Хрень какая-то

/в соавторстве с Люсей Фатеевой - правка и насыщение ее зарисовки/

- Хрень какая-то…
- Да уж…
- Надо место менять.

Говорили тихо.
Семе показалось, что луна, некоторое время с осуждающей гримасой наблюдавшая за мужичками, вдруг сплюнула и самостоятельно задернулась тучкой, отгородившись ею как ширмой. Видимо, у нее было собственное мнение о браконьерстве, которому она не желала быть свидетелем. А может, и не плевок упал в озеро, а приземлилась на воду утка, однако, обычного звучного маха крыльев перед тем Сема не услышал - в том готов был поклясться.

Озеро было длинным. Похожим на кишку только что зарезанного борова. Говорили, что тянулось на 14 верст. Привирали, конечно – кто ж его замерял? Но поперек, на глаз, в самом широком месте было километра три, а в узком – Маруськином Горле – несколько сот метров. С полста островов неразборчиво, бестолково, будто рассыпанные чей-то щедрой рукой, пузырились по всей его вертлявой длине. От мелких, почти вровень с водой, что звались блошками, до статных высоких, именных, густо заросших молодыми дубками.

Дубам не давали вырасти. Последний раз Тимофей, что сидел сейчас на корме и командовал рыбаками, самолично с Рыжим художником проползал едва ли не все окрестные острова, подбирая подходялый дубок на плахи под печь. Столичный художник строился на берегу «с видом» – как говорил – и хотел, чтобы дача у него была под старую избу, по всем по инструкциям. Тимофей не был уверен, что в старых избах было принято под печи подставлять дубовые колоды, но не перечил. Платит и ладно. Спиливал бензопилой, дубок не давался, совсем затупил цепь. Потом, привязав тяжеленный дубовые колоды к лодке в некое подобье ожерелья, полдня выгребал с ними к деревне. Колоды едва торчали из воды, скрываясь под мелкой рябью. Последнюю колоду вместе с вбитым в нее костылем утерял, верно ушла на дно, но веревка была срезана. Поневоле поверишь в водяного с ножичком… Тимофей и раньше с бани не прыгал в озеро, окатывался с ведра, а теперь и вовсе избегал в него заходить. В лодку, хоть и в резиновых сапогах, забирался только с кладок, а сходил не раньше, как кто-то нос подтянет на берег. Остальные знали об этой его причуде, тихонько посмеивались про себя. Художнику под печь (в дальний угол) одну из колод поставили липовую и ничего не сказали.

Озеро звалось Язьвенным. Не по язям, которые здесь сроду не водились, а по окрестным мужикам, что с него кормились – ну сущие язвы!

Селявные сети были пусты – все два километра – нечего было коптить и выставлять на продажу в магазин, который в прошлом году срубили сообща.
- Тьфу, пропасть, - сплюнул тот, что сидел на веслах. – Совсем темно. Давай свет, уключье выскочило.
- Патруль, - обронил Тимофей значимо.

Все знали, что сегодня на больших озерах с Великих Лук должен быть рыбнадзор. Племяш просветил. Сначала должны были на озеро Ашо наведаться, потом в Верята, а уж затем, к ночи – когда самое время сети проверять – на Язьвенное озеро. С районным Пустошинским рыбнадзором было не в пример проще, там в инспекторах его свояк ходил, всегда предупреждал о рейдах, да и знал, где сестриного мужа сети стоят - в тех местах с моторки никогда не тралили, не искали. А вот Великолукские могли запросто снять – выкупай потом, договаривайся!

Разделение труда на взгляд Тимофея было идеальным: один на веслах, второй подменный на носу, а он уже на корме командовал – куда править. Погода, как всегда в июне, была на славу. Частые теперь грозы долбались в берега молниями почти в одно и то же время, аккурат с обеда и до шести. Отдыхающим хватало времени без риска наплескаться в парной после грозы воде. А в ночь они заползали в озеро редко, только основательно набравшись смелели, да разведя на берегу здоровенный костер. Сегодня таких не было. Так что от деревни отчалили без комментариев и зубоскальства опьяневших городских.

Их терпели как необходимое зло. Дачники – солидный приработок. Все заброшенные печнины под дачи совхоз распродал, уже подумывали, как бы подвести под документ-разрешение некоторые поля, но еще побаивались - как никак, вплотную к Государственному Заказнику - раньше здесь вообще строиться не давали. Теперь же в деревне захватили, выторговали каждую неудобицу, и в последние три года дома встали столь густо, что Тимофей, как-то продрав поутру глаза, кажется впервые посмотрев не под ноги, а задрав подбородок, и сам удивился. Деревня потеряла прежний вид, превратилась в нагромождение самых несуразных строений, которые словно соревновались друг перед другом нелепостью. Один вдруг возжелал с квадратными башеньками на углах. Тот по европейскому рисунку - с непомерно крутой черепичной крышей, но то ли сам что-то напутал, то ли мастера оказались не такие, но дом походил на перезревший подосиновик, спихнутый чьей-то ногой. А этот, чей дом прозвали курятником, поставил его на бетонных электрических столбах, чтобы другие ему вид не загораживали на озеро. Хитрее всех поступил некий генерал. Дом велел срубить у озера, а баню уже на горе, где вообще никто не строился - сплошной песок, деревца не приживишь. Выкопал траншею вокруг бани, заложил в нее несколько тракторных тележек перепревшего навоза, рассадил цветы, и теперь большую часть времени проводил там, гоняя чаи и поглядывая на деревню свысока. И только надоедливо, день и ночь, жужжал насос, качая воду с озера. Генералу хотелось, чтобы мимо протекал ручей с водопадиками. Хочется? От чего же не сделать. Тимофей с братьями провозился пол лета и водопадики наладил. Особо Сема постарался, рука на разметку легкая, даже звук, многоголосие воды просчитал, камни расставил, обтекать. От каждого камушка свой звук. Если бы только насос работал потише, не перебивал. Генерал  на следующий год намыслил цистерну привезти с базы и там же, на верхушке горы, вкопать, чтобы загодя воду в нее накачивать, а вечером под чаек журчание ручья слушать. Хороший генерал, денежный. Не то, что … - хорек недоделанный - все свои руками делает, нет бы братьев нанять - за пару месяцев бы ему хату обустроили. Который год возится. Либо жадный, либо безденежный.
Зато по осени, когда разъезжаются, уже каждый кланяется красненькой и просит приглядеть за его халупой.

Тимофей с братьями был потомственным браконьером. Еще дед и прадед красили-чернили берестяные поплавки, и всю зиму вязали сетки. Теперь сети делали под заказ с серым плавающим шнуром, не видимым в воде даже днем.

Селявные были пусты. Эх! Не едать нынче жирной селявы, таящей во рту. У Тимохи рот непроизвольно наполнился слюной. Хотя селява год от году вырождалась, и сети приходилось заказывать, ставить с все меньшей ячей, иногда попадались достойные экземпляры. Правда Тимофей стал забывать времена, когда лодка проседала под весом, серебрилась на утреннем солнце, а под рыбу, чтобы не мешала, даже ставили специальную доску поперек, да выгребали с носовых уключин - времена, когда добычу считали мешками. Теперь, разве что ведрами, да и то далеко не всегда. Но чтобы в тонких селявных сетях ни одной рыбешки? Такого еще не было.

Оставалось рассчитывать только на трехрядки, поставленные под берег с обратной стороны Девичьего острова. Скомандовал выгребать туда…
Стеной, темным забором прошел длинный хребет Лосевого острова. Днем в этом месте он просматривался сквозь. Тихо молчком обогнули его на веслах. Там, похоже, все спали. Каждый год на нем обустраивались «дикие» туристы, считающие себя последователями Адама и Евы, и расхаживающие по этому поводу весь сезон только голяком. Как не пялились во все глаза, никакая туристочка не мелькнула завлекательными телесами, зря, значит, бинокль взяли и понадеялись на луну. Только разок дунуло, и чуть заискрил прогоревший костер.

Лодка неслышно двигалась в спокойной воде, весла тихонечко размеренно пропихивали ее по глади – два метра на каждый замах…
Прошли Куровские нивы, давно заброшенные совхозом, поросшие сорной низкорослицей. Через полчаса, наконец, вошли в разрез между высоким лесистым берегом и Девичьим островом. Стало еще темнее.
- Вот от сюда… Давай тишком!
Петр табанул веслами, пропустил Сему на корму. Тот спустил уже заготовленный якорек на шнуре – длинное свинцовое грузило, из которого торчали металлические загнутые пруты – вылавливать стоящую по дну сеть. Первый раз промахнулись. Петр развернул лодку, пошли обратно, держась ближе к берегу. Опять промахнулись. Петр, как всегда, стал грешить на Шаталовких, которые запросто могли снять сеть, но Тимофей сам сел на весла взял еще ближе, под самый берег, где сети быть не должно бы... Берег стал нависать, и если какой сосне по дурости надумалось вдруг внезапно завалиться, она точно бы накрыла лодку. Тимофей опять почувствовал себя неуютно.
- Есть!

Тимоха резко сдал лодку назад. Сема стал в рост, принялся с усилием выбирать шнур, подтягивая сеть кверху. Глубина здесь была знатная. Петр держал руки в воде, пропуская шнур промеж пальцев,  готовясь перехватить край.
- Тяжело идет! – сказал Сема.

Сеть здесь ставили в надежде взять карпа. Все помнили, как в прошлом году дед Филя на свою единственную дрянную сетку (и всего-то – тьфу! – 25 метров) умудрился взять столь огроменного, что все дачники перебегали к нему фотографироваться. А один даже хотел скупить всю чешую – говорил к прибытку и рассказывал – дурень! – все в подробностях, что и как для того делать… Филипп тогда поделился, но и себе оставил изрядно, продержал на подоконнике, а теперь лепил из чешуи очки от солнца. Две чешуйки вместо стекол. Туристочки буквально млели. Тимоха не знал, действительно ли к прибытку чешуя, если ее в углах дома присыпать и под елкой на Новый год, но впервые в жизни поставил в доме елку и всю ее сверху до низу усыпал чешуей с последнего улова. Сам числил, поскольку хозяйка сочла это за дурь. Елка воняла до Рождества. Тимофей мужественно вытерпел весь ритуал до конца, вынес лай жены, но не дал выставить елку до срока. Пока не слишком помогало, магазин только сводил концы с концами. Рыбу, правда, расхватывали, но рыбы было мало, а на красивую китайскую дребедень, которая так нравилась Тимохе, никто внимания не обращал. Возможно, в Столице ее тоже хватало…

Сема вдруг взвизгнул – обожгло шнуром руки. Бросил, стал дуть на ладони.
- Есть! – захрипел Петр, перехватывая шнур. – Ей, твою мать!
Через секунду он кульнулся с головой и плечами за борт. Сема только успел ухватить за задравшиеся ноги и перегнуть брата обратно. Подскочил Тимофей, ухватил за плечи и выдернул Петра из воды. Тот выплюнул фонтан воды и обложил озеро от берега до берега столь тяжелыми матюгами, что даже рябь пошла. Все с остервенением ринулись тянуть капроновый шнур. Тот натянулся струной, лодку потащило в самый берег, будто сеть решила нырнуть в неведомую нору. Тут Тимофей некстати вспомнил, что дед Филипп трепался, будто слышал от собственного деда, что в этом месте идет подземная протока к соседнему лесному озеру, что звалось Глухим, а от него еще дальше,  и дальше по всем лесным до самой Калошки – Божьей Стопе, на котором уже десяток лет никто не бывал. А, мол, с другого края, уже по другим озерам, названия которых он и не знал, такой же подземной протокой в реку