Я знал человека, который провёл на бетонном столбе двадцать лет. Он держался за ржавые штыри арматуры, торчащие из самой верхушки столба, коленями он сжимал сам столб, а ступни его стояли на подпорке. Я не знаю, была ли сделана эта подпорка для него, или же она была там ещё до того, как этот человек попал туда, наверх. Зато мне известно, что раньше к этому столбу крепились электрические провода. Куда они делись, я не имею понятия.
Может, столпник был монтажником, который полез снимать их, и там, наверху, его озарило - или ударило током - и он решил остаться между небом и землёй до конца своей жизни.
Столпника кормили пожарные, приезжая на своей красной машине с лестницей. Раз в месяц на этой лестнице к столпнику поднимали цирюльника, который обривал его наголо и подстригал ему бороду. Дети сбегались посмотреть на это зрелище со всей округи.
Никто не стремился снять этого человека. Никто не знал его имени. Никто не слышал его голоса.
Даже когда Веблен-пожарник облил столпника горячим супом, аскет не произнёс ни слова, а только замычал и задрыгал левой ногой. Ноги у него были ужасно худые и искривлённые. Пальцы ног, наверное, вросли в подпорку, и он, как мне кажется, даже не мог оторвать от неё ступни. Его живот и грудная клетка тоже приросли к столбу и составляли с ним единое целое, как если бы столпник был обычным лишайником или мхом.
Наверное, это и был лишайник с пятью отростками, в одном из которых располагалось отверстие для пищи и кое-какие органы чувств.
Однажды я побежал в лавку за молоком и не увидел это существо на привычном месте - на углу Швейного переулка и Каменной улицы, не увидел его там, где видел его всегда, всегда, сколько я себя помнил. Я испытал то же самое, как если бы исчез мой дом. Как если бы исчезла моя рука или мой глаз. Как если бы моя мать сказала, что не знает меня. Как если бы я услышал, что мир летит в пропасть, и уже ничем не помочь.
Старухи, сидевшие на скамье под акацией, сказали, что в столпника попала молния сегодняшней ночью, и я припомнил, что проснулся от грозы и расплакался, как сопляк, хотя мне уже было целых восемь лет. И мысль о том, что я повёл себя совершенно не так, как должен поступать настоящий рыцарь, коим я себя мнил, вытеснила из моей маленькой головки все остальные мысли. Выполз столпник-лишайник, которого поджарило электричеством. Вытекло молоко. Убежал даже жук-олень, которого я поймал накануне и которым очень гордился.
Я, не попрощавшись со старухами, вернулся домой и просидел в своём тайном углу до вечера, красный от стыда.
Стыдно мне и сейчас. Правда, не из-за того, что я боялся и боюсь грозы, хотя я уже взрослый бородатый дядька. И не из-за того, что я был невежлив с тремя старыми каргами.
Я так и не узнал, умер столпник или просто попал в больницу, откуда его вернули не на столб, а в его настоящий дом, если он, конечно, существовал.
Не узнал, был ли он лишайником, или же всё-таки человеком, наконец.
