Московское Время. Сборник повестей и рассказов

остальных, и каждый признал неприятную правду о себе: да, я ненавижу эту женщину и её ребенка.
– Что же вы предлагаете конкретно? – спросил мужчина с волосатыми плечами и грудью.
– Нужно выдвинуть ей ультиматум: или она утихомиривает своего Жорика – я не верю, чтобы она не могла этого сделать – или уезжает из пансионата. Только объявлять это нужно всем вместе, прямо сейчас, как только она придет.
– Ну а если она нас пошлёт куда подальше?
– Знаете, молодой человек, история учит, что плевать на общество небезопасно.
– А она это знает?
– Узнает! Но это уже будет война.
Мы долго ждали Розу и Жорика, но они, удивительное дело, не появились!
Увидели мы их только на обеде и долго потом не могли прийти в себя от потрясения.
На сей раз были они не одни, а в компании брюнета с маслиновыми глазами. На крепкой шее его золотилась увесистая цепь, именуемая в народе «голдой» и столь любимая «братками». Видимо, он и был одним из них. На протяжении всего обеда лицо его выражало крайнее недовольство – то ли едой, то ли обстановкой (то ли им вообще положено иметь такие лица), а может и Розой, у которой под левым глазом виднелся плохо замаскированный синяк. Жориком он, похоже, тоже был недоволен, так как ни разу не взглянул в его сторону.
Зато Жорик смотрел на него не отрываясь и – молчал!
– Да, с таким доном Карлеоне, пожалуй, сразишься, – посетовал Борюсик, когда отдыхающие, осознавшие себя обществом, собрались у озерца с царевной-лягушкой посередине.
– Товарищи! – весело вскричала Елена Павловна. – Да вы что?! Зачем нам с кем-то сражаться? Всё и так встало на свои места!
– Ага, – поддержала её рыхлая дама с красным лицом – жертва загара. – Спасение пришло, откуда не ждали. Не знаете, кто он им – муж? Отец?
– Да какая разница!
– А синяк у неё видели? – не унималась, блистая глазами, дама и, рассиявшись ещё лучистее, заключила:
– Так ей и надо!
Увы, общество не осудило её за злорадство. Потому что само испытывало то же мстительное чувство.
В этот день все шли на ужин в приподнятом настроении. Мы с женой тоже радовались этому вечеру, обещавшему быть таким же добрым, как и вечера в начале нашего отдыха (к сожалению, утром мы уезжали домой). И ещё мы радовались тому, что не сдались. Странно, но это противостояние, которое для любого постороннего «тянет» лишь на мелкий конфликт, мы воспринимали как некое строгое испытание.
А может быть и нет ничего в том странного.
Послушайте кого-нибудь из тех, кто вернулся недавно из санатория. Кажется, что ничего, кроме процедур, человек и не видел. Но закончит он свой рассказ непременно фразой: «Хорошо отдохнул»!.. Да ещё сладко потянется и блаженно закатит глаза к потолку. А на самом деле пребывает он в радости, конечно, не от клизм и физиотерапии, а от того, что себя победил, не удрал, как подмывало в первые дни.
Жена и я испытывали что-то сродни этому, просто у нас вместо процедур был Жорик с мамашей.
А вечер, действительно, был добрым. Официанты выставляли всё новые и новые кувшины с вином, «любомудры» философствовали и время от времени вспоминали Элеонору из 12-го номера, которая, «бедняжка, не вынесла». Былая непринужденность вернулась к отдыхающим.
Правда, все немного притихли, когда появилось семейство. Однако Жорик уверенно молчал, и настороженность, немного повитав в зале, улетучилась.
Звона разбитого стекла никто не услышал, но пронзительный вскрик Жорика достиг самого сердца. Всё прояснилось с полувзгляда: Жорик уронил на пол фужер, и папаша, нет – брюнет, ударил его. Жорик больше не кричал, потому что никак не мог набрать в легкие воздуха под градом пощечин. Роза попыталась загородить сына руками, но брюнет толкнул её ладонью в лицо и опрокинул вместе со стулом на пол.
И тогда через всеобщее оцепенение бросился к брюнету… Костя. Из своего водяного пистолета он выпустил струю почти в упор. От неожиданности брюнет качнулся назад, но увидев, что это всего-навсего мальчишка, двинулся на него. А Костя, отступая, всё стрелял и стрелял, но струя становилась все короче и тоньше.
Первым, конечно, очнулся Гелий Степанович.
– А ну, сволочь, стой!
Это был не окрик, а рёв, встрепенувший всех. Борюсик, Пётр Яковлевич, а за ними и остальные мужчины повскакивали со своих мест. Брюнет обвёл всех полными ярости, слегка навыкате глазами, но страха в них не мелькнуло.
– Слышь ты, коза, – бросил он в сторону Розы, – пошла ты!..
Он ещё раз обвёл всех взглядом, уже остывшим от ярости, но резанувшим злостью, и, сплюнув по-блатному, через губу, двинулся к двери. Из коридора, там, где ресепшен, донесся его голос:
– Тачку мне по-быстрому. До аэропорта.
И тогда в наступившей тишине заревел Жорик. Точнее, не заревел, а заплакал. Как плачут все дети. Или это нам только показалось?
Да нет же! Плач был искренний, горестный, от которого становится жалко. Будто каким-то чудесным образом, в одночасье ушло из него всё недоброе, что мешало жить и ему, и нам.
И правда: отплакавшись, Жорик улыбнулся и потянул руки к матери. Роза тоже плакала и улыбалась, и было очевидно, что ненависти вокруг неё больше нет.
А Костик был у нас настоящим героем! Мы ему аплодировали, а мама, обнимая его, всё повторяла:
– Ну как же ты так? Я чуть не поседела!
И плакала.
Да, слёз в тот вечер было много.
И всё-таки он удался.
2009
О кроликах и не только…

Это теперь крольчатину можно купить на любом рынке и даже в магазине, а тогда… Тогда кроликов разводили только в индивидуальном порядке, для собственного, так сказать, потребления.
Вот и мои родители решили завести кроля. О том, что потребления ему не избежать, мне по малолетству знать не полагалось, а потому кролик считался живущим у нас вместо кота, который исчез сразу после переезда на дачу.
– Кошки поганца увели, – не сомневалась бабушка.
Серого теплого зверька было приятно держать на руках. Я назвал его… Гвидоном: в то лето мама часто читала мне А.С.Пушкина. Жил Гвидон в клетке и с утра до ночи занимался одним и тем же – поглощал корм. С особенным удовольствием ел он листья одуванчика. Я и моя старшая сестра Лида рвали их каждый день под заборами дач.
В конце лета бабушка задала вопрос:
– Что с Гвидоном делать будем? Скоро в Москву…
За обеденным столом наступила тишина. И, действительно, что делать-то? Его клетку ведь с собой не заберешь и в квартире просто так не поселишь – все-таки он не кот. Выход нашел папа. Он предложил отдать Гвидона нашему соседу Виктору Ивановичу, который жил на даче круглый год и у которого тоже была кроличья клетка. Гвидон у него перезимовал бы, а следующим летом мы бы его забрали обратно.
– Согласны? – спросил папа, и все направили на меня выжидающие взоры.
И только Лидин взгляд изливал непонятное мне лукавство.
Утром следующего дня я собственноручно передал Гвидона соседу.
А в новогодний праздник на нашем столе появилось удивительное блюдо: нежное сочное мясо на косточках, обсасывать которые было сущее удовольствие.
При виде его у Лиды сделалось этакое посмеивающееся лицо, а глаза стали лукавыми – как тогда.  Она открыла уже рот, чтобы что-то сказать, но мама строго окликнула ее:
– Лида!
Она закрыла рот, но выражения лица не изменила.
А я задумался. Эти ее глаза с хитринкой – как тогда! – напомнили мне о Гвидоне. Каким бы наивным я ни был, но все же знал, что кролей едят. И знал еще, что бабушка незадолго до Нового года ездила на дачу платить какие-то там взносы…
Я перестал жевать:
– А что это такое мы едим?
– Кушай, кушай… Это коровка такая… молоденькая… - ответила бабушка.
И я поверил. Ведь это было легче, чем отказаться от такой необыкновенной еды. Хотя, конечно, сомнения остались, они только притихли до поры. Эта пора наступила следующим летом.
По приезде на дачу выяснилось, что еще зимою Гвидон удрал от Виктора Ивановича в лес и стал зайцем. Вот тогда-то ожили мои сомнения, и я понял: на Новый год наше семейство съело Гвидона.
О своем открытии я ничего никому не сказал. А зачем? Интуитивно я понимал, что взрослые обманывали меня, потому что жалели, – так что ж на них обижаться? Другое дело – Лида, которая все знала, но молчала. Получалось, что она тоже взрослая, а это было обидно для меня. Но и ей я ничего не сказал. «Еще поглядим, какая ты взрослая», – мысленно погрозил я.
А между тем, родители купили сразу четырех кролей. Белых, с красными глазами. Их тоже было приятно держать на руках, но не менее приятными были воспоминания о том новогоднем лакомстве. Когда ближе к концу лета родители сочинили для меня очередную сказку, я ответил им прямо:
– А давайте лучше кроликов съедим. Как Гвидона…
Все потупили взгляды. А Лида чуть не расплакалась:
– Мама, он, оказывается, все знал!..
Ее можно было понять: она так гордилась своим участием в заговоре, а заговор провалился.
«Нюни распустила… Тоже мне – взрослая…» – с удовлетворением подумал я.
Однако кроликов нам съесть не удалось: все четверо умерли в один день. И виноваты в этом оказались мы с сестрой. Впрочем, не мы только…
Дело в том, что невдалеке от наших дач было колхозное кукурузное поле. Теперь такого себе представить невозможно, хотя бы потому, что колхозных полей нет и в помине. А о том, чтобы сажать кукурузу в Подмосковье, просто никому в голову не придет. Но речь – о начале 1960-х годов, а тогда и колхозы, и кукуруза были распространены повсеместно, хоть и росла кукуруза из рук вон плохо. Во всяком случае, в Подмосковье. На нашем же поле в тот год она особенно не удалась. К концу лета ее початки представляли собой ядовито-зеленые уплотнения на чахлых стебельках. Но эти убогие растеньица особенно пришлись по вкусу нашим кроликам. Ввиду явного недорода поле стояло заброшенное, и никаких препятствий обрывать его не было.
И продолжалось бы все так и дальше, если б однажды вечером не прилетел самолет-кукурузник и не опрыскал это самое поле гербицидами.
В тот вечер мы с сестрой сидели дома и самолета, конечно, не видели, а потому утром на завтрак кролики  получили лошадиную порцию отравы. Шансов выжить у них, конечно, не было. Мне представляется, что незадолго до этого колхозному руководству сильно влетело за бездействие в отношении гибнущего урожая. Впав в неадекватное состояние, оно погубило не только наших кролей, но и сам объект спасения… Долго потом на поле вообще ничего не росло.
Так трагически закончился мой детский опыт общения с кроликами.
А вскоре в стране наступил развитой социализм – эпоха Брежнева, дефицита, праздничных наборов, - и славные зверьки с шелковистым мехом окончательно покинули нашу реальность.  Если бы в праздничных наборах, помимо баночки красной икры, батона финского сервелата и синюшной курицы, оказалась бы вдруг крольчатина, – народ не сразу сообразил бы, как поступить с этой экзотикой.
Я и сам забыл о своем былом пристрастии. Впрочем, изведанный в нежном возрасте вкус крольчатины пристрастием стать не успел. Он лишь осел, неосязаемый, в памяти, в той зоне удовольствия, которая на звучание заветного слова оживает и радует.
Но наступили другие времена, и новый эксперимент захлестнул страну: всем велели строить капитализм. Что поделаешь – начальству видней, и народ взялся за дело, кто во что горазд.
Вскоре были достигнуты первые результаты: наряду с рэкетом и «братками» в обилии стали