Моя семья и революция

       В моей семье сохранилась библиографическая редкость – «Капитал» Маркса на идиш. Эта книга принадлежала дедушке моего мужа Дмитрия Давиду Капилевичу Альперовичу, революционеру и метростроевцу, младшему сыну в многодетной семье раввина в маленьком белорусском местечке.
Немного сохранилось свидетельств об этом замечательном человеке и ни одной фотографии. Известно только, что он  был по-мужски привлекателен, высок ростом и лыс, носил очки, как и мой муж, унаследовавший его гены.
Давид участвовал в Первой мировой войне, имел Георгиевский крест за храбрость. Попал в плен к немцам и был угнан в Европу. Осел во Франции и даже завел семью с какой-то хорошей местной женщиной. Но ветры грянувшей Великой Октябрьской революции властно позвали его на родину. Он захотел лично принять участие в строительстве нового мира.
Давид вступил в партию, стал красным комиссаром, осуществлял продразверстку на селе.
Позже он становится бригадиром  на Московском Метрострое. Но рабочие, среди которых было много раскулаченных крестьян, невзлюбили начальника. Судьба подстерегла храброго партийца Давида Капилевича: на голову ему уронили рельс.
Давид впал в кому, в которой пролежал  полгода. Вышел-таки из нее, чертяка, но здоровье было, увы, подорвано навсегда. Получив инвалидность, он уже не вернулся ни к партийной, ни к руководящей работе, и всю оставшуюся жизнь (а было ему судьбой отмерено 93 года) проработал на случайных должностях типа разнорабочий или кладовщик.
Незадолго до войны, будучи уже немолодым человеком, Давид Капилевич встретил бабушку моего мужа Розу. Эта красивая и неординарная женщина также в своё время была революционеркой, участвовала в подавлении Кронштадтского мятежа:

Нас водила молодость в сабельный поход,
Нас бросала молодость на Кронштадтский лёд
Эдуард Багрицкий (Дзюбин)

Так случилось, что выполняя задание партии, Роза три дня пролежала на том самом Кронштадтском льду и  слегка тронулась умом.  «Революция пожирает своих собственных детей»: Роза вернулась к довоенной профессии шляпницы, в которой достигла больших высот, у неё было много клиенток по всей Москве.
У Давида и Розы родился Геннадий, мой будущий свёкор, инженер-строитель, большой умница и поэт. После рождения сына здоровье Розы Самуиловны   было окончательно подорвано, и вскоре она ушла из жизни. Давид, как мог, сам воспитывал наследника. Но в Великую Отечественную он, не имея возможности уделять должное внимание сыну, отдал того в детдом.
Позже моя свекровь Галина Борисовна Григорьева говорила, что только детдомовское воспитание и кончина матери-еврейки позволило Геннадию Давидовичу выбрать в жены её – русскую женщину из рода Смирновых (водку Smirnoff помните?). История, как дед Галины Борисовны, наследник рода купцов-миллионщиков Смирновых, самовольно женившись на гувернантке, был изгнан из семьи и вынужден сменить фамилию на Григорьев, заслуживает отдельного рассказа, и здесь не будет рассмотрена.
Таковы корни наших с мужем  детей-полукровок с отцовской стороны.
Теперь немного о моих предках.
Отношения моих родных с Революцией складывались не так радужно. Мои предки с отцовской стороны – мелкопоместные украинские дворяне. Прадед  Андрей Иванович служил в полиции в городе Никополь Днепропетровской области. Воспоминаний о том, сколько было детей в семье, и когда и как ее глава закончил свои дни,  не сохранилось.
Известно лишь, что его сын, писаный красавец и страстная личность Ефим Андреевич в молодой Советской Украине пришелся ко двору и, как это было модно тогда у молодых ребят, решил связать свою жизнь с небом. Он закончил Качинское училище военных лётчиков  и получил звание лейтенанта. Но тут злая судьба нагнала молодого человека: особисты потребовали  его написать отказ от отца, служителя царского режима. Ефим не сделал этого (он, как и позднее его сын, Виталий Ефимович никогда не грешил предательством), и был разжалован в рядовые. Спасибо, не сослали в лагеря! На носу была большая Война, и стране, как воздух, были необходимы лётчики-истребители. Ефим Андреевич вернулся в армию и во время Великой Отечественной дослужился от рядового до майора авиации.
Семь писем с фронта пришло его жене, домохозяйке Наталье Степановне Величко.  В последнем из них, осенью 1944 года, он сообщал, что находится под Одессой, освобожденной в результате упорных боев от фашистских захватчиков. А потом на него пришла даже не похоронка – извещение о том, что майор Мартынюк пропал без вести. Много их было таких, кто не дотянул на своем подбитом горящем самолете до своих или  успел выпрыгнуть  из него с парашютом  на вражескую территорию и был расстрелян фашистами или погиб в лагерях смерти для военнопленных. Ни орденов, ни медалей, ни почета, ни пособий для семьи – лишь Вечный огонь у Кремлевской стены да вечные память и слава. Старшая папина сестра Татьяна, всю жизнь прожившая в родном Никополе, поддерживала связь с пионерами-следопытами и долгие годы безуспешно пыталась отыскать могилу отца.  Ни холмика, ни памятника, ни звезды или  креста над ним – лишь наша прекрасная свободная земля, а в ней кости тех, кто погиб, защищая ее: «Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат» (С. Орлов).
В русской армии роль политработников (духовников) выполняли священнослужители. Они исповедовали и причащали солдат, перед  важным боем обносили войска иконами и благословляли, перекрестив и дав каждому поцеловать руку нарисованному святому, на подвиг. Все эти обряды имели глубокий смысл.  «Ура! С нами Бог! За веру! За царя! За отечество!» - кричали, идя в атаку русские люди.
«За Родину! За Сталина!» - звучит, пожалуй, тоже неплохо, но так все же не катит.  «С нами Бог!» посильнее будет. И если за Родину были готовы умереть почти все, то за Сталина нет.  И вот другой  мой покойный дед, украинский крестьянин-середняк, интеллигент-самородок из многодетной семьи Федот Порфирьевич Лысенко был не готов. Он своими глазами видел, что сделали большевики с сытой и хлебосольной Украиной, видел колодцы, забитые трупами своих односельчан, умерших от голода, потому что последнюю муку и скот отобрали продовольственные комиссары, и не пошел воевать. Я его не осуждаю. Сам-то спасся, уйдя босиком, с башмаками и последней краюхой хлеба в узелке на Донбасс, рубать в шахте уголек. Когда запахло жареным, устроился электриком на военный завод, получил бронь от фронта как важный специалист (руки-то были золотые) и ковал победу в тылу. Да так и остался на заводе до пенсии простым мастером: в партию вступать не хотел, а какая в те годы могла быть карьера без партбилета! «Еще не готов, не достоин пока», - отвечал он, когда спрашивали,  почему такой уважаемый человек, наставник молодежи, мастер 7 разряда, личный друг  самого директора и половины руководства предприятия – и вдруг беспартийный. А ведь имел еще и высшее педагогическое образование и диплом учителя истории, которая его всегда интересовала. Одареннейший был человек: и поэт, и художник, и математик, и автомеханик, и плотник, и столяр, и агроном-мичуринец, у которого на его подмосковных 8 сотках цвел райский сад – профессионалы из специальных журналов приезжали смотреть и цокали языком. Теперь садоводы уже так не умеют: моим отцу с мамой далеко до него, а мне и подавно. Дача наша без дедушки постепенно приходит в упадок.
А историком Федот Порфирьевич так и не стал: уж больно идеологизирована была эта наука в Советском Союзе  – тошно преподавать!
Такая вот интересная история, как сказал Воланд, вернее, истории произошли в одной отдельно взятой семье – моей.