НАГЛОСТЬ - ВТОРОЕ СЧАСТЬЕ

…Машина останавливается возле заводоуправления: лично мне - сюда. Секретарь райкома КПСС услужливо пытается поскорее избавиться от меня. Я, отвечая тем же, говорю:

— Подумав, решил тоже поприсутствовать на партийном собрании школы, - вижу, как лицо Хомутинина вытянулось и посерело. Сделав вид, что ничего не заметил, уточняю. – Во сколько начало?

— В… шестнадцать ноль-ноль. Но… Собрание закрытое, так сказать, не для печати и вряд ли будет для вас представлять интерес.

Не лыком шит, поэтому уточняю, одновременно, пытаюсь подсластить пилюлю.

— Видите ли, - говорю, - не каждый раз секретарь райкома бывает на школьном партсобрании, поэтому, извините, тоже не могу проигнорировать. Приехал, скажут, а в школу даже не зашел. К тому же я уже освобожусь и…

Хомутинин в сердцах хлопнул дверцей и машина умчалась. Что бы там ни говорили, но наглость – второе счастье. Наглеть нехорошо? А хорошо укрывать от партийного журналиста правду?

16.00. Я уже сижу в актовом зале школы. Коммунисты все в сборе. Секретарь парторганизации делает вид, что со мной никогда не встречался, хотя это совсем не так.

— Среди нас, - говорит, - присутствует посторонний, - явно намерен выставить меня за дверь. – У нас, - продолжает, -  закрытое партсобрание и… Тема явно не для посторонних.

Секретарь райкома вынужден вмешаться:

— С чего взяли, что заместитель редактора партийного органа печати посторонний?

— Ну… Все равно… Тем более… Негативно может сказаться на обсуждении вопроса.

— Заместитель редактора, к вашему сведению, такой же представитель райкома КПСС, как и я, - необычно жестко уточняет Хомутинин.

— Понимаю, - секретарь парторганизации ищет зацепку и, похоже, находит. – Должен быть коммунистом, - нерешительно произносит он.

— А можно представить заместителя редактора не членом КПСС? – вновь спрашивает Хомутинин. И нервно требует. – Открывайте собрание… Время идет.

— Хоть и формальность, но я все равно обязан посмотреть партбилет, - стоит на своем партийный секретарь школьной организации.


Встаю, подхожу и протягиваю свой партбилет. Тот долго смотрит, проверяет даже, уплачены ли мною партвзносы за последние три месяца, потом возвращает.

Вопросы наконец-таки исчерпаны. И начинается партсобрание. Оказывается, меня и на этот раз интуиция не подвела: на повестке – персональное дело члена КПСС Алексашина, директора школы.

Докладывал, как, очевидно, самый (?) информированный в сем деле человек, - Геннадий Хомутинин. Докладывал сухо, обходя стороной подробности, говорил обтекаемо.

— Один из ваших товарищей, коммунист Алексашин допустил некоторые действия, порочащие честь и достоинство члена КПСС, районной парторганизации и партии в целом. Бюро райкома, - сказал далее он, - предварительно обсудило ситуацию и решило вынести вопрос на обсуждение первичной парторганизации.

Ну, а потом были вопросы к докладчику.

Завуч школы:

— А вы уверены, что именно он, только он, коммунист Алексашин несет вину за случившееся?

Ответ:

— Райком абсолютно уверен.

Вопрос учителя математики:

— Будет или нет возбуждено уголовное дело?

Ответ:

— Не будет.

Встала учительница русского языка и литературы.

— Но в школе был обыск, наделавший столько шума и породивший массу нездоровых слухов. Как быть с этим? Кому понадобилось все это? Правда ли, что в ходе обыска было что-то изъято, уличающее директора?

Ответ:

— Обыск был результативным. У прокурора достаточно оснований для возбуждения уголовного дела, однако… Прокурор – коммунист и на него тоже распространяются требования партийной дисциплины, поэтому и…

Физрук:

— По мнению райкома, какого партийного взыскания заслуживает директор?

Ответ:

— На усмотрение коммунистов первичной организации…

Народ все правильно понял, а именно: райком не намерен исключать мужика из партии. Этого «понимания» оказалось достаточным, чтобы дальше собрание покатилось как по маслу, то есть в оправдательно-защитительном русле. Сидел, слушал выступающих, смотрел им в лица и ничего не понимал из того, что происходило. Ни кем и ни слова не было сказано о проступке директора школы. У меня складывалось ощущение, что присутствую не на рассмотрении персонального дела, а, по меньшей мере, на торжествах юбиляра. Все выступающие на собрании говорили, какой замечательный Алексашин-педагог, какой ум и эрудиция, какой тонкий психолог и плюс его необычайные организаторские способности. Это благодаря Алексашину, говорили коммунисты, школа добилась в учебно-воспитательном процессе выдающихся результатов.

Подмывало встать и предложить: «Может, к ордену представите?» Но… Не дело журналиста дебатировать. Моя задача слушать, анализировать и делать выводы.

И партсобрание, в конце концов, принимает решение: за допущенные нарушения в личной жизни коммуниста Алексашина… строго предупредить. Решение это, кстати говоря, было принято единогласно.

Возвращаемся в райцентр. В машине, а дорога длинная,  попробовал завести разговор с Хомутининым. Продолжая строить из себя дурачка, то есть человека, до которого все не с первого раза доходит, хотя на самом деле время не терял даром и до собрания уже от народа местного кое-что узнал, спросил:

— В чем конкретно заключается проступок Алексашина? На собрании звучали лишь общие слова… Ни одного конкретного факта…

Геннадий Хомутинин недовольно буркнул:

— Грязная история.

Пытаюсь продолжить.

— Если так, то взыскание…

— Право парторганизации так или иначе квалифицировать действия своего товарища.

— Но райком в иных случаях…

Я намекнул. Секретарь райкома понял мой намек и промолчал. Дальше всю дорогу никто из нас не проронил ни слова. Каждый  думал о своем.