 'Кто с мечом к нам придет...', читал торжественно, хотя и там вставлял много отсебятины - было и про космос, и про водородную бомбу...
В Середеево и автобус с большака сворачивал. Деревня знатная - четыре десятков домов, а один (совхозный) даже каменный на два подъезда и в три этажа.
Деду Мише не сиделось на одном месте, хотя работник был хороший. Не удержать его было ни бумагами, ни уговорами... Как инвалида войны, льготника, прикрепить к одному месту не могли.
Очень любил поутру, как только светало, вываживать язей на стрекозу. Стрекоз - обычно пару штук, ему налавливали с вечера. На сачок была пущена старая занавеска с окна. Тем же сачком на броду ловили вьюнов, а потом уговаривали бабу зажарить в масле
Баба Стеша все не могла забыть какие здесь ярмарки раньше были. Дед Миша был неродной. Родной погиб в сорок первом, как погиб никто не знал. И было ему тогда двадцать... с небольшим.
'Странно, - думал Неробеев, - вдвое младше меня...'
Баба слегла - свезли в больницу - обратно привезли уже в гробу. В деревне говорили - врачи зарезали. А дед Миша 'сгорел' в два месяца - как запил, так и сгорел...
Из детдома выбор невелик - ПТУ, либо колония.
ДЕТДОМ
Детдомовца отличишь по глазам. Они у него чрезвычайно живые. Да и сам он живой, готовый моментально вывернуться, ускользнуть - вьюн. Пассивный, робкий за ограду, в город не сунется.
Дразнили инкубаторскими. Но только издали, поскольку за брошенное слово, когда не могли дотянуться кулаком, отвечали броском камня. Дрались всегда молча. Почти у всех такая привычка с малолетства - с дома ребенка еще, чтоб воспитатель не услышал. Жалобиться будешь, никто не простит - стукач - это клеймо, не смоешь. Ночью дежурная няня - до того, что на этажах творится ей дела нет. Еще наряд милиции наведывается по просьбе директора. Но это по весне, когда все словно шальные ходят. В воздухе что-то витает этакое.
Уже тогда его Шатуном прозвали. Как пригреет - исчезал.
Топтать бы ему зону, если бы не Артист.
Новый учитель физкультуры - бывший цирковой артист подрабатывал к пенсии - все рассказывал про страны, в которых побывал. Думали заливает, но пришлось в его квартирке побывать - маски на стенках страшенные (говорил, что из Индии), еще была дюралевая башня французская и фотография в рамке - учитель в обнимку с самим Никулиным. Тут, хочешь, не хочешь, поверишь - топтал планету.
Спортзала раньше не было - либо на улице занимались, либо, когда дождь, в длиннющем коридоре - какая-нибудь из училок командовала нуднейше - 'ноги на ширине... руки в стороны... приседаем...'
Артисту отдали самый большой из классов. Шкафы, парты вынесли, стало просторно - даже сами удивились насколько просторно. Во дворе под его командой закопали покрышек разных - больших и мелких - прыгать с одной на другую, да друг дружку спихивать.
У Артиста (так его прозвали) 'плыл' позвоночник - часто ложился на доски пола, скрипел зубами, покрывался крупным потом, потом вставал - глаза кровавые - давал всем 'разгона'. Прыгали до судорог, вестибулярку накручивали до одури. Поутру так крепатурило - по лестнице не сойти! Все выдумывал новые тренажеры. В кочегарке (детдом имел собственную котельную) уламывал сварщика приварить 'ту штуковину к этой'. Постепенно класс оброс всякими хитрыми приспособлениями. Хорошо, школа была старого образца - сталинская - потолки высокие. Колесо в стене - встанешь внутри врастопырку, руками ногами упрешься, и крутишься через голову бессчетно. Шесты труб от пола до потолка - все разной толщины - лазай, да не просто, а по хитрому - показывал - 'обезьяний лаз' называется. Неробеев таким же образом и на фонарные столбы влетал - быстро, чуть ли не забегая - девчонки визжали, глаза круглили с уважения... Потом и на пальмы лазал, но это уже много позже, когда сам начал планету топтать.
ДОССААФ
Побродить ходил уже только по ночам. Любил, когда тихо, пусто на улицах. Почти как в бору. Того гляди, лось выйдет. Как-то утром, часа в четыре, увидел, что машину бортовую грузят брезентом крученым и рюкзаками какими-то диковинными. Туристы?
Рот разинул. Никогда не видел, чтобы взрослые такими молодыми были - по щенячьи восторженными.
Заметили.
- Давай, парень, прокатимся!
Что ж, за язык вас никто не тянул. Белкой запрыгнул через борт - уселся в группировку, чтоб не таким заметным быть. Сообразил, что эти-то просто дурачатся, а старший придет - заметит - точно сгонит.
Съездил - понял, что умрет, если таким же не станет.
Обратно приехали, все пытался полезным быть, незаменимым - сумками с куполами обвешался, попер наверх, на четвертый этаж - в класс парашютный.
Смеялись с него, в кресло специальное посадили - покрутили...
- Ну-ка, пройдись!
Прошелся.
Удивились.
- Ну-ка, еще разок!
Долго крутили...
- Смотри на палец!
Ну и что? Палец, как палец.
- М-да...
Веселые. Парашютисты, одним словом.
Сказать бы, что на гражданке напрыгаться успел вволю, но соврешь. Вволю никогда не было - особо вначале. Прыгнул - сгребай все в охапку - неси, укладывай на брезентовом столе. (Чудные! Длинный кусок брезента на траве лежит, а велено столом его называть.) Неробеев пока после прыжка к месту дотопает, пока свой купол разложит, кромку налистает, да со стропами разберется (особенно со зловредной 24-ой, которая все время норовила оказаться не там где надо), пока специальной вилкой по кармашкам их распихает, да чтоб торчали, не больше не меньше, а сколько положено, трубу купола начнет запихивать в рюкзак, вправо влево подбивая... Все уже по два, а то и три прыжка успевают сделать. Тут и отбой пилотам - время вышло.
ПРИЗЫВ
Со своим первым разрядом до спортроты не дотянул - там КМСы, а то и Мастера.
На карантине (в учебном центре) какой-то сержант заметил, что сальто крутит, спросил с какого 'барака' - они длиннющие, и все как близнецы, номера знать не будешь, заблудишься - да еще фамилию спросил, а вечером (только отбой объявили) с каким-то сухеньким майором заявился. Забрали с собой, к незнакомому корпусу привели...
- Там, - говорят, - в умывальнике один больной на голову. Мы его, значит, сзади шуганем, от окон, а ты в двери заходи и, смотри, не выпускай. Вот тебе стропа - если буйный - свяжешь.
Неробеев зашел...
Больных на голову оказалось почему-то двое. Стропы едва хватило. Пока вязал, нос разбили, ворот порвали. Он им тоже изрядно физиономии засинил. Еще ихние же гимнастерки на головы опрокинул, да замотал - вспомнил, что в деревне коням тоже тряпку на голову, когда те паникуют, буйствуют. Этим уже боле от того, что матерились сильно. Не любил Неробеев, когда матерятся без смыслу, да причины.
Майор начальником разведки оказался. А больные на голову, не совсем уж больные - это разведчики РДОшников (обеспеченцев) 'уговорили' - проверку устроили. Сами не подставились...
Потом и Неробеев такие проверки 'ставил', по собственным сценариям.
Квартировались в Белоруссии - женщины, особенно старушки сердобольные, как увидят где солдатика, сразу ему что-то тащат. Горсть ли конфет, хлеба с салом, банку молока... Память родовая - едва ли не каждый третий с последней войны в земле.
Тогда вот Неробеев впервые и задумался - сколько так и неродившихся планеты не топчут?
