Они шли друг за другом, шаг в шаг, тень в тень, тянулись единым силуэтом по раскисшей дороге, стараясь казаться незаметным. Первый был стар и знал эти тропы куда лучше мальца, за которым ему приходилось следовать, что невыносимо задевало его гордое самолюбие, как бывалого егеря. Другой же, что был гораздо моложе старика, уверенно ступал в грязь, изредка оборачиваясь, чтобы убедиться, что этот насупившийся ворчливый тип впервые поддался своему раздутому самолюбию и шел за ним, скрывая свой сосущий интерес едкими придирками и бубнежкой.
- Послушай, Артем, ты если эту проклятую игру не бросишь и не расскажешь, черт тебя дери, куда мы идем, я вернусь, ей богу клянусь, развернусь сию же секунду. – Полу шепотом волновался старик в широкую спину Артема.
- Да брось ты, дядька, не баламуть попусту. Говорю же, скоро… скоро будем. Скажу тебе сейчас, точно развернешься, не поверишь же, знаю тебя.
Оба замолчали, но внутри старика юлила неутомимая злоба и легкая обида, от того, что сколько не крути, а приходилось подчиняться глупому любопытству и этому глупому мальчишке. Кулаки его, спрятанные в обвисшие карманы плаща, цвета болотной тины, были сжаты до бела, а ноздри с шумом колыхали пожелтевшие от табака усы.
- Бесишься, знаю. Ну а как тут не беситься, ведь все знают, что ты лучший в здешних местах, пусть из дремучий темени выбраться, да и оленю промеж глаз только ты сможешь влепить. А сейчас уж прости, за сосунком ковыляешь. А? Дядька? – Артем довольно усмехнулся от сказанной правды, а молчание старика еще больше убеждало его в правоте.
- Да не в этом дело. На охоту я, было, собрался, ружье на вечер смазал, а тут ты, эдакий, появляешься и говоришь, собирайся мол, дело есть. А какое дело, куда идем - молчун. Да и сам знаешь, какой нынешний год неплодородный, да и браконьеры, с дьяволом их в печь, налетели из города. Распугали всю дичь, сижу вот на редьке вторую неделю.
- Не бурчи, дед, вечно у тебя морковь, да свекла вот и весь пир, а как придешь к тебе… Вот ты скажи у кого из здешних к каждой водке оленину сушеную подавать будут, а? Буржуй ты батя, а строишь бедолагу, эээх. - Артем махнул рукой и ускорил шаг.
Старик снова буркнул и заковылял вслед за ним.
Стояла глубокая ночь, под плащ задувал колючий ветер, будоражил тело мурашками, и сковывал плавные движения холодными наплывами. Сквозь ползущую решетку сосен различался сизый свет луны, такой тусклый и мерзкий, что казалось, именно он нагоняет холод на путников. Стоял сентябрь; и хотя в полдень все так же пекло солнце, уже в сумерках чувствовалось дыхание склизких промозглых дней, которые так любил коротать старик в одиночестве, сидя у старинной чугунной печи под трещащие звуки песен из трофейного патефона «Одеон», который еще его отец привез после войны. Ночью в лесу царит какая-то своя сказочная атмосфера, хотя для многих она пугающая: кажется, что кто-то позади тебя, дышит точно в спину, отчего ускоряешь шаг и лишь больше раздуваешь ужас. Но если уметь наслаждаться природой, то именно в такие моменты начинаешь любить жизнь, когда есть один лишь ты и свобода, приятно теплящаяся внутри.
Артем все так и шел бодро, уверенно, старик же начинал слегка клевать носом и зевать в полный рот, ибо как в это время он уже обычно спал на своей пружинной кровати, чудно выгнувшейся бугром.
- Артем, ей богу, не заставляй меня больше наматывать километры, всю жизнь свою здесь прошагал, еще с теткой твоей, когда та жива была гуляли, тут и предложение ей сделал…
- Чтоб не убежала, поди, или криков не слышно было, а? – вклинился своей шуткой Артем.
- Дура ты, Дуня, честное слово! Тебе что рассказывать все на смех подымешь, тьфу, - поник вдруг старик от того, что его сладкая ностальгия была так нагло прервана.
- Да ладно, дядь, не горячись ты, прости меня, не со зла же. Гляди, пришли уже.
Километры извилистой тропы, которая шла то горками, то впадинами, остались позади, а впереди, там где редели сосны, прояснялась мерцающая гладь реки, что местные прозвали «волчонком» за воющие звуки ветра по ночам. В лицо ударил теплый порыв пресного ветра, и в воздухе вдруг пахнуло свежей лесной ночью. Они спускались ниже по крутой горе, скользя подошвами по сотням мелких шишек, пока не оказались у сваленного дерева.
Старик подошел к бревну, по-хозяйски осмотрел его, почесывая свои седые волосы, сквозь которые виднелась кожа, и проговорил в усы:
- Надо бы распилить его, а то ребятня биться будет об него зимой. Ведь не слушают сколько не говори, мол не катайтесь вы с этой горки проклятой, тьфу, а все равно к деду Игнату с окровавленными носами, да синяками бегут слезы лить потом…ээх.
Он увидел край ржавой мотоциклетной люльки, что лежала в канаве, и улыбнулся, от той мысли, что сколько счастья ребенок может найти в этом гнилом корыте лишь бы была горка повыше. Тепло ему было и от того, что вспомнил, как возил он в этой самой люльке свою любимую старуху – Таму, как он её ласково называл. Он всегда и везде кликал её «старой»: боялся, что от излишней нежности к ней на людях, потеряет свой вид и уже не будет больше строгим мудрым стариком, которого все уважали. Однако в ней он всегда видел всю ту же молодую Тамару, которую безумно любил, ради которой даже уволился в чине старшего лейтенанта, чтобы ехать с ней в другой город, в деревню, при которой он стал егерем, где было тихо и пахло навозом и молоком, как они оба любили, чтобы быть лишь вдвоем, в тишине, наедине с природой. Он помнил, как до самой её смерти они были вдвоем, рука об руку, лучшие друзья, ничуть не потеряв той юношеской нежности друг к другу. Она всегда вдохновляла Игната, лишь она могла искусно управлять делами так, чтобы муж ни в коем случае не чувствовал силы с её стороны, однако выполнял все, оставаясь с непоколебимым ощущением хозяина дома. «Мудрая была баба» - говорили на её поминках старухи, которых она называла подругами, хотя так ни с кем и не сблизилась, кроме Игната, а сплетничала с ними ради приличия, хотя крайне тяжело переносила это. А Игнат был угрюм в тот день, ведь потерял он большую часть себя, лучшую свою часть, как он говорил потом захмелевший. Но ничего, оправился он быстро, ведь знал он точно, что его любимая всегда рядом с ним, в его сердце, под кулоном, который она подарила ему в одно из их свиданий. И перед сном он всегда желал ей сладких снов, как делал это прежде, и целовал крохотную черно-белую фотографию девушки, которой он навсегда запомнил её.
- Ну, поможешь? А то я один, - он крякнул, вставая с корточек, - эту махину не раскидаю, стар уже стал.
Артем «угукнул», зная все эти старчески причитания на пустом месте, в которые сам Игнат не верил, но иногда ему хотелось, чтобы его пожалели слегка, да успокоили «еще нас, отец, переживешь».
Дошли до развилки и встали посреди неё, вернее Артем вдруг резко врос в землю, а сонный старик влетел ему в спину. Артем наклонился к развороченной тяжелыми шинами грузовика дороге и стал что-то внимательно изучать.
- Чего глядишь, Темка? – заглядывал ему через плечо Игнат.
- Да вот пытаюсь сообразить, куда эта орава вояк делась.
Дед вдруг всколыхнулся, резко бросил взгляд на спину Артема:
- Погоди ты сказала воен…
Старик чуть не обмер от страха, когда из соседней кроны дерева вырвался жирный филин и с громким «уху» рванул прочь.
- Эка тварь крылатая, - погрозил вслед удаляющемуся овалу Игнат. И тут он вспомнил вновь слова Артема. – Военные?!
Он схватил его за плечо и обернул.
- Ты ничего не путаешь, может просто проверка из райцентра была, а одежда похожа просто?
- Ага, а тебя не предупредили. Ты то о всех этих проверках еще раньше них походу узнаешь.
- Ну а сейчас неожиданная была, - глядел старик умоляющим взглядом в глаза Артема.
Но Артем продолжал молчать, не отводя взгляда.
- Дядь, твоя проверка с автоматами будет ходить и собаками на поводке?
На лице старика засияла надежда, и он чуть не подпрыгнул от своей догадки:
- Так может браконьеры? А? Как думаешь? Ну, так да, все ведь сходится: вооружены, с собаками.
Артем покачал головой и прошел через старика, слегка оттолкнув его корпусом.
- Идем, покажу тебе. Проверка… хех, ну ты даешь дед.
Старику ничего не оставалось, как вновь пуститься за уходящим во тьму племянником. Теперь о сне не было и речи, да и сам он как-то буквально испарился.
