Утром тринадцатого ноября 1969 года мы с Юркой Трухачёвым сидели на заборе республиканского военкомата. Мы были одеты, как колхозники в телогрейки и наголо подстрижены. Вместе с нами на заборе сидело ещё человек пятьдесят, а остальные сто пятьдесят сидели, ходили, курили и разговаривали во дворе военкомата. За забором, в толпе провожающих были наши родители и младшие братья.
Наши с Юркой, тогда ещё короткие жизни, всегда протекали параллельно. Мы вместе ходили в детский сад, вместе дрались, играли, ходили на лыжах, купались в озере. Мы учились в одном классе и вместе закончили школу.Вместе ездили за приключениями в Прибалхашские пески. После школы дороги наши, казалось бы, разошлись. Юрка – технарь, не поступив в авиационный институт, пошел работать на авиаремонтный завод, а я, провалив экзамены в мед. работал в институте зоологии. И вот, на тебе! Мы попали служить в одну часть.
Нудная процедура прощания с родственниками кончилась. Нас построили во дворе военкомата и приказали развязать рюкзаки. Бутылка водки, купленая тайком от родителей, уже давно торчала у меня за поясом под телогрейкой и я с готовностью выполнил команду. Беглая проверка содержимого вещмешков и толпа призывников вяло потопала к воротам. Вот тут и надо было вернуть водку в рюкзак. Я этого не сделал. Бутылка, до тех пор спокойно торчавшая за поясом, начала сползать в штанину. Я поймал её и вернул на место. Она опять поползла вниз, я опять её подхватил … Эту неравную борьбу заметил проходящий вдоль нашего строя сопровождающий старлей.
- Что это там у вас в брюках? – заинтересованно спросил он.
- Ничего. Просто сползают. Ремень ослаб.
- Давайте-ка я подтяну вам ремень! , - старлей отработанным движением выдернул у меня из-за пояса пузырь.
Водку мне жалко не было. Мне было жалко маму, которая видела всё от начала до конца.
- Плохо начинаете службу, призывник, - сказал старлей и с размаху хрястнул бутылку об асфальт.
- Не горюй, Сэм! У меня в рюкзаке их две! – раздался сзади шёпот друга.
Прощание на вокзале было недолгим. В ударном темпе нас загнали в вагон и поезд сразу же тронулся. Медленно уплывало назад гражданское прошлое, и бежала до конца платформы рядом с вагоном моя подружка Ирка.
« И вот опять вагоны, перегоны, перегоны,
И стыки рельс отсчитывают путь,
А за окном зелёным березки и клёны,
Мне говорят – не позабудь!
А с насыпи нам машут пацаны.
Совсем меня убрали из весны».
И хотя на дворе была совсем не весна, а поздняя осень, песенка, как нельзя более кстати подходила к нашему настроению. Эшелон шел на восток, место нашего назначения держалось в секрете. За окном тянулась бесконечная казахстанская степь. Мы достали из рюкзаков и чемоданов домашние пирожки, варёных кур и крутые яйца, на столах появилось спиртное, зазвучали гитары и, в самый разгар этого праздника жизни, появился парень в форме с тремя лычками на погонах. Он потянул руку к бутылке на столе. Кто-то вежливо отвёл её в сторону, кто-то сказал, - Садись, сержант, я тебе сам налью. Сержант не хотел поддерживать компанию. Он был строг и непреступен.
- Встать! – заорал младший командир, - Смирно!!!
- Слышь, сержант, а пошёл-ка ты …
Я очень конкретно указал, куда ему следует идти. Знал бы я тогда, кого послал, служба моя могла сложиться совсем иначе. А наутро мы были уже на Алтае. Быстро закончилась домашняя снедь, спиртное закончилось еще быстрее. На каждой станции к эшелону подтягивались аборигены и орали:
- Продай шапку (куртку, свитер).
-А сколько дашь?
- Пару бутылок водки!
- Давай!
- Кидай шапку!
Шапка летела в окно, абориген подбирал её и спокойно удалялся от полотна. Нас из эшелона не выпускали. На третий день мы переехали Енисей, потом на зданиях вокзалов я читал «Абакан», «Тайшет», «Усолье Сибирское» и, наконец «Ангарск». Последовала команда: «Выходи строиться!» и мы без шапок, без телогреек, без свитеров и в распоротых до пояса брюках попрыгали из вагона в снег, двадцатиградусный мороз и свежий сибирский ветерок.
После часа езды в кузове грузовика по освещенным улицам, а потом по тёмной тайге, мы въехали в ворота, которые открыл парень с автоматом и были загнаны в спортзал, где начали медленно оттаивать. Опять проверка вещмешков, отобраны все колющие и режущие предметы, а потом – блаженное тепло бани. Когда я вышел из моечного помещения мне показалось, что я попал в совсем другой мир. Нашей одежды не было. Нужно было идти по коридору, а из окон в его стене вылетали сапоги, портянки, ремни, гимнастёрки и брюки, шинели и бушлаты. Я оделся в то, что вылетело и стал оглядываться в поисках Юрки. Вокруг меня было полно людей в одинаковой одежде и, как мне показалось, с одинаковыми лицами. Юрки не было. Я стал бродить по предбаннику и, наконец обнаружил его с потерянной физиономией и в форме, торчащей колом. Он искал меня.
Во втором часу ночи нас привели в казарму и разрешили лечь спать, а утром началось … Переклички, распределение по взводам, отделениям, подшивка воротничков, погон, петлиц, построения, заправка кроватей. Короче – служба. Мельком я увидел сержанта, которого послал в поезде. Он ехидно улыбнулся,
- Ну чё? Будем служить вместе? Попадёшь ко мне в отделение.
Я тоже ехидно улыбнулся:
- Посмотрим …
Месячный курс молодого бойца пролетел, как один день. Скучать было некогда. Утром подъём и зарядка, по части передвигаться только бегом или строем, занятия по уставам, строевая подготовка, физподготовка, политзанятия, работа по очистке территории. А потом общее построение и распределение. Парни со средним образованием направлялись в «учебку» - школу сержантов. Остальные – в школу специалистов. Я попал в сержантскую «учебку», во второй взвод, во второе отделение, командиром которого был … Вы угадали! Тот самый сержант – сопровождающий из эшелона, которого звали Володя Чёрный. Теперь ехидно улыбнулся только он. Командиром моего отделения он пробыл недолго, недели три, а потом ушел на дембель заместитель командира взвода и Чёрный занял его место. Мне от этого легче не стало.
Что такое жизнь курсанта сержантской учебки? Это бесконечная беготня, нудное сидение в классах, по вечерам – любимое занятие командиров, тренировки «подъём», «отбой» и наряды вне очереди. Вот этого счастья, благодаря Вове Чёрному, я хлебнул с лихвой. Спал я через день по четыре часа в сутки, с 11 вечера до 3 часов ночи чистил сортир на 32 очка, вывозил снег из части на огромных дощатых санях, ходил в наряды на кухню, дневальным и в караулы. Тем не менее, я успешно учился по всем предметам и на лыжном кроссе с порваным креплением выполнил норматив второго разряда.
В нашей казарме, бывшем ЗэКовском бараке, на 60 с лишним человек было 12 кранов для умывания. Из-за этого многие часто опаздывали на утреннее построение и получали взыскания. Мы нашли выход, многие стали выбегать на улицу и умываться снегом. После нескольких таких умываний и обтираний у меня начался фурункулёз. С одной стороны, это было больно, с другой – обещало несколько дней отдыха в батальонном медпункте. С этой надеждой и отправился я на прием к начальнику санчасти. До этого я обращался к нему несколько раз по мелочам и происходило это примерно так:
- Что у вас, курсант?
- Голова болит, товарищ капитан.
- Так-так-та-а-ак …, а сердце? Сердце не болит?
- Никак нет, товарищ капитан!
- Так- так- та-а-ак … , сердце не болит …
Капитан достаёт из упаковки какую-то таблетку и ломает её пополам.
- Держите, товарищ курсант, - он подаёт мне пол таблетки, - это от головы. А это, - он подаёт вторую половину, - это - от сердца. Смотрите, не перепутайте! Вы свободны!
На этот раз капитан дал мне градусник, осмотрел и отправил в роту за туалетными принадлежностями. Меня укладывали в санчасть. А в санчасти полным ходом шёл ремонт. С пола снимали старые, прогнившие доски, меняли под ними подушки из толстенных берёзовых чурок и настилали новые полы. Наутро мне измерили температуру, накормили кашей, напоили чаем, вкатили в ягодицу дозу пенициллина, вручили кувалду и отправили в коридор, забивать в землю берёзовые пни. Так прошло дня три. Потом в санчасти появился мой боевой командир, Вова Чёрный:
- О! Болеешь? Лечат?
- Так точно, товарищ сержант!
- Легче стало?
- Так точно!
- В роту хочешь?
- Хочу, товарищ сержант!
- О! Трудотерапия!
Через час я с освобождением от нарядов, строевой и физподготовки вернулся в роту.
Незаметно прошла зима. Асфальта в части не было, дороги раскисли и превратились в болото. Изобретательные командиры нашли выход из положения. Нашу роту, сто человек, построили и повели на обед по грязи и лужам.
- Рота! Строевым шагом, марш!
Мы стали печатать шаг. Грязь разлеталась во все стороны. Около столовой перед строем появился сержант Чёрный.
- Плохо ходим, товарищи курсанты! Не умеем ходить! Рота, кру-гом! В казарму шагом марш! Мы потопали обратно. Около казармы нас поджидал Чёрный.
- Не умеем ходить! Рота! Кру-гом! В столовую шагом марш! Выше ногу!!!
Сам он бежал вдоль строя, по обочине и, когда пробегал мимо, каждый старался врезать ногой по луже как можно сильнее. Боевой командир был в глине по самые уши, но не сдавался. Десять раз прогнал он роту от казармы к столовой и обратно. Дорога была утрамбована до звона. Мы, все в грязи, наконец-то уселись за столы.
- Не есть!, - услышал я чей-то шепот в спину и положил ложку.
Рота отказалась от обеда. Сержанты суетились вокруг столов и пытались накормить нас в приказном порядке. Выглядело это приблизительно так:
- Курсант Иванов!
- Я!
- Приказываю обедать!
- Есть!
Боец брал ложку и тыкал её в суп. Сержант отходил к следующему. Воин бросал ложку на стол. Это было ЧП. Неделю после этого случая нас по очереди таскал в спецчасть особист. Ему нужно было узнать, кто первый подал идею отказаться от еды. Он этого не узнал.
С наступлением тепла мы перешли на летнюю форму и летние нормативы по физподготовке. Они включали в себя кросс 3 километра, а бегать его нужно было по периметру части. Каждый круг – километр. Я никогда в жизни не увлекался бегом. По команде взвод побежал по дороге. Добежав до ближайшего сортира я нырнул в него и закурил. Взод скрылся за поворотом. Прошло немного времени и вдалеке показались лидеры. Они пошли на второй круг. Я закурил вторую сигарету. На третьем круге я выбежал из сортира и пристроился за лидирующим бегуном. К финишу я пришёл вторым и, что интересно, даже не вспотел. Норматив по бегу был успешно сдан, я получил значок ВСК второй степени.
- Ну, вот, - сказал старший сержант Чёрный, - Скоро будет распределение. Кто-то поедет служить в Москву и Ленинград, кто-то в Сочи, Одессу и Алма-Ату (он сделал упор на этом слове), а ты – в Хабаровск! Если бы знал тогда Чёрный, как я хочу попасть на Дальний Восток, он непременно сделал бы так, чтобы меня отправили в Алма-Ату. Он этого не знал …
Мы сдали выпускные экзамены, получили погоны с сержантскими лычками и решили не спать в последнюю ночь перед расставанием. В каждом взводе должен быть свой отщепенец. Был он и у нас. Все уселись на кроватях и табуретках, рассказывали анекдоты и случаи из жизни, тихонько пели под гитару, и только один, Вова Янковой, здоровенный, грузный и женатый парень завалился спать. Когда послышался храп, мы
