Дар Калиостро. Повести и рассказы.

посерел, пролился дождем и на закате осветился радугой.
Пролетел самолет из воздушной академии, оставив за собой белую полосу, вернулся и стал вырисовывать на небе причудливые фигуры.
- Мама! Погляди – вон голова человека! Вот нос, вот подбородок, смотри, смотри!
Как необычен был этот вечер – сиреневый, полупрозрачный. Кот Тиша беспокойно ходил кругами перед домом, а потом направился к калитке.
- Папу пошел встречать, - сказала Оля.
- Игорь! Пойдем папу встречать! Пора!
Кот, оказавшись у станции раньше всех, сидел на развилке дорог, грустно глядя на возвращавшихся дачников. Прошли две электрички. Домой Тиша уходить не хотел, и Оля несла его на руках.
Зажгли на террасе керосиновую лампу. Оля сидела в углу притихшая, а Игорь, совсем еще несмышленыш, все просил:
- Ну, почитай, мама! Ты ведь обещала!
- «Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой…»
« Да что же могло случиться? – ни на минуту не уходила мысль. – Видно, задержался в артели, собрание какое-нибудь. Да и к лучшему, что не поехал, поздно уже».
Следующее утро прошло в ожидании. Не приехал. Накормив детей, она стала собираться в Москву. «Заболел, наверно», - успокаивала себя, хотя, что ж хорошего в болезни? Но другие мысли, приходившие в голову, были хуже во сто крат. «Сейчас приедем, откроем дверь, а он в комнате, на диване…»
Квартира оказалась пуста. Вскоре щелкнул замок: пришла соседка.
- Марина Ильинична! Вы Колю не видели?
- Нет, давно не видела. Что-то случилось?
- Я так и знала, - всхлипнула она и обессилено села, - где же он?!
- Первым делом, - твердо сказала Марина Ильинична, - нужно
успокоиться и позвонить в артель.
Но там он не появлялся – ни вчера, ни сегодня. Значит, что-то случилось в дороге.
- Поезжай, Галочка, на вокзал, в милицию, объясни все спокойно, без слез. (Что ты так расклеилась?) Они должны помочь. Я с детишками побуду, не волнуйся. И непременно надень свой костюм с орденом, чтобы знали, с кем дело имеют.
Когда Галя вошла в комнату дежурного, тот что-то с усердием писал.
Это был рослый лейтенант, на тугих плечах которого вот-вот, казалось, порвется китель.
- По какому вопросу? – спросил он, не отрываясь от тетради.
- У меня муж пропал.
Лейтенант ухмыльнулся, взглянул исподлобья и тут же поднял лицо.
- Присаживайтесь, рассказывайте.
- Фронтовичка? – спросил, когда она закончила. – Я тоже с
полгодика прихватил. Чем тебе помочь? Нужно по месту жительства обращаться. Понимаешь, порядок такой. Как фамилия, говоришь?
Он полистал толстый журнал.
- На Ярославском сведений о таком нет. Разве что по линии
связаться? Ладно, с часик погуляй, может, что и выясню.
Она вышла на площадь. Солнечный шумный день плескался между вокзальных башен и тек мимо - безразличной толпой. Иногда только оглядывался какой-нибудь прохожий, окидывая ее лицо, все еще красивое, и погрузневшую фигуру, палочку, без которой она так и не научилась ходить на протезе. Она давно знала, что в своем горе человек одинок и одолеть беду может только сам. Если Бог от него не отвернется. Как и многие, выжившие на войне, она в него верила - тайно, про себя. С того белого зимнего дня, когда Он вдруг поднял ее над развороченной взрывами землей, пронес над лежавшей в снегу русоволосой девушкой с узкими погонами на полушубке, над тем раненым, которого она почти дотащила до перелеска, когда накрыло их миной, - и не стал уносить дальше, в золотистую синь, раздвигавшуюся впереди, а вернул в снег, в кровь. И сделал так, как она хотела: жить, встретить своего танкиста, родить детей. Неужели теперь Он отвернется от нее?
«Господи! Я никому не причиняла зла. Я даже на войне никого не убила. Не забирай его у меня! Сделай так, чтобы он нашелся!»
- Ничего нового, - сказал лейтенант через час. – Начальству я
доложил, остается ждать. Лучше бы, конечно, проехаться по станциям: не по всей линии удалось прозвониться. Но послать мне некого. Жди дома. Позвоним обязательно.
- Спасибо. – Она помедлила. – Только я поеду.
- Да ты что! Восемнадцать станций на линии!
- Ничего. Лишь бы нашелся.

III

Он очнулся и – будто госпиталь: запах бинтов, лекарств.
- Наконец-то! – тихо сказал женский голос и потом громче: ну, что, касатик, не мутит?
- Где я?
- В Монино. В медпункте, на станции. Лежи смирно. Я за доктором сбегаю.
- Сестра, погодите!
- Лежи, лежи, я сейчас.
Он снова оказался в забытьи, но чутком, как дрема, и потому сразу пришел в себя, когда раздались чьи-то шаги.
- Здравствуйте, Николай Михайлович! Я начальник линейного
пункта старший лейтенант милиции Пелевин.
- Здравствуйте.
- Вы, наверное, в рубашке родились: с такой высоты, да на
рельсы…
И тут же всплыло в памяти, как бросилась к электричке толпа, как завертел, хлестнул в грудь людской поток, как очутился он в летящей пустоте.
- Больница отсюда далеко, - продолжал Пелевин, - так что здесь
пока полежите. Сейчас доктор придет.
Помолчав, добавил:
- А документы: паспорт и билет ВОС – в сумку вашу кладу, сюда вот.
- Спасибо. Одна только просьба. Дайте знать обо мне моей жене.
Он назвал адрес дачи.
- Не волнуйтесь. Сообщим обязательно… Ну и сумка у вас! Баул
целый. Зачем вам столько выключателей?
- Я в артели работаю, надомник.
- А что это за книга? – Он полистал страницы. – Странно. На
обложке написано «Гоголь», а внутри пусто.
- Разве пусто? Выпуклые точки на листах видите? Это –
брайлевский шрифт.
- Какой?
- Был такой француз Брайль. Он создал систему чтения и письма
для незрячих.
- А вы совсем ничего не видите?
- Совсем
- Да… Ну, до завтра, выздоравливайте.
Ночью, во сне, из бесцветья и тишины вылетели яркие огромные бабочки. Они кружили перед самыми глазами, обдавая лицо теплыми волнами, и душа наполнялась чем-то мягким. Еще во сне он начал ждать Галю.
Наступило утро. Проходил час за часом, но она не появлялась.
- Клавдия Петровна! – позвал он санитарку. -  Вы не знаете, жене обо мне сообщили?
- Не знаю, касатик. Это дело начальства, а я человек маленький.
- Может, выберете время, сходите к ней, здесь недалеко? Она ведь места себе не находит.
- Схожу. Погоди немного.
- Не надо, никуда ходить, - сказал появившийся Пелевин. – Я ездил к вам на дачу, там закрыто. Никого, кроме кота.
- Значит, в Москву уехала… Послушайте, вы можете ей позвонить?  К7-23-25. Это очень важно!
- Не волнуйтесь. Обязательно позвоню… А хороший домик у вас на участке, ладный. Вы, я смотрю, еще и колодец хотите поставить?
- Cобираемся.
- Вы меня не узнаете?
- Что-то не припоминаю.
- А я вас сразу узнал. Отец ваш, Михаил Васильевич, жив? - Жив.
- И, наверно, уже генерал?
- Вы по Одессе меня знаете?
- По Одессе. Мы ведь с вами из одного дома. Ваше семейство
занимало квартиру на 4-м этаже, а мы проживали на первом. Батя у меня в порту работал, а звали меня…
- Я вспомнил: Владик!
- Нет. Вадик.
- Извини, столько времени прошло. Вот ведь судьба свела. Ну,
давай поздороваемся!
Они пожали друг другу руки, помолчали.
- Как ты сюда попал? – спросил он Пелевина.
- Долгая история. А в общем-то из-за женитьбы. Трое сынов у
меня. Сами – то вы как здесь оказались?
- А я родился в Москве, на Покровке жил, пока отца не перевели – в Томск, потом в Одессу.
- Вы, если не секрет, до какого чина дослужились?
- Майор.
- Майор?! А я вот не повоевал. Не довелось.
- Да. Ты ведь меня моложе.
- Моложе.
- Ну, а про ребят из нашего двора что-нибудь знаешь?
- Нет. Как-то не интересовался. Они со мной, если помните, не
очень-то… Ну, мне пора. Завтра загляну, потолкуем.
- Вадим! Не забудь сообщить моей жене! К7-23-25!
- Не забуду. Выздоравливайте.
Через полчаса позвонил лейтенант с Ярославского вокзала. Пелевин ответил, что сведений о Николае Михайловиче В. у него нет.

IV

Одесса вспоминалась ему и раньше, всегда теплая, под мягким ясным небом, вспоминался дом на углу бульвара, друзья, соседи, но Вадик Пелевин – никогда. Оттого, наверное, что был он молчаливым, тихим, неприметным мальчуганом. Отец его, в самом деле, работал в порту, грузчиком, пил безбожно. Да вот еще припомнилось, как вступился он за Вадика, когда того мутузила за что-то ребятня в подворотне. А больше о нем – ничего.
И все-таки хорошо, что они встретились. Галя теперь не будет метаться. Завтра утром она приедет. Если не утром, то к обеду наверняка.
Но, как и накануне, ждал он напрасно.
- Клавдия Петровна! Где Пелевин?
- Не знаю, с утра не видно.
Пелевин пришел вечером. Сел на стул, шумно, пьяно дыша.
- Вадим, ты выпил?
- Выпил, - голос у него был с хрипотцой, недобрый, - я вообще пью. Как батя. Не догадывались?
- Жене моей позвонил?
Пелевин не ответил.
- Ты позвонил?!
Снова молчание.
- Да в чем дело, черт побери!!
- А дело в том, - Пелевин помедлил, - что подержать тебя хотелось здесь… подольше, вдоволь на тебя насмотреться. Я – то ведь помню, каким ты приезжал перед войной из училища: все смеялся, да подворотничком белым сверкал, как и отец твой. Очень он этих офицеров из «Чапаева» напоминал, такой же, только в нашей форме. А, может, он и был одним из них, а? – он запнулся, сглотнул, - ох, и ненавидел же я вас, семейство ваше…
- Пелевин, я только что вспомнил: у тебя прозвище было –
«Плевок».
- Верно, было. Только я, в отличие от тех, кто мне его дал, ни в
урки, ни в биндюжники не подался. Так то! Да и тебя – вон как судьба обернула!
- Отменная сволочь из тебя вышла! – Он отвернулся к стене. –
Катись, не о чем нам говорить.
- Одного не пойму, - будто не слыша его, продолжал Пелевин. – Ты вон читать научился, по Брайлю этому, семья у тебя, дача с колодцем. Зачем тебе это? Ты ведь спиться должен был! Понимаешь? Ты, а не я!!! И почему мне, здоровому сильному, жить так тошно?!
- Странно… Такие, как ты, обычно живут - не тужат. Может у тебя совесть не до конца вывелась? Может еще…
Он не договорил, остановленный шумом шагов. И почти сразу распахнулась дверь. Галя стояла на пороге, всматриваясь в полумрак комнаты.
- Галя?!
Пелевин застыл, глядя на женщину с красивым усталым лицом, пронзительными глазами, разросшимися в большие серые пятна.
Она пересекла комнату быстро, мягко, почти не опираясь на палочку, обняла мужа.
Они долго сидели так.
- Совсем озябла, - говорил он, поводя руками по ее спине.
А Пелевин неотрывно смотрел на них и все никак не мог стереть проступавшую каплю над верхней губой. Наконец, он встал, направляясь к выходу. На пороге обернулся:
- Коля, прости. Слышишь? Христа ради, прости!

1992

Чудес не бывает

Шульгин ждал давно.
В углу тусклого коридора, где он сидел, было совсем темно. Иногда только загоралась лампочка в автомате с газировкой – когда кто-нибудь наливал стакан. Вода была без газа, обычная – водопроводная, и все выливали ее после первых же глотков.
Шульгин старался ни о чем не думать, хотел успокоиться.
«Стул напротив совсем новенький, - созерцал он, - номерок на двери «12», на соседней номерка нет, сижу, как дурак, радио включили…»
«На Пленуме с большой яркой речью выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель  Президиума Верховного Совета Союза ССР товарищ Черненко Константин Устинович…»
«А зачем еще и «товарищ»? И без того ведь наверчено! И почему сначала фамилия, а потом имя-отчество? По-русски-то – Иван Иванович Сидоров! Нет же, Сидоров Иван Иванович – важнее!.. Черт подери, везде глупость!»
И он снова, чувствуя, что с собою