который не восстал за всю жизнь. Сейчас уж, наверно, смысла нет. Как я понял, ты постучался в дом в надежде, что тебе могут предоставить кров?
– До ночи я рассчитывал найти приют. Домов в округе много.
– Ввек со мной схожего не случалось. Мне любопытно послушать тебя. На радостях я позволю тебе остаться. Комнат у меня четыре.
– Благодарю Вас!
– Займи лучше дальнюю комнату слева, она самая незахламлённая. Давай провожу!
– Боже, какая картинная комната! Восхитительная!
– Устраивайся. Она давно не вызывает у меня чувств, к сожалению. Мой дом в запустении, впрочем, я тоже. Когда ты желаешь к морю? Прямо сейчас?
– Не знаю. Первая встреча должна состояться ночью или днём?
– Не сомневаюсь: подойдёшь ночью, не отойдёшь и днём, явишься днём, останешься на ночь.
– А Вы со мной не сходите?
– Ни в коем случае. Я не пробуду столько. Честно, не желаю его видеть.
– Отложу до завтра.
– Я обычно укладываюсь спать пораньше, чтобы подумать перед сном. Сегодня вместо этого можно поговорить с тобой, Марин.
Марин лежал на кровати и взирал, как Хэвен сомкнул шторы – и превратился в расплывающееся в темноте пятно. Хэвен сел на кресло у самого окна. Постель Марина была уже нежно тепла и, боясь заснуть, он перевернул одеяло и подушку. Хэвен обратился к Марину:
– Ты пришлый, ты гость. Пробыв некоторую пору в доме со мной, ты покинешь его. Не ощутишь какой-либо боли при этом. А для постояльца иначе – страдание от опустошения. Во всём замкнутом сохраняется душа, хоть малая часть да сохраняется. Чаще всего я раздумываю о душе. Сдаётся мне, наравне с Землёй, небом, телом душа обладает зарядом. Земля и душа заряжены положительно, небо и тело – отрицательно. Положительная Земля притягивает отрицательное тело, заключающее положительную душу. Разве не лицезрел кадры, снятые спутниками на орбите? Сияющий ореол вокруг Земли – должно быть, сонм душ.
– Надо же! Что, если это правда?
– А ведь в раю души – всего-навсего непонятные сгустки. В раю нет слов. Лишь музыка. Инструмента, который бы воспроизвёл такое звучание на Земле, я не сыскал. Ближе всех к нему орган. И вот все мысли и чувства в раю находятся в вечном движении от колебаний музыки. Музыкальные волны то и дело качают мысленные и чувственные корабли. Земная жизнь так ничтожна и тускла, как лужа. Рай лучится, он светлый и ясный.
Хэвен подвинул край шторы и низал глазами звёздное небо. Проходя с развальцем у кровати, он выронил:
– Жизнь… Спокойной ночи, Марин.
– Спасибо, и Вам.
Когда Марин закрыл глаза, через минуту он начал слышать прибой. Шипящий свист моря. Ему казалось, что волны самую малость до него не доходят, и подвинулся к краю кровати. Море стало ещё ближе. Море пробежалось по Марину – его ладони увлажнены. Тело Марина понемногу затапливал морской сон, под конец заливший глаза.
Уже светает – от былой мощи ночи ничего не осталось. Она пытается задержать Марина последним – сном – однако, и он уходит.
– Разоспался ты. Что видел во сне?
– Говорят, что во сне мы видим исключительно тех, кого видели наяву. Но этой ночью, в сновидениях, ко мне явилась девушка, которую я впредь не встречал. Я тут же влюбился в неё. Потом она сказала, мол, у неё нет сердца. Я спросил, где же она тогда хранит свою любовь. Ответила, что в сердце другого. Поинтересовалась, нравится ли мне она из-за внешности. Прослушав «Ты мне не нравишься, потому что не имеешь сердца!», отошла в воспоминания.
– Про любовь можно допросить с пристрастием. О любви можно все глаза проплакать, все уши прокричать, между тем любовь чиста, невинна, незыблема, радужна. Нынче любовь потеряла свой девственный лик.
Взгляд Хэвена постепенно пустел, и им он пригвоздил Марина. Марина продирал мороз по коже, когда на него напала перхота, он глотал слюну.
– Теперь любовь – троянский конь. Ты вбираешь его в себя, а из его чрева внутри тебя выбирается коварство. Любовь ведь просторна, никак не кургуза.
На лице Марина перламутрового цвета, с пушком заиграла полуулыбка:
– Я хочу к морю.
– Ступай! До него рукой подать.
Марин пошагал в сторону моря, душа его играла с агогикой, звуча крещендо. Между домами, деревьями и выше маячила макушка моря. Ревнивый песчаный берег изо всех сил связывал Марина по ногам, не желая подпускать его до моря. Песчинки вспыхивали на ветру, и им же уносились. Каменистые скалы давно заросли гарригами. Он сблизился с морем вплотную, и при первом приливе, притворившись, что море сбило его с ног, завалился на спину. Море крайней волной накрыло Марина. Несколько секунд он смотрел на небо из-под воды. Марину доводилось видеть, как солнечные лучи пробивались сквозь толщу туч и прожектором освещали воздух. Оказалось, пучок света проделывал такое и в воде. Это сказка или сон. Марин медлительно встал, побрёл вправо и расположился на огромном валуне. Перед морем – его зелёные радужки, внутри которых сердцем бьются зрачки.
Море. Что только не напридумал о нём Марин. Он углядел в волнах, приклоняющихся у берега, молящихся. Стадо волн, пройдя всё море, исчезали, коснувшись берега. Марину было жаль каждую нерукотворную волну, которая разбивалась. Признаться, если бы не так, то не рождались бы новые волны. Отвесная скала отражалась на море растянутым, будто обладал эффектом Доплера. Вскоре на небо явились облака. Горы сгорели в местах, где на них падала чёрная тень от белых облаков.
Солнце, увеличившись в размере и насытившись в цвете, затяжно ныряло в море. Море заискрилось, капли от брызг стекали по небу. Донёсся ночной бриз. Небо приняло синий цвет, в который бывает окрашена нижняя кромка огня. Бреющий полёт волн не прекращался. Море, что днём перенимало лазурное небо, перенимает ныне аспидное. Небо с морем исчезали. От моря остался только шум прибоя – тот, который раздаётся из морской раковины.
На небе один за другим из маслинных яиц вылуплялись звёзды. По берегу пролетали стаи птиц, выкрикивающие одно и то же слово. Клики слышались всё внятнее, и Марин разобрал своё имя. В черноте проступил Хэвен.
– Марин, пора бы уже возвращаться!
– Извините, никак не мог уйти.
– Что ты видишь перед собой?
– Стихию. Стихи… Волны как строфы.
– На диво! Прочитай мне хоть малую часть.
Марин пристально озирал волны:
«Воздух, вода, земля и огонь
Вхожи в друг друга бывают.
Подают они себя с ладонь –
Пригоршню твою заполняют.
А большего от них не жди,
Не для других они порождены!»
– Я всегда говорил о своих чувствах так же тихо. Чтобы услышал не всякий. Полушёпотом. Таинственна судьба чувств. Внутри тебя сидят три мойры: вдохновенная Клото прядёт нити чувств, расчётливая Лахесис отмеряет им длины, а бесщадная Атропос рано или поздно перерезает их. Ох, уж эта любовь!.. Ночь вызывается окончательно уволочь её у тебя. Красивая, глубокая, сияющая – она – не ведает, что творит. Ночь за ночью ты претендовал на неё. Ты пережидал ночи. Норовил низвергнуть ночную власть. Любовь, которую ты запускал изо дня в день на небо, когда-то да и должна была долететь. А потом натужно вспоминаешь, когда всё пошло не так. Ты примечаешь её в городе, и тебя терзают танталовы муки. Порой у меня теплеет щека. Это так целует былая любовь! Прочти ещё размышления моря, Марин!
«Первый поцелуй – дрожат уста.
Такие нежные, пожалуй, ведь бьются в тике неспроста.
Касанье губ – предвестник озорства? Касанье губ – предтеча колдовства.
Уверен я, старания мои не тщетны.
Твои глаза и нос, и губы – все – заветны.
Мне милы по душе – кого берут в лекала.
Не знаешь, я оком, – расспрашивай у зеркала.
Ушла ты прочь, не пожелав и доброй ночи.
До сна уж больше не увидят тебя очи.
Хочу обнять, да так, что нету мочи.
Теперь я собиратель многоточий…
Как звёзды, раз за разом освещают свод
Огнива сердца твоего проложат чувствам брод –
Я буду исчислять закат и в шаге от него восход».
– Любовь – пиррова победа!
– Любовь – единственная победа в жизни!
Марин поднялся и, дойдя до волн, присел на корточки. Он попрощался с морем, дотронувшись его рукой. Марин и Хэвен пошагали домой.
– Молодость пишется поэзией, старость пишется прозой. По-моему, главная проблема любви в недосказанности. Похоже, она хотела написать больше, судя по пробелу между первой и второй точкой многоточия. Она сделала всё, чтобы я пожалел, что сделал этот жест. Мы сами вредим чувствам.
– Хэвен, когда мы любим, мы глухи и немы. Может, это даже не мы.
– Моя любовь к ней, считаю, примером истинной любви к женщине. Я любил её и как мать, и как жену, и как дочь. Я был с ней вежлив, сентиментален, безгрешен. Мне доставляло неистовое удовольствие следить за ней, что бы она ни делала. Водила кораллово-красной помадой по губам. Покрывала лицо песочной пудрой, выделяя скулы цветом загара. Накладывала на веки водной сини цвета тени. Надевала зелёного моря платье, кольцо и серьги с крупным ромбом цвета морской волны. Расчёсывала жемчужно-белые волосы. Это было самозабвение. В любви есть место лишь для любви. Я был убеждён – мою любовь благословили небеса. Я любил незыблемо, я любил неослабно. Поэтому, когда она отреклась от меня, я переживал разрыв без самоедства и самобичевания. Моё тело и нутро поныне в родимых пятнах – в ней. Через многомесячное время во всеобъемлющем унынии на секунду ко мне явилось ощущение того, что мне хорошо без неё. В тот миг стало легко, но он прошёл. Я радовался и этому обстоятельству. C нетерпением жду момента, когда любое воспоминание, всякая мысль, каждая фантазия вызывала бы во мне только любовную благодать. Я верю, что эта пора настанет, что моя любовь лишится горечи. Бывает, мы настолько вожделеем кого-то, и тогда абсолютно не важным становится, чем при этом с ним заниматься. Это любовь. Бывает, мы настолько вожделеем чего-то, и тогда абсолютно не важным становится, с кем этим заниматься. Это потреба.
– Чего Вы желаете сейчас сильнее всего на свете?
– Петь. Почему-то постоянно по пути к дому я хочу петь.
И Хэвен начал напевать песню. Марин откровенно стеснялся идти рядом с Хэвеном. Хэвен же беспечно голосил, ни на кого не обращая внимания. Дом, объятый темнотой, при свете выдал все предметы, к тому же в цвете. Сон, что отнял свет у глаз, дарил помимо всего такое и в таких красках, которых и вовсе не было.
По пробуждению Хэвен не обнаружил Марина дома. Он отнюдь не сомневался в том, что Марин непременно находится у моря.
Марин относился к морю, как к некоему чуду, поскольку всё чудесное беспрестанно пребывает в движении. Его взгляд без руля и ветрил плыл по морю промеж воздымленных волн, играя на солнце рябью. Марин вернулся сам.
Походы Марина к морю возобновились.
– Как море сегодня?
– Море? Сегодня море предстало для меня горами. Тонкая очередь ломаных линий, разрезающая любую гору, ниспадала со снежных вершин. Белые шапки слегка затянуты облаками тумана.
– Взгляды и раздумья, особенно впечатлительных людей, неизбежно нуждаются в ремарках.
– На берегу я договорился с катерщиком, он переправит меня завтра на какой-то остров Большого Барьерного рифа, где, как он сказал, земной рай и ни единой души. Я пробуду там ровно сутки. Катерщик возвратится за мной, и мы поплывём обратно.
– Тебе чужды покой и страх. Ты увлечён красотой и неиспытанным. В добрый путь, Марин!
От взбудораженного сердца в голове Марина роились всевозможные мысли. Он
