Подводный мир

женщина до сих пор не смогла войти в туман, как бы ни хотела. Вернее, ни одна не вышла из тумана. Что выходы всегда расположены недалеко от живых людей, и если никого нет, так лишь недавно, значит, ушли из этих мест, или умерли. Что с его стороны нет бумаги, она тлеет буквально за считанные минуты, но есть огонь, дрова. И здесь сухо. А у нас бумага есть, но гореть может только газ и то под большим напором. В общем-то, знал он не так много, да и нечего было тут знать особо. Это ж не высшая математика. Когда он закончил, не прошло и получаса с того момента, как мы вышли из тумана. Надо было собираться.

- Ну, что, - хлопнул он себя по карманам пальто. - Предлагаю пойти ко мне выпить чашечку чаю. Вы, наверное, давно такого не пили, у вас с этим трудности. Потом переночуете у меня, а уж дальше как сами захотите. Могу вас по городу поводить, могу предоставить самому себе. Теперь не принято как-то навязываться в провожатые, верно?

- Да уж, очень тесное у нас с вами получается общение, отвык я от такого, - признался я, уже изрядно уставший от событий сегодняшнего дня.

Жил он в маленькой пристройке к какому-то административному зданию. Сразу за дверью начиналась комнатка, в которой умещалась только голландская печка, столик, кровать и кресло. А на полу перед входом лежал связанный по кругу коврик, который бабушки всегда вяжут. На столике стоял примус, и он быстро нагрел на нём воду, а потом, - о, чудо! - достал из жестянки заварку, ополоснул белый фарфоровый чайник кипятком, сыпанул туда хорошую горсть чая, залил водой и накрыл сверху полотенцем. Это было как в сказке, будто мне её бабушка моя читала, баба Клава, а я вдруг — раз! - и очутился прямо посреди событий. Я не пил такого чая, наверное, никогда в своей жизни, даже если раньше, в прошлой жизни, мог себе позволить всякие там улуны, пуэры и тигуаньини. Просто этот чай, он был таким долгожданным и неожиданным, таким крепким и так вовремя, в конце трудного дня, что я понял, что такое счастье. Вот оно, в моей чашке с отколотым краешком, красивого коричневого, или я уж не знаю как там у художников или дизайнеров этот цвет называется — цвет чёрного чая в белой фарфоровой чашке.

Меня так разморила эта одна чашка чая, что я совершенно раскис, и уже через силу соображал, что Профессор раскладывает кресло в кровать (и места в комнатушке вообще не осталось), стелит мне потёртое бельё, помогает мне снять куртку и укладывает на подушку. А потом он даже подоткнул мне одеяло, как всегда делала мама, пока я был маленьким. И от этого пронзительного воспоминания я упал в какой-то сумбурно-восторженный сон, где всё было как прежде, а ещё было много цветов, птиц, колокольного звона и какой-то долгой, красивой, протяжной песни, которую я всё никак не мог разобрать, но которая наполняла меня до краёв.