Татьянин день

25 генваря лета 1985 от рождества Христова комитет комсомола Московского государственного университета прислал мне черную метку.
В роли слепого Пью выступила миловидная девушка, передавшая в перерыве между лекциями тетрадный лист с написанной от руки телефонограммой: - Явиться в ГЗ на 12 этаж к 12-00. ГЗ – это главное здание МГУ, знакомое всем своим архитектурным обликом сталинской высотки. Получив казалось  бы не носящую следов угрозы  бумагу, я похолодел и чуть было не последовал за скончавшимся от инсульта Билли Бонсом.
Был за мной грех и, как на грех, именно по комсомольской линии. Тремя годами ранее комсомольским собранием взвода инженерной разведки отдельного инженерно-саперного батальона, расположенного в одном из гарнизонов  дважды краснознаменного среднеазиатского военного округа, был я исключен из рядов сей славной организации. Настучал на меня кодировщик начальника штаба батальона прапорщик Базарбай, уже не помню, кличка это была или фамилия. Поводом же послужило самовольное оставление части. Следует заметить, что оставил я ее не с целью побега от тягот службы, но, утомленный гарнизонным бытом, смылся на полигон, где проходило ежегодное развертывание бригады в составе полутора тысяч партизан – сорокалетних мужиков, призванных на сборы. Пользуясь организационной неразберихой, встал на денежное и вещевое довольствие и отбил в родную  часть шифрограмму о необходимости прикомандирования сержанта имярек с подделанной кодированной подписью начальника штаба батальона. Обман вскрылся только через месяц и, под угрозой дисциплинарного батальона, я выпросил более мягкое наказание. Еще через год, выправляя документы на демобилизацию, обнаружил в шкапе у комсорга части свой комсомольский билет и учетную карточку, без – слава безалаберному Базарбаю - записи об исключении. За две бутылки портвейна документы были мною выкуплены и в последствие предъявлены заместителю декана того факультета, с которого двумя годами ранее уходил я добровольцем в Советскую армию.
– Восстанавливайся, сынок, - сказал он мне и попросил не беспокоиться об отсутствии комсомольской характеристики. Сделаем запрос в воинскую часть, малой скоростью сама подойдет.
Быстро оценив ситуацию, я мысленно послал себе проклятье за собственную забывчивость и вежливо попросил отсрочку еще на год под предлогом поправки материального положения. Факультет был, как тогда говорили, идеологический, и запрос в часть автоматически означал отчисление из числа студиозусов. Характеристику в результате я получил как монтер пути капитального ремонта трамвайных путей города-героя Москвы и благополучно восстановился на третьем курсе.
Обуреваемый мыслями о вскрывшемся обмане, я зашел в скоростной лифт центрального холла и вознесся в комсомольский рай, туда где за все годы учебы ноги моей не бывало ни разу. Перед дубовой распашной дверью толпилась кучка студентов,  идентифицированных мною как «ботаны», что слегка успокоило разыгравшееся воображение. Интрига длилась недолго, вышедший комсомольский работник провел перекличку и завел всю компанию в предбанник, где артистического вида человек задал странный, на первый взгляд, вопрос: - Нет ли среди присутствующих уроженцев села Холмогоры? Все стало понятно. В день 230-летия МГУ искали земляков его основателя – Михайло Васильевича Ломоносова. Все ботаны оказались родом из областного центра – Архангельска, причем двое: казах и татарка детьми военнослужащих. Их отцы проходили службу на полигоне «Новая Земля»; детей, для соблюдения режима секретности, записывали как архангелогородцев.
_ Может, кто из деревни есть? – с ноткой отчаяния произнес ассистент, как вскоре выяснилось, режиссера. Обзаведшись к тому времени бородкой a la Russea, я смело выступил на авансцену со встречным вопросом: - Райцентр подойдет? После ликвидации опасности с моим мнимым членством в рядах ленинского комсомола я был готов на любую авантюру и уже приступил к  рассказу о своем нелегком детстве в поморской глухой деревне на берегу Белого моря, учебе грамоте у  дьячка местной церкви и роли комсомольской ячейки колхоза в посылке соляного обоза (куды ж от него деваться-то) в Москву. Так, окая и цокая, добавляя частицу «то» в конце каждого предложения, я продержался на вершине популярности минуты три. Из кабинета главного комсомольца вышел довольный жизнью и выпитым коньяком режиссер будущего шедевра о современном гении науки из глухой деревни. Он благосклонно выслушал доклад ассистента, покосился в мою сторону и вальяжно, ни к кому не обращаясь, сказал: - Ну, поскольку земляков Ломоносова кот наплакал, будем снимать не фильм о продолжателях его традиции, но проблемную ленту на тему слабого присутствия выпускников сельских школ в лучшем университете страны.

Только – только начинали дуть ветры перестройки, и все мы почувствовали их первое дуновение в пахнущем коньяком нездоровом дыхании режиссера.

Пы.Сы. Двадцатью годами позже, по завершению отпуска на островах Соловецкого архипелага  проезжал я на автомобиле по архангельской трассе в направлении Москвы. Увидев отворотку с надписью на столбе «Холмогоры», настоял перед своими спутниками необходимость сделать крюк в тридцать километров для засвидетельствования своего почтения земляку, с чьим именем периодически сталкивала меня судьба. Стоящие на въезде в село женщины приветливо помахали нам, я воспринял это за добрый знак и велел остановиться.
Далее диалог. - Баушки, а где тут у вас Ломоносовы-то живут? – А нет у нас таких. – Как же нет? А Михайло Васильевич? – А, так вам памятник нужен? Ехайте до центру, там увидите.

Пы.Пы.Сы. Пробежало анадысь сообщение о праздновании 260-летия Московского Университета. Тридцать лет прошло… Интересно, кто - нибудь из жителей Холмогор там за эти годы появился? Але нет у нас таких?