Как я не торопился, капли дождя догнали меня у автобусной остановки и пометили легкой дробью спину и пакеты в руках. В пакетах недовольно позвякивали пара кастрюль, несколько разнокалиберных тарелок, проложенных постельным бельем и старенькими, впитавшими в себя ароматы уже давно позабытых блюд, кухонными полотенцами - очередное приданное для бытоустройства на новой квартире.
Перевожу его туда частями, медленно раскладываю по шкафам, полкам, прислушиваясь, как новое жилье принимает меня. Не отторгает ли, заупрямившись и проверяя меня на соответствие? Не начинает ли противно скрипеть петлями новеньких «под дуб» дверей, капать соединениями труб, пугать ночными шорохами отстающих от стен обоев?
Нет, не возмущается. Холодильник бесшумно прогоняет по своим трубкам холодящий газ, не прыгает в отчаянии отжима стиральная машина, мягко щелкают дверные замки, впуская внутрь и выпуская наружу мое тело, и даже тапочки дожидаются моих ног именно там, где я их сбросил.
Вот и хорошо. А я буду беречь его, чистить и мыть, подклеивать и подкрашивать, доворачивать гайки и своевременно оплачивать. Я уже люблю его.
Туча, словно уставшая перегруженная баржа, зависла над улицей, и стала интенсивно сбрасывать переполнявшую ее влагу, заливая крышу остановки потоками воды.
Подхватываемые ветром брызги заставили подвинуться ближе друг к другу сидевших на скамье разновозрастных, похожих друг на друга своими одеждами теток, какие обычно в это время дня перемещаются по своим мелким бытовым делам в разных направлениях, обременяя собой городской транспорт. Теперь они вполне могли составить струнный квартет: между колен двоих скрипками свисали тощие матерчатые сумки, третья бережно держала на коленях обмотанный синей изолентой продолговатый сверток – альт, руки четвертой, самой пожилой из них, узловатыми корнями удерживали, словно гриф виолончели, ручку дерматиновой сумки на кривых колесиках. Окончательную музыкальность сидевшей четверке придавали смычками торчащие в разные стороны сложенные зонтики.
Я выбрал место, куда не долетали брызги, и, оказавшись перед сидящим квартетом, сразу почувствовав себя случайным музыканом с неуместными здесь литаврами.
Тетки молчали и с нетерпением поглядывали в сторону. Пропавший автобус томил их ожиданием, выцвевшее расписание интервалов движения стыдливо прикрылось пеленой дождя.
Ручки пакетов врезались в ладони, я поставил их на мокрый асфальт и принялся наблюдать, как вздуваются пузыри в потоках воды.
А ведь это уже не первое приданное, выносимое мной из родительского дома.
Первое было достаточно скромным, имело казенный цвет форменного обмундирования с запахом кожи и складских стеллажей, чуть разбавляли его разных цветов сорочки, теплота связанных накануне сестрой свитеров и запах индийского растворимого кофе. Уложенное в огромный фибровый чемодан, приданое покорно последовало за мной на другой конец земли, чтобы придать суровому холостяцкому быту подобие домашнего уюта.
Конечно же, было второе: разнообразное, стеклянно-металлическое, житейски-основательное, которое я формировал и дополнял уже из лично накопленных средств – в молодую семью.
Имущество то наращивалось на меня, как ракушки на корпус фрегата, то отслаивалось пластами и чешуйками, брошенное за ненадобностью или забытое при переездах. Теперь вот очередная эпопея накопительства… А много ли надо человеку? Эти телевизоры, рюмки, шторы…все меньше нужны они с течением прожитых лет, и отвлекают от чего-то важного, настоящего, что обязательно нужно сделать или понять в этой короткой жизни.
Завибрировал и приглушенно заиграл упрятанный в куртку телефон.
- Да? – номер был мне не знаком.
- Вы скупаете картошку? - молодой женский голос в трубке отделил меня от дождя и размышлений.
- В смысле?..
- Ну, вы скупаете картошку? – голос имел цвет размытого блеклого неба, запах мокрой, едва тлеющей ботвы и отсыревшей шерстяной варежки.
- Вообще-то я покупаю ее. На рынке, по субботам. По 2-3 килограмма за раз, а то тяжело нести, я ведь еще и другие продукты там беру: творог, простоквашу, лук, колбасу и еще много чего.
Слова рождались независимо от меня, словно боялись, что я прерву этот разговор, как нелепый и неуместный, рожденный где-то внутри электронных плат, проводов и телефонных мачт всего лишь для того, чтобы позабавиться надо мной.
- А вы ее не скупаете? – не отступала собеседница.
Я не знал, что ей ответить.
Как же плохо, что я не занимаюсь скупкой или продажей картошки! Я бы бросил эти гремящие пакеты, влез в кузов старенького чадящего грузовика и помчался бы по шоссе, а потом и по старому разбитому проселку к этому далекому полю, и, стоя, держась за борт, показывал рукой сидящему в кабине лихому, с папиросой в уголке рта шоферу, куда ехать…
А эта милая девушка в резиновых сапогах и намокшей куртке сидит одна среди огромного пустого поля на этих 6 или 8 стареньких, заштопанных рогожей и перепачканных землей мешках, и ждет, а дождь, затекая под капюшон, смешивает на ее лице соль от слез с клубничного вкуса губной помадой…
- Нет, девушка, я не скупаю картошку. Вы, наверное, ошиблись номером или циферки набрали неправильно на телефоне…
- Да?.. - коротко вопрошает разочарование ее голоса в ожидании дальнейших разъяснений.
Но слова оправдания или утешения иссякают, и я нажимаю кнопку отбоя. Из-за поворота появляется долгожданный автобус, тетки подхватывают свои сумки и становятся наизготовку. Вскакиваю последним в салон и пристраиваюсь к поручням.
В автобусе малолюдно и тихо, тихонько позвякивают кастрюли в покачивающихся в такт движению пакетах. Дождь прекращается. Налипшие на окно капли стекают к левому нижнему углу, постепенно открывая, как распахивающийся прозрачный занавес, промытые улицы и встречные машины. Город отряхивается, словно вылезшая из глубокой лужи собака, и колеса рождают тысячи бриллиантов, погибающих в падении.
«Бульбу жараць, бульбу вараць, бульбу смажану ядуць…» - выплывает откуда-то из давно забытого.
Кстати, хорошо бы картошки пожарить сегодня. Как самое первое, символическое блюдо, приготовленное на новом месте.
|
